Все они написаны недавно, подписей на них не было. Хатчинсу нравилось разыскивать живых художников и покупать картины у них. «Если картина написана более сорока лет назад, ее нельзя увезти домой без специального разрешения на вывоз, – обычно говорил он. – А с какой стати такое разрешение дадут сельскохозяйственному атташе? Но как бы то ни было, наш долг – зажигать и раздувать огонек творчества, мерцающий в этих потемках».
По этой же своей теории он покупал только дешевые картины. «Художников нужно ценить. Если их работа стоит дорого, то это уже высокая оценка, – утверждал он. – Давайте лучше выручать тех ребят, на работы которых никто и не смотрит».
– Поразительно! Вы это видели? – спросил Таглиа, обращая внимание на текст в самом низу на последней странице «Известий»;
– Я не заметил в газете ничего интересного. А что там?
– Поджог… Убийство… Преступление… Все есть, кроме секса, черт бы их побрал. – Он начал переводить заметку на английский с присущим ему драматизмом.
«Нападение с поджогом, или драма, разыгравшаяся январской ночью».
В ночь с 17 на 18 января в 00.45 минут несколько неизвестных лиц позвонили в дверь кооперативного кафе «Зайди – попробуй» на проспекте Мира в Москве. Это кафе работало в режиме «так поздно, пока сидит последний клиент».
– Имеется в виду, что оно работало, потому что после этого ночного визита принимать в нем гостей, к сожалению, нельзя.
«Неизвестные, которым открыли дверь, попытались применить ножевые раны к администратору, находившемуся в этот момент на дежурстве…»
– Подождите! – попросил Мартин. – Применить ножевые раны?
– Так здесь написано, – ответил Таглиа. Мартин взглянул на текст и покачал головой:
– Давайте дальше. Что же случилось с нашим незадачливым администратором?
Ролли стал читать дальше:
«К счастью, он увернулся и получил лишь неглубокий порез. После этого налетчики ранили ножами нескольких иностранных гостей кафе (оплата в кафе производится не только в рублях, но также и по кредитным карточкам). Затем они бросили в зал бутылки с бензином. Занялся пожар… Спасаясь от налетчиков, работники кафе (главным образом женщины, работавшие в ту смену) забаррикадировались на кухне. Они не могли позвать на помощь – телефонную линию заранее перерезали…
Когда работники, выломав запоры на окнах, выбрались на задний двор, налетчики уже скрылись, у входа стояли пожарные и полицейские. Раненых увезли в госпиталь, их жизнь была вне опасности. Как заявил начальник управления пожарной охраны Москвы Б.Лобанов, сигнал пожарной тревоги был получен в 00.51 минуту. Через девять минут пожарная команда из шести машин была на месте тревоги. В 1 час 23 минуты пожар был локализован, а в 1 час 32 минуты ликвидирован.
Как сказал Е.Лобанов, за последнее время это уже второй случай поджога кооперативного кафе. Первый поджог произошел в декабре прошлого года в Октябрьском районе столицы.
«Мы можем сказать только, – сказал председатель кооператива Анатолий Рутковский, – что мы угодили в разборку отношений между двумя враждующими криминальными группировками. Иначе трудно объяснить вандализм, вылившийся в поджог кафе. Считаю, что расследование выявит все это и установит цель налета на наш кооператив.
Целеустремленность действий налётчиков поразительна, все делалось как по команде. Я глубоко убежден, что те, кто громил кафе, побывали здесь прежде не один раз: они прекрасно знали, где что расположено, где перерезать телефонный провод, как блокировать выход.
Мы восстановим кафе в прежнем виде. Оно было одним из красивых и популярных мест в столице. Только один интерьер чего стоил: он расписан в русском и грузинском стилях и на морскую тематику. Нам нужно все это восстанавливать. Нам оказывают помощь районные власти, банк предоставляет кредит, нас поддерживают – мы продолжаем действовать как торгово-закупочный и производственный кооператив. И мы уверены, что кафе через два месяца, после реконструкции, будет опять принимать гостей, в том числе и иностранцев. Кроме того, мы прорабатываем возможность создания советско-финского совместного предприятия. Короче говоря, мы не позволим одержать верх каким-то бандитам».
Расследование дела о поджоге кооперативного кафе «Зайди – попробуй» ведется прокуратурой Дзержинского района Москвы. Здесь считают, что еще слишком рано делать какие-либо предварительные выводы о том, что произошло. Расследование осуществляется в тесном сотрудничестве с управлением МУРа (Московский уголовный розыск), специальными институтами и другими организациями».
– Другими организациями! – повторил Мартин. – Они все еще опасаются назвать прямо – КГБ.
– Береженого и Бог бережет, – ответил Таглиа русской поговоркой. – Ну, а что вы думаете обо всем этом?
