— Да, с ослабленным узлом, но он был на нем.
Генри, казалось, удивился и сделал очередную запись в блокноте. Менди, глядя на него, вдруг сказала: «Я могу и ошибиться насчет этого», — и опустила глаза вниз, на свои руки. Генри кивнул.
— А что вы скажете насчет туфель? Он все еще был в туфлях?
— Я не смотрела на его ноги.
— Ладно, ну а по вашему мнению?
— Протест, ваша честь. Вопрос был задан, и ответ на него получен.
Генри подождал, пока судья поддержит протест обвинения, и пошел напролом.
— Подумайте, когда вы услышали шум лифта и Дэвид спешно начал одеваться, пришлось ли ему надевать носки и туфли?
Менди Джексон подняла глаза вверх, и взгляд ее забегал по потолку.
— Нет. Они на нем уже были.
Генри сделал вид, что все идет отлично. Он удовлетворенно покачал головой.
— Следующий момент. Помните... когда вы боролись с Дэвидом?
Свидетельница кивнула.
— Помнится, вы сказали, что он вас оцарапал. А вы его не царапали?
— Я не знаю.
— Могу я подойти к свидетельнице, ваша честь?
Менди Джексон смотрела на приближающегося Генри так, словно он сам собирался ее ударить. Генри протянул секретарю суда фотографию, чтобы та сделала на обороте соответствующую отметку.
— Это зарегистрированное вещественное доказательство защиты номер один, — сказал он Менди. — Вы узнаете изображенную здесь персону?
— Это мистер... обвиняемый.
— Он именно так выглядел в тот вечер после прибытия полиции?
— Да, я думаю.
Менди больше ничего не собиралась ему сообщать.
— Что вы видите на его лице?
— Это похоже на царапины.
Генри взял у нее фотографию и отнес назад к своему столу. Сев на место, он спросил:
— Следовательно, вы все же оцарапали его?
— Я полагаю, что сделала это. Вы хотите, чтобы я перед ним извинилась?
— Нет, — спокойно сказал Генри. — Всякая женщина сделала бы это.
Нора привстала, но было видно, что она не знала, чем ей могло повредить это постороннее замечание. Нора снова села.
— Значит, вы действительно боролись с ним, — сказал Генри.
— Да. Как только могла.
— Когда он сорвал с вас одежду, вы тоже боролись?
— Да.
— Когда он схватил вас сзади, вы боролись за то, чтобы освободиться?
— Да. Конечно, я делала это.
Генри кивнул.
— И когда он опрокинул вас на кушетку, вы продолжали борьбу?
— Да, — ответила она, хотя и без особого пыла.
Менди не могла сообразить, куда все эти вопросы ведут, но знала, что ответ на них должен быть утвердительным.
— И когда он уже проник в вас, вы все равно боролись за свою свободу?
— Да, насколько позволяло мое положение. У меня было не очень много возможностей для сопротивления.
— Однако вы сопротивлялись?
— Да.
— Не было ли все это каким-то образом волнующим для вас? Не показалось ли приятным?
Она посмотрела на него так, будто он предложил ей снять одежду и сложить ее на свидетельский помост.
— Нет.
— Вы были сексуально возбуждены?
— Ваша честь! — закричала Нора, перекрывая ропот, поднявшийся среди публики. — Это насмешка, это поддразнивание, это не имеет отношения к делу. Это оскорбительно, наконец! Свидетельница не обязана защищать себя...
— Можем мы подойти к вам, ваша честь? — спросил, Генри, и они с Норой подошли к судейскому столу.
Когда Генри и Нора стояли там перед судьей, они находились, вероятно, футах в десяти от свидетельницы. Миссис Джексон следила за Генри, пока он не прошел половину пути, затем опустила голову и больше уже не подняла глаз.
Генри вытянулся над столом и — явно для того, чтобы свидетельница не услышала, — тихо заговорил. Нора, которая была пониже ростом, оказалась при этом в невыгодном положении, однако Уотлин, надавив своим большим животом на стол, тоже подался вперед. В течение одной-двух минут доносился лишь их напряженный шепот. Нора еще продолжала спорить, когда Уотлин откинулся в кресле и жестом приказал адвокатам удалиться.
— Протест отклоняется, — громко сказал он, вновь вызвав ропот в зале.
Генри снова был на своем месте. Нора еще какое-то недолгое время постояла между ним и свидетельницей, впившись в Генри озлобленным взглядом. Наконец она медленно отошла в сторону.
— Я повторю вопрос, миссис Джексон, — сказал Генри.
В голосе его не было и намека на какую-то скабрезность. По-прежнему он говорил, как беспристрастный ученый.
— Были вы сексуально возбуждены, когда обвиняемый проник в вас? Позвольте, я скажу более определенно. У вас были соответствующие выделения?
— О, мой Бог! — воскликнула Нора, намереваясь выступить с протестом.
Уотлин отмахнулся от нее.
— Отклоняется!
