Существует легенда, что, отыскивая её квартиру, вокруг этого пруда бегал Александр Сергеевич Пушкин. Но это уже рассказ для другой прогулки, которую совершим мы несколько позже.
А сейчас, завершая разговор о частных садах Васильевского, я хотел бы посоветовать вам самим поискать на досуге их отзвуки, их продолжения, чудом сохранившиеся до наших дней. На это еще обратила внимание петербургская поэтесса и архитектор Валентина Лелина. В книге «Мой Петербург» она пишет: «Василеостровские дворы немного провинциальны. И в этом тоже тайна течения времени во дворах. Заросли сирени, цветущие по весне яблони — это остатки палисадников и даже садов…»
Недавно я был в одном из таких дворов на Шестой линии. Это двор дома №17. Но не первый, по-моему, а третий двор. Там есть крошечный, буквально микроскопический клочок очень старого, уже умирающего палисада, а из-за подступившей к нему древней ограды видны деревья, что еще растут на месте сада Ларинской гимназии…
Валентина Лелина показывала мне остатки усадьбы особняка архитектора Гарольда Боссе. Это Четвертая линия, дом № 15. Особняк сохранил свой облик глядящего в сад барского дома. Пологие спуски ведут с полукруглой ротонды к некогда существовавшим здесь строго начертанным дорожкам. Но это уже давно пути в никуда. Была ранняя весна. И над еще не проснувшимися черными стволами редких деревьев звучал по былому саду неистовый вороний реквием…
Можно ли возродить то, что было когда-то? Вернуть в пустынные дворы таинство ухоженного, вскормленного обшей любовью, маленького городского сада? Наверное, можно. И это делает кто-то неумело, без знаний и опыта, на свой страх и риск. А между тем искусство разбивать и пестовать сад — древнее и сложное искусство. Оно сродни искусству врачевания души. И не имеет ничего общего с тем тотальным озеленением, которым мы так гордились многие годы.
Из самых старых садов Васильевского жив по сию пору сад Академии художеств, потаённый, изящный, воистину «классический» садик, где должны прохаживаться и творить жрецы искусства.
По одной версии, он появился здесь, видимо, сразу после того, как в 1788 году завершилось строительство существующей ныне Академии художеств. По другой — гораздо раньше. Еще тогда, когда существовала первая Академия художеств, основанная в 1757 году Елизаветой Петровной. В этом квартале набережной была Морская аптека и дом Головкина, в котором и приступили к занятиям ученики Академии. В глубине квартала стояли в садах несколько деревянных домиков. У Головкинского дома тоже был сад, где и практиковались с этюдниками будущие художники. Само строительство учрежденной во второй раз уже при Екатерине II Академии началось в 1764 году именно со стороны сада, что подтверждает и план не раз уже упомянутого нами Сент-Илера.
Как бы там ни было, но свой нынешний облик сад приобрел уже в веке XIX. Первым, кто обратил на сад внимание, проявил к нему особый интерес, был президент Академии художеств А.Н. Оленин. Он предложил построить по его периметру четыре портика, напоминающие архитектуру Древнего Египта, Древней Греции, Персии и Рима. По замыслу Оленина с помощью этих наглядных образцов ученики, «гуляя по садовому месту и рассматривая сей образец», должны были лучше постигать культурное наследство прошлого. Но идея эта так и не была реализована. Хотя за ее воплощение брался сам Александр Павлович Брюллов. Он даже выполнил задумку Оленина в чертежах, но, увы, чертежи не получили одобрения.
Зато именно от Брюллова осталась нам планировка сада. Он разбил дорожки, спроектировал ограду и в 1847 году на перекрестке двух центральных аллей установил гранитную колонну.
Происхождение ее весьма любопытно. Оказывается, этот гранитный монумент — не что иное, как запасная колонна для интерьера Казанского собора. Ее высекали на случай если, не дай бог, что-то произойдете другими колоннами: треснут ли они или расколются при неосторожной установке. Но все обошлось благополучно, и Александр Воронихин, по проекту которого, как известно, строился Казанский собор, передал лишнюю колонну Академии с тем, чтобы ее установили там, в круглом дворе, в честь пятидесятилетия этого храма искусств. В круглом дворе монолит простоял с 1807 по 1817-й год, а затем был заменен на гипсовую модель памятника Минину и Пожарскому. Три десятилетия колонна оставалась не у дел, пока в 1847 году Александр Брюллов не нашел ей достойного применения в Академическом саду.
Архитектор с помощью модельера А.П. Лялина несколько изменил её внешний вид. Теперь колонну венчал не шар, как это было у Воронихина, а символ искусств — лира. Римско-ионическую гранитную капитель заменила капитель бронзовая. Филигранный рельеф состоит из трех аллегорических женских фигур, олицетворяющих знатнейшие художества: живопись, скульптуру, архитектуру.