– Думаю, что ваш русский заметно улучшился. Но, к сожалению, ваш английский отвратителен. «Это кафе работает в режиме так поздно, пока сидит последний клиент» – кто же так говорит? «Применить ножевые раны к администратору»?
– Не выступайте как профессор, – парировал Таглиа. – Профессоров никто не любит.
– Там, откуда я приехал, профессоров любят все.
– В Висконсине?
– Ваш русский совсем неплох. Он вас хоть творчески развивает.
– Но это не моя заслуга. Это все чертово советское влияние. Мой советизированный русский язык складывается сам собой, без видимых усилий с моей стороны.
Мартин поднял газету и вчитался в заметку.
– Хорошо, вы обратили внимание на такой момент, – заметил он. «Разборка отношений между двумя враждующими криминальными группировками». При разборке отношений, по-моему, не применяют «молотовский коктейль». Так на Западе называют горючую смесь для бутылочных гранат, применявшихся Красной Армией против танков в начале Великой Отечественной войны.

Что же это было на самом деле?
– Я бы сказал, что «Известия» сообщают лишь половину правды.
– Как всегда?
– Нет. Есть отличие. На этот раз за второй половиной не скрываются политические мотивы.
– А вот Хатч говорит, что политические мотивы присутствуют всегда.
– Да. Но здесь нет обычных политических мотивов. Нет никаких пропагандистских целей. Им просто еще не удалось изучить факты, или же они не хотят эти факты признавать.
– Этого не видно, или это не соответствует действительности? Факты заключаются в том…
– … что фигурируют только лишь «враждующие криминальные группировки».
– Вы имеете в виду, что это рэкет, связанный с вымогательством, а не война между гангстерами?
– Да, конечно. Богатый кооператив отказывается отстегнуть рэкетирам, и его поджигают. А что еще?
– Не знаю, – ответил Мартин.
Так как он не был штатным дипломатом, то мог пользоваться правом проявлять свое невежество и при этом оставаться безнаказанным. Он подошел к окну, наблюдая, как на Москву в четыре часа дня спускаются серые сумерки. Сначала сквозь падающий снег он видел только свет из окон здания Верховного Совета Российской федерации – белого массивного здания, построенного поблизости на той же набережной, прямо через улицу. На минутку снежная пелена раздвинулась, и за крылом здания Верховного Совета показались очертания высотной гостиницы «Украина», стоящей на другом берегу реки. На прошлой неделе ему довелось побывать там. Он с содроганием припомнил небольшую колонну грузовиков-трайлеров из братских социалистических стран, обычно в беспорядке приткнувшихся на ночевку около гостиницы на продуваемом всеми ветрами бульваре Шевченко. Снег посыпал с новой силой, из-за чего опять исчезли из виду не только гостиница с рекой, но даже светящиеся окна в здании Верховного Совета России. Снегопад начался со Дня благодарения в конце ноября и, судя по всему, затянется, как ему казалось, до мартовских ид, то есть до середины марта. А потом снег превратится в грязное месиво, которое будет налипать на обувь и заноситься в каждый московский дом.
Когда он был совсем маленьким и жил в Висконсине, он любил зиму. Он помнил холодные березовые рощи, блестевшие на снегу. Он и русскую литературу-то стал изучать отчасти потому, что заинтересовался бескрайним, пустынным, холодным лесом, русским лесом, – а именно из цепи необъяснимых и безрассудных поступков и складывается сама жизнь. Со временем ему стало ясно, что, когда в русской литературе описывается зима, имеется в виду вовсе не само это время года.
«Плачет метель, как цыганская скрипка», – говорит, к примеру, поэт Сергей Есенин. А в действительности это стихотворение не о зиме, а о девушке…..И березы в белом плачут по лесам», – а это стихотворение о смерти самого поэта: «Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?». Вот еще одно: «А за окном протяжный ветер рыдает, как будто чуя близость похорон». Это про тоску русской души, заточенной в занесенной снегом избе. Везде главная мысль – не зима, а тоска, печаль. Зима в буквальном смысле должна пониматься как фон, метафорически.
И вот теперь он ненавидел зиму. Нет, не так – не ненавидел, а просто приходил в отчаяние от ее бесконечности. На втором году пребывания здесь, вторично встретив в Москве зиму, он стал в нетерпении ждать, когда же она кончится.
Мартин наконец-то отвернул взор от холодной темноты:
– Что вы спросили? Таглиа показал на газету:
– Что это могло бы значить, если не рэкет с целью вымогательства?
– Не знаю.
Таглиа опять взял газету в руки.
– «Здесь считают, что еще слишком рано делать какие-либо предварительные выводы», – перевел он.
