будь он олух из олухов, придадим степенный вид, размеренную походку, неторопливую речь, научим округлять брови, строить мину министерскую и таинственную – хочешь подняться повыше, кланяйся пониже. Будь ты зорче рыси, снабдим очками – они сильно прибавляют важности, – особенно, как достаешь их из футляра, цепляешь на длинный нос и вперяешься в просителя как удав, вгоняя беднягу в трепет. Кроме того, держим про запас разные краски – с вечера до утра превратим каркающего ворона в молчаливого лебедя, а заговорит, слова его будут слаще сахара; у кого шкура гадюки, тому устраиваем «голубиную баню» – желчь хоть остается, да он ее не показывает и никогда не осерчает. Ведь в один миг гнева теряешь славу человека разумного, всею жизнью приобретавшуюся; тем паче ни в словах, ни в делах не следует показывать и тени легкомыслия.
Тут увидели они человека, который плевался и корчил гримасы отвращения.
– Что с ним? – спросил Андренио.
– Подойди поближе, услышишь, как едко бранит он женщин и их наряды.
Чтобы не видеть женщин, он даже глаза зажмурил.
– Вот это человек скромный, – сказал Отшельник.
– А нет ли у него на уме скоромного? – возразил Критило. – Многие, с виду холодные, губят мир в пламени тайного разврата; в дом проникают как ласточки – вошла пара, а вышли три пары. Но раз уж помянули женщин, скажите, нет ли у вас затвора и для них? Уж они-то кого хочешь научат плутням.
– Разумеется, есть, – сказал Отшельник, – есть монастырь, где любого подведут под монастырь. Спаси нас, господи, от их полчищ! Вот они, глядите.
И предложил заглянуть в окно, посмотреть мимоходом, не входя внутрь, на ухватки женщин. Они увидели особ весьма набожных, но чтящих не святого Лина или там святого Гилария – от молитвы за веретеном их воротит, – но святого Алексея и тому подобные дальние паломничества.
– Вон та, что сейчас показалась, – сказал Отшельник, – это благонравная вдова; как услышит «Аве, Мария», сразу запирает дверь. Опекает девицу, та у нее в положении дочери.
– Как бы не в интересном!
– А вон жена-красавица, супруг считает ее святой.
– И она устраивает святые дни, когда ему и не снится.
– А у той немало драгоценных штучек.
– Да и сама хороша штучка.
– Вон ту муж обожает.
– За то, что мужа не обижает, не разоряет, нарядов не любит, состояние его не губит.
– Зато губит его честь.
– Об этой муж говорит, что готов за нее положить руку в огонь.
– Лучше бы взял ее в руки, пригасил бы огонь ее похоти.
Одна женщина распекала молодых служанок, почудилось ей неладное в их талии, и она устроила им баталию.
– В моем доме не потерплю бесстыжей!
И служанка, как эхо, повторяла сквозь зубы: «И ты же».
– Об этой девице мать повсюду трезвонит то, в чем та и на исповеди не сознается.
Одна добрая мамаша говорила о своей дочери.
– Вот дурочка, вот блаженная!
И правда, любая блажь дочери тут же исполнялась.
– Почему те дамы так бледны? – спросил Андренио.
Отшельник в ответ:
– Не потому, что больны, а потому, что очень уж сердобольны: так сильно сокрушаются, что пищу посыпают песком.
– Не глиной?
– Гляди, как вон те пылают ревностью.
– Лучше бы – рвением.
– Но доберемся ли мы когда, – спросил Критило, – до вашей удобной добродетели, до этой ласковой игуменьи, до житейской мудрости?
– Уже скоро, – ответил Отшельник, – вот входим в трапезную, она, наверняка, там, покаяние отбывает.
Они вошли, и взорам их предстали тела, тела, одни лишь тела, наконец, увидели женщину – сплошная плоть без духа. Черты ее лица (черти и те краше) были обрюзгшие – кара за чревоугодие, – она же твердит: чем лицо желтей, тем красивей. Даже ее четки были из палисандра ; за сладкую жизнь расплачивалась горькой смертью. Не в силах держаться на ногах, она сидела, то ли вздыхая, то ли рыгая, окруженная новичками в школе мира, и наставляла их искусству жить.