У миссис Джексон, по-видимому, появился самый отвратительный за всю ее жизнь привкус во рту. Она словно выплюнула это:
— Была ли у меня... была ли у меня смазка? Нет! Да вы...
В этом не было ничего веселого. Он надругался надо мной! Возбуждена?! Дальше вы захотите узнать, было ли у меня еще что-нибудь? Так вот мой ответ: нет! У меня не было...
Она замолчала, и первый раз в ее голосе прозвучал слабый звук, напоминавший рыдания.
— Нет, — сказал Генри. — Я не собирался об этом спрашивать. Это не имело бы отношения к делу.
— Протест! — воскликнула Нора. (Я не думаю, что она вообще садилась.) — Я протестую против этих постоянных посторонних замечаний, которые делает защита.
— Не делайте замечаний, адвокат, — мягко сказал Уотлин.
Судя по реакции публики, все они решили, что судья полностью потерял контроль над процессом, однако Уотлин казался невозмутимым. Мне представляется, что он в тот момент думал, будто производит впечатление человека, наделенного неким высшим знанием, хотя в действительности вид его не выражал ничего, кроме полнейшего безразличия. Он сидел там так, будто попросту дожидался следующего перерыва на обед.
Генри, слава Богу, сменил тему. Второстепенные вопросы о здании, планировке офисов, о времени обходов охранной службы. Менди Джексон успокоилась. Да и все мы успокоились. Я думаю, что скука уже понемногу начинала наплывать на собравшуюся в зале толпу. Двери судебного зала то и дело открывались и закрывались. Глаза судьи Уоддла тоже наполовину закрылись. Было больше четырех вечера. Уже пару часов солнечный свет лился сквозь большие окна.
Генри продолжал:
— Вы знаете размер жалованья Дэвида Блэквелла?
— Нет.
— Как вы думаете, сколько он зарабатывает?
— Протест! Призыв к высказыванию предположения.
— Нет, такого здесь не было. Ваша честь! Можем мы подойти?
— В этом нет необходимости. Я отклоняю протест.
— Сколько, по вашему мнению, зарабатывает Дэвид? — снова спросил Генри.
Менди не поддавалась.
— Больше, чем я, — сказала она.
Неплохо. Генри не давил на нее.
— А сколько получаете вы? — спросил он вместо этого.
— Пять тридцать пять в час, — ответила она прежде, чем Нора даже успела подняться.
— Сколько же это дает вам в неделю после всех вычетов?
— Я снова заявляю протест, — сказала Нора. — Если этот вопрос имеет отношение к делу, то я хочу знать какое.
— Я здесь единственный, кто имеет право требовать объяснений, адвокат, а я понимаю, какое это имеет отношение к делу. Ваш протест отклонен, — заявил Уотлин.
— В неделю получается сто шестьдесять семь долларов, — сказала Менди.
— А сколько же стоит один семестровый курс в университете Тринити, который вы посещаете?
— Я говорила вам, что я получаю стипендию. И ссуду.
— Фактически про ссуду вы, по-моему, упомянули только сейчас. Но это не ответ на мой вопрос. Какова цена одного семестрового курса?
— Думается, где-то около двухсот долларов.
— И сколько курсов вы слушаете в этом семестре?
— Четырнадцать.
Генри подождал записывать приведенные цифры в своем блокноте и дал присяжным время произвести простой подсчет. Я по-прежнему ничего не мог прочитать по их лицам. Но мне думалось, что Генри атакует ее слишком долго. Дольше, чем это сделал бы я. Какое-то непродолжительное время Менди действительно выглядела попавшей в затруднительное положение, что-то рассчитывающей, но теперь она снова начинала вызывать к себе симпатию. Как она могла жить на такую скудную зарплату, имея двоих детей? Жить и еще учиться в университете. Если даже и ни на кого больше, то на меня во всяком случае это производило впечатление.
— Позвольте задать вам несколько вопросов, касающихся ваших детей, — сказал Генри и довольно подробно расспросил ее.
Имена, возраст, класс, в котором они учатся в школе. Голос миссис Джексон потеплел. Голос Генри тоже стал мягче. Стоило отвлечься, и их голоса сливались в какой-то монотонный гул-Зал теперь наполнился зноем. Бейлифы опустили жалюзи на окнах с западной стороны, но от этого жар солнца стал казаться лишь более угрожающим. Жалюзи светились так, будто солнечный диск висел прямо за ними, поджидая нас там, чтобы ослепить первого же, кто выглянет. Уоддл кивал, сдерживаясь, поглядывая на часы и беспокойно ерзая.
— У меня больше нет вопросов к свидетельнице, — резко вдруг оборвал Генри.
Все мы зашевелились, словно по рядам пробежал холодный бриз.
Уотлин выглядел счастливым, пока не повернулся к Норе.
— Я полагаю, вы хотите провести повторный допрос? — почти обескураженно спросил он.
— Да, ваша честь.