Мартин не обратил внимания на его шутливый тон:
– Иностранцы – кто они такие?
– ФИО не известны, – ответил Таглиа. – Фамилии не известны, имена также не названы. Похоже, «Известиям» на такие мелочи наплевать.
Он сложил газету и бросил обратно на стул, с которого встал Мартин.
– Кооперативы стали делать настоящие деньги, – продолжал он, а мафия тут как тут – хочет иметь свою долю.
– Довольно нахально с ее стороны начинать трясти иностранцев.
– Мы не знаем, когда мафиози начали щипать кооператоров, – подметил Таглиа. – Вполне может статься, что до этого они посылали им предупреждения с угрозами. Такой случай впервые попал на страницы прессы. Всего год назад о подобном никогда не публиковали ни строчки.
– Ну, год назад и кооперативов-то не было, – парировал Мартин.
– Все это радует мое капиталистическое сердце, – заметил Таглиа.
– Вам радостно видеть, как возникает новое поколение коммунистических миллионеров? – подковырнул Мартин.
– Нет, мне радостно видеть, что власти теперь в открытую признают: и в раю для рабочих не обходится без преступлений. Не одна, а две, а может, и больше конкурирующих «враждующих криминальных группировок»! Прямо как у нас в Нью-Джерси.
– Спросите Хатчинса, кто это сделал, – предложил Мартин. – Ему за знание подобных случаев деньги платят. По крайней мере, он узнает, кто эти иностранцы. Ну где же он теперь, когда так нам нужен?
– Надеюсь, не устанавливает же контакты с местными жителями. Обозревает кукурузные поля, как добропорядочный атташе по вопросам сельского хозяйства. Да, вы правы: ЦРУ должно что-то делать с подобными случаями. Подумать только, рэкитиры начали убивать иностранных граждан в самом центре Москвы!

– 25 –

Среда, 18 января 1989 года,
Вечер,
Ленинский проспект
В квартире Чантурия стоял запах свежего борща – значит, Таня дома. Она и голос подала с кухни: «Обед почти готов». Он удивился, что она пришла, – прежде она нечасто заявлялась по два дня подряд, – но искренне обрадовался.
Если бы не она, то на ужин пришлось бы глодать корку вчерашнего хлеба.
За едой она сплетничала о своих успехах за день: – Марина достала у себя в секции новую тушь для бровей и одолжила мне шесть коробочек. Я пошла с ними в Елисеевский, где обменяла на шоколад. Несколько плиток хочет взять Соня, а у нее вскоре появятся весенние шляпки. Продавцы взяли бы и больше туши и дали бы мне шоколаду в долг, но я считаю, что неплохо обойдусь и с этим… Но они припрятали очень приличные сосиски, а я подумала, что их неплохо положить в борщ, пока они свежие. Тебе он нравится?
Танин борщ ему нравился.
Что еще ему нравилось в Тане, возможно, даже больше всего, это то, что она не совала нос в его работу. Она познакомилась с ним в его служебном кабинете, но в дальнейшем его делами голову себе не забивала.
Однажды Чантурия включили в следственную группу, занимавшуюся делом валютчиков. Поступил донос, что некие советские граждане сбывают иностранцам вещи за твердую валюту, то есть за иностранные свободно конвертируемые деньги. Какой-то свидетель показал, что Таня будто бы продала икону за американские доллары. Ее вызвали повесткой на допрос к Чантурия.
Она выглядела как типичная русская женщина на третьем десятке лет: у нее все было природное и все в меру. По комплекции круглая как мячик, но тело мускулистое, не заплывшее жирком. Короткие вьющиеся светло-русые волосы обрамляли симпатичное открытое лицо.
Даже мимолетного взгляда было достаточно (она надела итальянский свитер и заграничные сережки и надушилась французскими духами), чтобы понять, что она живет не на скромную зарплату продавщицы косметики из Центрального универмага. Однако она отрицала, что занималась продажей икон. Неопровержимых доказательств не было. В конце концов дело спустили на тормозах.
Он никогда не вспомнил бы ее снова, если бы несколько недель спустя в один из субботних вечеров не довелось ему пойти в ресторан с приятелями. Первое время после перевода на службу в Москву большинство субботних и воскресных вечеров он проводил в ресторанах, но постепенно они все больше надоедали ему, и он старался оставаться дома. Но вот на той памятной неделе из Тбилиси в Москву приехал его старый друг. Самой сокровенной его мечтой было переспать с русской бабой, вот они и направились в ресторан «Арбат», где был широкий выбор таких женщин. Обычно знакомство завязывалось следующим образом: компания из нескольких «поддатых» мужиков оглядывала зал в поисках сидящих за столиками двух-трех женщин, стреляющих глазками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47