Дело в том, что на одном потоке с Ольгой Федоровной учились в ЛИФЛИ мои отец и мать.
Ранней весной 1973 года вместе с Лазарем Маграчевым, собирая материал для пьесы о подвиге ленинградского радио в годы блокады, мы приехали к Ольге Берггольц на ее дачу в Солнечное. Ольга Федоровна чувствовала себя неважно и разговор не клеился. С Лазарем она была на «ты», видимо, еще с тех пор, когда они работали вместе на блокадном радио. «Ты сегодня очень некстати…», — раза два повторила она, обращаясь исключительно к нему. Меня она словно не замечала. И тогда я, чтобы «обозначиться», решился спросить, помнит ли она моих родителей — Бузинова и Степанову, которые учились с ней в ЛИФЛИ. Что-то похожее на тень улыбки скользнуло по бледному и хмурому лицу поэтессы: «Степанову — нет… А Бузинов — ведь это Миша? Он был большим, как медведь…». Потом она поинтересовалась, что случилось с отцом во время войны: «Он что, умер в блокаду?» Я сказал, что отец умер в военном госпитале в Саранске, и я никогда не был на его могиле; а в блокаду здесь оставалась мать, она работала на радио Балтийского завода.
Что-то изменилось в нашей встрече к лучшему. Мне было предложено подсесть поближе, и разговор начался. Берггольц не была на премьере «Второй студии» в театре Ленинского комсомола. Я не знаю, смотрела ли она вообще этот спектакль и видела ли себя в исполнении тогда еще очень похожей на молодую Ольгу Ларисы Малеванной.
И еще одна встреча была у меня с Ольгой Федоровной, когда на втором этаже Союза писателей был выставлен для прощания гроб с телом поэтессы. Об этом печальном дне напоминает хранящаяся в моем архиве квитанция об оплате венка, выписанная в магазине похоронных принадлежностей. Я покупал его от коллектива Радио, а возлагала народная артистка Мария Григорьевна Петрова. Она прослезилась, когда Федор Абрамов сказал у гроба, что с такими людьми, как Ольга Берггольц, надо прощаться не келейно, а всем миром, на главной площади города…
Наверное, последней из выпускников ЛИФЛИ ушла из жизни в начале 90-х моя мать. Незадолго до нее скончался Самуил Самуилович Деркач. Многие годы он преподавал на филфаке русскую литературу и был одним из тех, кого миновали репрессии 30-х годов, но не пощадило «ленинградское дело». Вернулся Деркач в начале 50-х, и я помню, как моя мать писала ему характеристику для восстановления в партию.
Я сдавал ему экзамен где-то в маленькой аудитории правого крыла факультета, где размещалось то, что называли мы «школой», и где за два века до этого находился дворец опального «маршалка» Соловьева… Из трех вопросов билета я по-настоящему знал один, второй — «так себе», а третий — не знал вовсе. Стыдясь и робея, я подошел к столику, над которым возвышалась фигура Деркача. Длинными, сухими пальцами он теребил мой билет, но, даже не заглянув в него, попросил рассказать то, о чем бы я хотел рассказать. Некоторое время он слушал меня, а потом сказал, что мой голос и манера говорить похожи на отцовские. И поинтересовался: почему я перешел на филфак, ведь, дескать, Лика, то есть моя мать, говорила ему, что я учился поначалу на географическом.
Уже не помню, что я сказал ему. Наверное, какую-нибудь чушь о своей якобы с младых ногтей любви к литературе. Но осталось тогда, как и годы спустя, после разговора с Ольгой Федоровной, то удивительное, возникшее во мне, ощущение некой сыновней причастности к времени, которое ушло безвозвратно, и о котором я неожиданно напомнил кому-то самим фактом своего существования. Он был очень добрый человек, Самуил Самуилович.
А сейчас — несколько слов о самом филфаке поры моей юности. Я учился здесь в 50-е годы и при мне филфак отмечал свое двадцатилетие. Он поселился в этом здании вслед за ЛИФЛИ и раньше на семь лет, чем его сосед — факультет восточных языков.
В пятидесятые здесь преподавали В.А. Мануйлов, Г. А. Бялый, В. Е. Балахонов, Т. А. Ивановская, Г. П. Макогоненко, Е. И. Наумов, В. Я. Пропп. Нет надобности говорить, что это была за «королевская рать».