— А вы, следовательно, повторите затем перекрестный, — сказал он в сторону Генри. — Хорошо, но мы превысили время, отведенное мне да и присяжным на слушание. Мы продолжим завтра с девяти часов. Помните об инструкциях, которые я дал вам насчет того, чтобы вы не беседовали о данном деле с другими людьми и не позволяли им разговаривать с вами, — сказал он присяжным, и те закивали, будто и впрямь внимательно его слушали. — Все остаются на местах, пока присяжные заседатели не покинут зал.
Мы так и сделали, затем начали тесниться в проходе между рядами. Больше не было публики, а была лишь толпа забредших без дела в общественный зал людей. Взяв Викторию под руку, я присоединился у выхода к Генри и Дэвиду. Нора уже выбралась вместе с Менди Джексон, даже не оглянувшись назад. Наша группа вышла через ту же заднюю дверь и по боковой лестнице поднялась в мой кабинет.
— Ближе к концу ты нас всех там немножко подрастерял, Генри, — сказал я по пути адвокату.
— Я не мог отпустить ее, — объяснил Генри и протянул мне записку, переданную ему Линдой.
Там было написано: «Спроси, почему она работала в такое позднее время, затем продержи на месте до конца дня».
Линда не вернулась, или, если она и сделала это, то держалась в стороне от семьи.
Мы нашли Лоис и Дину дожидавшимися нас в моем кабинете. Лоис протянула руку, чтобы поправить прическу Дэвида. С его волосами все было в порядке, просто для Лоис это была возможность прикоснуться к нему.
— А завтра мне можно будет туда вернуться? — спросила Дина. — Иначе как же я что-нибудь узнаю?
Я пообещал, что вечером расскажу ей все. Она тихо сидела, пока мы, взрослые, проводили нашу маленькую конференцию составляя планы на будущее, так, словно ситуация начала развиваться, хотя в действительности не изменилось ничего Дэвид выглядел немного приободрившимся.
— Она теперь попалась, не правда ли? — с надеждой спросил он.
— Мне думается, что это могло бы быть и менее живописным, — проронила Виктория, и это были единственные слова которые я от нее услышал.
После того как они собрались уходить, мне не пришлось просить Генри задержаться. Он даже не шевельнулся в кресле, куда тяжело опустился по приходе, положив голову на верхнюю часть спинки и пристально глядя в потолок. Какое-то время мы посидели в приятной тишине, прежде чем я сказал:
— Ты великолепно работаешь, Генри.
Голос его, казалось, прозвучал откуда-то из-за кресла:
— Я знаю. Это лучший из всех перекрестных допросов, какие я когда-либо вел. Но мне тут есть над чем поработать.
— Ты используешь все, что только возможно.
— Для достижения эффекта? — спросил он, усаживаясь ровнее.
Я взглянул на него, вопросительно подняв брови.
— Ты сомневаешься в правдивости ее истории? — спросил Генри.
Я уклонился от прямого ответа.
— Там есть некоторые противоречия.
— Но ты веришь в то, что эта женщина лжет? Что это неправда в самой своей основе?
Он принял мое молчание за ответ.
— Знаешь, что я думаю? — сказал он как раз в тот момент, когда я спросил, есть ли у него своя излюбленная теория.
Нам пришлось подождать, пока мы расслышали друг друга, затем Генри продолжил:
— Я думаю, что она говорит правду обо всем, за исключением одного. Все это случилось не тогда, когда она утверждает.
— В тот же день, только раньше? Что ты имеешь в виду?
— Я полагаю, что все случилось именно так, как она рассказывает, в том самом офисе однажды поздним вечером. Но не тринадцатого апреля. И тогда она не стала заявлять в полицию. Большинство из них, как ты знаешь, не делают этого. Я мог бы и не говорить тебе это. Она не заявила, потому что боялась потерять работу, боялась, что он скажет, будто она сама его соблазнила, или потому, что она просто испугалась, или же по какой-то иной причине.
А потом прошло время, и она увидела его, такого же сытого наглого, сидящего в костюме штатного сотрудника, сравнила это со своей по-прежнему рабской жизнью и взбесилась. Разозлилась на него и на себя. Ты видел, как она посмотрела на Дэвида, когда поднялась на свидетельское место. Она его ненавидит. И в конце концов она не выдержала и решила подстроить все это, чтобы до него добраться.
— Значит, та нелепая история, которую рассказал нам Дэвид, тоже правдива?
Генри кивнул.
— Она всего лишь переиграла ту сцену. На этот раз с приходом охранника и вызовом полиции. И теперь уже она довела дело до конца.
Я сидел и думал над этой версией. Пока я это делал, оживление покинуло Генри, и он опять погрузился в свое кресло. Когда он говорил, теория его казалась убедительной, но в наступившем молчании она превратилась в то, что я и сказал ему минутой позже:
— Сумасшедшая идея, Генри.
Он согласился.
— И дерьма не стоящий, даже если бы я мог доказать ее истинность.
Обвинительный вердикт указывает дату случившегося, но в нем также сказано: «в это или примерно» в это время, — так что обвиняющая сторона не обязана доказывать, что преступление совершено именно в указанный день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50