Павильон живой фотографии в Василеостровском саду.(Недалеко от нынешнего дворца культуры им. С. М. Кирова. 1900 г.)
Вообще, саду повезло на причастность к нему знаменитостей. С юга в него заглядывает своими высокими окнами прекрасное творение Кокоринова и Валлена-Деламота. С севера на лужайку выступает представительный шестиколонный дорический портик работы Михайлова 2-го. Он украшает здание рисовальных классов, к торцам которого пристроены по Третьей линии, «профессорский флигель», произведение всё того же Брюллова, а по Четвертой — бывший литейный корпус, возведенный здесь для Академии строителем Адмиралтейства Андрианом Захаровым.
Здесь, в литейном корпусе когда-то были отлиты самые знаменитые статуи Петербурга: Крылов — в Летнем саду, «Клодтовские кони» — на Аничковой мосту, Кутузов и Барклай-де Толли — у Казанского собора. На отливку публика собиралась, как на театральное действо. Впрочем, и самые знаменитые питерские мозаики, в частности, для Исаакиевского собора, создавались тоже здесь, на восточной окраине сада, в мастерских, построенных для Академии Федором Эппингером.
Они работают и сейчас. Иногда, когда появляется хоть небольшой заказ. А ведь здесь способны были варить смальту чуть ли не восемнадцати тысяч оттенков.
Но мы, кажется, несколько ушли в сторону. Давайте, — о самом саде. Его судьба своеобразна, но при этом несколько обделена вниманием к себе. Старейший — на Васильевском, он таится в тени знаменитого на весь мир фасада Академии художеств. Как правило, сад обходят стороной туристы, да и в краеведческих справочниках ему посвящено, в лучшем случае, несколько строчек. Внятно история сада изложена лишь в последнем издании книги В.Г. Лисовского «Академия художеств». Но это уже, так сказать, литература «для искушенных».
В последний раз я был здесь прекрасным июньским днем. Лучи солнца пробивали листву старых деревьев и высвечивали яркими пятнами зелень газона. У портика рисовальных классов толпилось множество детских колясок, а их хозяйки — юные василеостровские мадонны, встав в кружок, о чем-то болтали между собою. Говорят, что здесь, в уединении маленького сада, давно существует нечто вроде самодеятельного клуба «Молодой матери». Двое мальчишек пасовали друг другу мяч перед стеклянным павильоном бывшей мастерской батальной живописи. Здесь делались когда-то этюды с всадниками. Коней приводили в сад, ведь не будешь поднимать их по крутым лестницам в мастерские главного корпуса. Теперь батальная живопись, кажется, уже забыта…
Учеников Академии в летний день в садике не было, они приходят сюда осенью, когда начинаются занятия. Мой частый спутник в «Прогулках по Петербургу», выпускник Академии, историк архитектуры Михаил Николаевич Микишатьев вспоминал, как он на первом или втором курсе здесь, на пленэре рисовал деревья, и они не очень-то получались у него. «И вообще, — признался Микишатьев, — сад этот мы часто рисовали с третьего этажа, из окон архитектурной мастерской. С высокого горизонта деревья кажутся ровными, но зато их основания, корни, как бы подвешены на разной высоте. Очень живописно!»
И, может быть, как раз в этом старинном саду, — простите за фантазии, — под сенью живописных дерев было бы уместным создать аллею бюстов знаменитых выпускников Академии. Я говорю это потому, что два таких бюста — Ильи Репина и Василия Сурикова — неожиданно появились в соседствующем садику Академии, Румянцевском сквере. Два гения смотрят на Неву, на невские набережные, которые, вообще-то, художники эти своим талантом не жаловали. И потом у Румянцевского сквера, или Соловьевского сада, как по-прежнему называют его многие василеостровцы, — совсем иная судьба, иная аура. Он связан с Академией разве что своим соседством с ней.
Российские газеты называли Румянцевский сквер лучшим из всех петербургских скверов. Так газета «Русский инвалид» 25 июня 1867 года писала о том, что сквер этот «…достоин любой из европейских столиц. Все в нем, начиная от прекрасной решетки до последней скамейки, так хорошо, что, кажется, не остается желать ничего лучшего».
В сквер василеостровцы стали ходить с конца 1865 года, хотя последние работы в нем, в частности, пуск фонтанов, были завершены позже.
История названия этого очаровательного зеленого оазиса связана с обелиском «Румянцева — победам». Он появился почти за полвека до открытия сквера на располагавшемся здесь тогда парадном плацу Кадетского корпуса, да так и остался стоять по сию пору.