Почти в одно и то же время со мной на филфаке учились Александр Панченко, Яков Гордин, Майя Борисова, Илья Фоняков, Владимир Уфлянд, Сергей Кулле, Михаил Еремин и Валентин Горшков, стихи которого пользовались особой популярностью в те годы. Моими однокурсниками по отделению журналистики были будущий профессор одного из престижных американских колледжей поэт и эссеист Лев Лившиц (Лосев), главный редактор Ленинградской студии кинохроники, ныне покойный Михаил Мильман, нынешний редактор журнала «Аврора» Эдуард Шевелев, будущие преподаватели Университета Дмитрий Барабохин, Валентин Талонов, Владимир Осинский. Были среди моих однокурсников Борис Моисеев — журналист, ставший впоследствии депутатом Государственной Думы, литератор и историк города Александр Шарымов, публицист Алексей Самойлов, несколько собкоров столичных газет и даже будущий чемпион мира по шахматам Борис Спасский.
Мы учились в очень любопытное время, о котором теперь много говорится, как о времени «шестидесятников». Я не берусь писать, — все по той же причине «поспешания», — о быте, нравах и общей атмосфере филфака той поры. Это фундаментально могут сделать и названные мною здравствующие однокурсники. Но право же, трудно написать о филфаке что-нибудь выдающееся и, главное, не занудное после «Филиала» Сергея Довлатова.
…Но продолжим путешествие по Филологическому переулку. Справа в самой глубине этого тупичка под № 3 стоит четырехэтажный дом, выполненный по совместному проекту Леонтия Бенуа и Роберта Гедике. Дом появился здесь в 1882 году как Александровская коллегия — общежитие имени Александра II для студентов С.-Петербургского Императорского Университета.
Сегодня невозможно войти в это здание через парадный вход со стороны Филологического переулка. Туда попадают с тыла, из глубин университетских дворов. А жаль. Здание заслуживает того, чтобы его лицезрели с фасада. Именно фасад Александровской коллегии, стилизованный под Трезини, невзирая на общее запустение, и сегодня выглядит достаточно привлекательно.
Многие известные выпускники Университета предавались здесь послелекционным трудам и забавам. Здесь проживал, например, будучи студентом юрфака, приехавший в Петербург из Симбирска будущий премьер Временного правительства России Александр Федорович Керенский. Вот как пишет он об Александровской коллегии в своей, опубликованной у нас в 1993 году, книге мемуаров: «… достоинством общежития было его расположение. Здание общежития стояло в самом начале улицы ведущей к набережной Невы. Красота набережной не переставала восхищать меня…». Из сказанного Александром Федоровичем, кстати, становится ясным и то, что Филологический переулок уже в начале XX века был таким же, как и теперь, и здание, где проживал Керенский таилось в глубине тупика.
Сегодня в бывшем общежитии — издательство Университета, его хозяйственные и финансовые службы. В дни выдачи профессорских зарплат и студенческих стипендий оно всякий раз оживляется у окошечек касс, как внезапно разбуженный улей…
Ну а теперь самое время покинуть Филологический переулок и проследовать уже известным вам и исхоженным мной тысячекратно маршрутом по Университетской набережной мимо Манежа Кадетского корпуса и Меншиковского дворца к Первой линии. Мы перейдем на нее с угла Кадетской, у оставшейся последней здесь, теперь сиротливо выглядывающей из газона чугунной тумбы и старинных солнечных часов на фасаде дворца.
О часах этих писала Анна Ахматова: «Саdran solaire на Меншиковом доме…», при этом допуская маленькую неточность, ведь солнечные часы устанавливались не на Меншиковском дворце, а на торце Кадетского корпуса.
Прошествовав мимо зданий, о которых говорилось в предыдущих главах, мы свернем на Большой проспект и, не пройдя по нему и ста метров, остановимся у дома №10.
Последним до революции владельцем этого дома был Лев Викторович Голубев. Он достался ему в наследство от отца, известного в России промышленника, землевладельца, строителя железных дорог и заводов Виктора Федоровича Голубева.
Прекрасный четырехэтажный особняк, пожалуй, одна из лучших миниатюрных построек Роберта Гедике, — уже упоминавшегося нами одного из авторов «Александровской коллегии», — был куплен В.Ф. Голубевым в 1900 году у жены представителя вагонного завода «Феникс», австро-венгерского подданого Оскара Ивановича Фрейвирта, который в свою очередь приобрел его у купца 1-й гильдии, василеостровского немца Адольфа Юнкера, первого владельца этого дома.
Лев Викторович был человеком весьма образованным. Камергер дворца его императорского величества, он имел дипломы Рейнского Университета, Королевской Прусской земледельческой Академии, Королевского высшего земледельческого училища, считался знатоком сельского хозяйства, о чем говорит и факт его членства в Императорском Российском обществе плодоводства и во Всероссийской сельскохозяйственной палате.
Будучи обладателем солидного капитала, вел Лев Викторович, подобно своему отцу, и широкую благотворительную деятельность. Объектами его пожертвований были, в основном, больницы, народные училища, школы. Его увлекали идеи всеобщей на Руси грамотности. Сам он много читал, интересовался искусством, был заядлым театралом, а еще имел очень созвучное началу века «хобби» — вместе со своей женой Александрой Степановной состоял в Императорском Всероссийском аэроклубе. Вообще же семья Голубевых была семьей российских патриотов. Причем не на словах, а на деле. Они помногу и часто жертвовал и на государственные нужды. «Быть точным в своих обязанностях перед Родиной» — было их девизом. И это особенно заметно проявилось в годы войн: Русско-японской и Первой мировой.
Об Александре Степановне Голубевой следует сказать особо. Она была дочерью известного вице-адмирала, героя и жертвы Русско-японской войны Степана Осиповича Макарова.
В этом доме на Большом проспекте рос внук Степана Осиповича, Вадим, названный так в честь своего дяди — сына адмирала. Здесь, в одной из комнат особняка находился бронзовый бюст Макарова работы немецкого скульптора Шлейфера. Этот свадебный подарок Голубева Александре Степановне стоял здесь долго, пока в 1929 году не поступил в Русский музей. Здесь, в особняке, часто бывала вдова адмирала и его сын — Вадим Степанович. Сюда, по адресу Большой, 10 присылал он свои письма, когда какое-то время служил на крейсере «Адмирал Макаров».
Все, кому дорог образ знаменитого и горячо любимого в народе адмирала, кого интересует его флотоводческая и научная деятельность, должны сказать слова благодарности автору книги «Дома Голубевых» Марине Полевой. Она, пожалуй, как никто другой, даже из тех, кто занимался специально биографией адмирала, приоткрыла нам историю его родственных связей, судьбу прямых потомков. Вот что пишет она: «А.С. Голубева с сыном Вадимом Голубевым (внуком адмирала. — В.Б.) и матерью Капитолиной Николаевной жили во Франции, возможно в Ницце. В воспоминаниях М. Кшесинской есть упоминание о ней. Сын адмирала В.С. Макаров во время гражданской войны был начальником 1-го дивизиона артиллерии белой флотилии Верховного Правителя России адмирала А.В. Колчака. Затем он жил в Америке, куда, очевидно, переехали его мать и сестра. В США В. Макаров издал книгу о своем отце… Как сложилась судьба внука адмирала Макарова — Вадима — неизвестно».
Неизвестной пока остается и судьба зятя Макарова — Льва Викторовича Голубева. Его следы теряются весной 1918 года. Зато известна судьба матери братьев Голубевых — Анны Петровны. Ее выселили из особняка и свой век доживала она во дворовом флигеле на попечении младшего внука Ивана Викторовича Голубева, торговавшего папиросами и подрабатывавшего сторожем.
Осенью 1918 года в особняке Голубевых открылась библиотека, впоследствии получившая имя Льва Николаевича Толстого. Тогда же у дома стал на время и другой адрес — проспект Пролетарской Победы, 10.
Основателем библиотеки был выпускник и преподаватель уже упомянутого мною Императорского историко-филологического института А.М. Ловягин. Конечно же, создавалась библиотека не на пустом месте. В ее основу легло богатейшее книжное собрание камергера Голубева. Правда, уже в конце 20-х годов библиотека подверглась первой чистке. Неугодные, вредные для «пролетарской победы» книги сносились во двор Андреевского собора и там под дождем и снегом, в ожидании окончательного приговора, возвышались горой.
Многие поколения василеостровцев помнят эту библиотеку. Она — одна из немногих, которые продолжали работать и в годы блокады. Бывало, что в нетопленом читальном зале собиралось по 20-30 человек. Спрашивали в основном литературу об историческом прошлом Родины, а когда в 43-м в городе занялись огородничеством, проснулся интерес к всевозможным сельскохозяйственным брошюрам. Библиотека обслуживала госпитали, ее сотрудники выступали с лекциями в воинских частях. Одним словом, выполнялся некогда царствовавший в этом доме девиз: быть полезным своей Родине.
Я помню эту библиотеку еще до войны. Мне лет шесть и я уже научился читать. Но книги выбирает для меня отец. Он стоит перед деревянным барьером и о чем-то переговаривается с седой тетенькой в больших очках, в то время как я отчаянно корчу рожи перед огромным зеркалом при входе в зал…
Уже в юности я обратил внимание на внутреннее убранство библиотеки, на ее наборные паркеты, на двери из карельской березы, лепной потолок, старинные дубовые шкафы и огромный стол, вокруг которого рассаживались посетители читального зала. Однажды поинтересовался у библиотекарей: что здесь было когда-то? И услышал, что владел этим домом богатый буржуин, а внутренней отделкой дома по заказу буржуина занимался не кто иной, как будущий великий архитектор Иван Александрович Фомин. Все сказанное о Фомине, как я проверил впоследствии, оказалось сущей правдой.
В этих некогда оформленных Фоминым интерьерах, собственно, я и пристрастился к чтению довольно серьезных книжек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27