О памятнике этом, об особенностях его расположения я упоминал уже в главе «Тайны Соловьевского переулка». Подробные же сведения об его установке, оформлении, реставрациях вы можете почерпнуть из очерка Н.Н. Весниной «Румянцевский сквер» в книге «Сады и парки Ленинграда».
Соловьевским сад островитяне называли в память о сибирском золотопромышленнике, купце I гильдии С.Ф. Соловьеве, который не только жил по соседству в доме 1/3 по Второй линии, но и преподнес городу дорогой подарок, устроив на месте пыльного плаца шикарный сквер. О том, чтобы саду было дано имя Соловьева, ратовали депутаты городской думы. Член городской Управы И.П. Медведев в уже упомянутой мною книге «Описание древесных насаждений г. С.-Петербурга» делает на этот счет пояснение: «На присвоение этому саду (не скверу, а саду. — В.Б.) названия Соловьевский не последовало высочайшего соизволения, и сад наименован Румянцевским».

Таким был в начале XX века Румянцевский сквер или Соловьевский сад, как зовут его до сих пор старожилы-василеостровцы.
Был он гуще, чем теперь, но, правда, и деревья в нем были помоложе.
Если присмотреться, то в просвете между деревьями — это правая сторона снимка — видна стоящая на мраморном постаменте ваза. Ныне утраченная, как впрочем и сам постамент… (Начало 1900-х гг. Фотограф К. Булла).
Да, предпочтение было справедливо отдано графу Румянцеву-Задунайскому и памяти о его победах. Золотопромышленник же мог довольствоваться тем, что увековечил (правда, как оказалось не навсегда) свое имя в названии переулка. А между, тем, он сделал для города действительно благое дело, служа в этом смысле и сегодня примером для многих весьма богатых людей.
В 25 000 рублей серебром обошелся ему один из садов, которые, как говаривал Петербургский генерал-губернатор Игнатьев, необходимы городу «для освежения воздуха и прогулки обывателей за определенную плату». Кстати, о денежных взыманиях. Через три с небольшим года после смерти Соловьева его сестра Е.И. Переяславцева передала сад городу и с той поры вопрос о плате за вход с гуляющей там публики был исключительно в ведении городской казны.
Что же, собственно, обрел Петербург? Прежде всего, озеленённую, исключительно ухоженную территорию площадью в 1,3 гектара. Здесь по проекту архитектора Николая Николаевича Ковригина были разбиты аллеи, газоны, высажены деревья, устроены цветники, и все пространство сада обнесено прекраснейшей, отлитой на заводе Сан-Галли, чугунной оградой с тремя воротами и двумя калитками. На аллее, идущей по периметру сада, имелось восемь полукружий. «В двух полукружьях, со стороны Невы, — как свидетельствует В.И. Визе, — стоят (это в 1907 г. — В.Б.) две мраморные вазы на таких же постаментах, и металлическая, на сером гранитном фундаменте, фигура мальчика, держащего на голове раковину». Был здесь и встроенный в ограду изящный музыкальный павильон: обшитая деревом и богатым чугунным декором эстрада на высоком гранитном цоколе.
И, наконец, самая главная достопримечательность сада — его два фонтана. Чудесные, одни из самых красивых в нашем городе чугунные фонтаны, исполненные скульптором Д.И. Иенсеном. Большие чаши, установленные на восьмигранных тумбах; выше — чаши малые, а уж над ними — узкие чаши с трубками водометов внутри, украшенные, подобно тумбам, четырьмя львиными головами, только меньших размеров.
Помню свой детский восторг, когда, наряженный в белую с синим воротником матроску, я мчался по краю наполненного бурлящей водой гранитного бассейна. Вода фонтанировала, стекала из одной чаши в другую, била струями из львиных морд. Сколько же счастья было от близости этой водной стихии, этих брызг, летящих в лицо, от особого радостно-торжественного голоса фонтана.
Увы, этот голос смолк. Уже в послевоенные годы вода почти беззвучно струилась из нижних чаш. Потом поток иссяк, и сад на долгие годы лишился своих чугунных певцов.
Как лишился он и своего музыкального павильона, где еще до начала пятидесятых играл иногда по праздникам духовой оркестр. Потом пришло время испещрять стены павильона бесчисленными «графитти» и слушать лишь журчание воды в расположенном в цоколе общественном ретираднике…
Пришла в негодность и ограда сада. Она лишалась своих звеньев месяц за месяцем, год за годом, как если бы их постоянно выламывали богатыри-тяжеловесы. Как странно, а я еше помню витые колонки у садовых ворот, сами ворота и, кажется, одну из мраморных ваз на полукружьях аллеи.
Ремонтные работы в саду, о скором начале которых еще два десятилетия назад предупреждали большевики, начались только в 1999-м.
Ограду отливали вновь и привозили по частям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27