– Не будьте простаками, – говорила она, – однако напускать на себя простоватость можно, притворяться недотепой – великое искусство. Пуще всего советую быть скромными и соблюдать приличия.
Всячески превозносила она притворство.
– Благопристойный вид – ныне все; мир уже не смотрит на суть, а только на наружность. Помните, – говорила она, – есть дела, в коих ни сути, ни видимости, и это – доподлинно глупость; поступку незаконному старайся придать законный вид; есть и такие дела, в коих и суть, и видимость, – но это невелико диво; зато такие, в коих есть суть, а видимости нет – глупость величайшая. Штука же в том, чтобы, не имея сути, показать вид, – и вот это искусство. Старайтесь нажить добрую славу и берегите ее – люди живут в кредит. Не изводите себя науками, но научитесь себя расхваливать; всякий лекарь и всякий законник должны пускать пыль в глаза; счастье наше – в наших устах; попугая за клюв во дворцах держат и на парадном балконе сажают. Слушайте меня хорошенько – усвоите искусство жить, будете жить безбедно, к тому же без хлопот, без малейших усилий, без сомнений и мучений, из вас выйдет личность. По крайней мере, будешь личностью казаться и сможешь с добродетельными, подлинно праведными тягаться. Не верите – посмотрите на мужей сановных и многоопытных – мой урок пошел им впрок, и ныне окружены они в мире почетом, сидят на самых высоких местах.
Андренио был охвачен изумлением и восторгом – как дешево обретается счастье, как легко достается добродетель, не надо себя насиловать, одолевать горы препятствий, бороться с хищниками, плыть против течения, грести в поте лица. Он уже готов был облачиться в какой-нибудь пристойный плащ, чтобы жить вольготно и войти в братство лицемеров, когда Критило, оборотясь к Отшельнику, спросил:
– Скажи-ка, друг, – желаю тебе жизнь долгую, пусть и не добрую! – с этой притворной твоей добродетелью сможем ли мы достигнуть блаженства истинного?
– Ох, горе мне с вами! – отвечал Отшельник.
Кризис VIII. Оружейная Мужества
Когда Мужество, утратив власть, силу, крепость, задор, лежало на смертном одре, явились к нему, сказывают, все народы с просьбой составить завещание в их пользу, оставить им его владения.
– Ничем я не владею, кроме самого себя, – отвечало Мужество. – Единственное, что могу вам оставить, это жалкий мой труп, скелет прежнего меня. Подойдите поближе, я дам каждому его долю.
Первыми были итальянцы, – они, конечно, прибежали первые – и попросили голову.
– Даю вам ее, – был ответ. – Вы будете людьми государственными, будете обеими руками держать мир в повиновении.
Тут встревожились французы и полезли вперед – им надо повсюду руку приложить, и они выпросили себе руки.
– Ох, боюсь, – отвечало Мужество, – ежели дать вам руки, вы мир перевернете. Будете драчливы, будете людьми крепкой руки и не дадите никому передышки – худо придется вашим соседям.
Но генуэзцы мимоходом остригли французам ногти – нечем схватить, нечем удержать добычу, – а у испанцев так славно пощипали их серебро, что и ведьма позавидовала бы – пили их кровушку, пока те спали крепким сном.
– Пункт следующий: лицо оставляю англичанам. Будете красивы, как ангелы, но, боюсь, что, по примеру красавиц, не сумеете отказать ни Кальвину, ни Лютеру, ни самому дьяволу. Берегитесь, как бы лисица не сказала вам: «Лицо красиво, да мозгов нет» .
Венецианцы, люди толковые, попросили щеки. Все вокруг засмеялись, но Мужество молвило:
– Ничего вы не понимаете, вот увидите, как они будут уплетать за обе щеки.
Язык был завещан сицилийцам, а когда те заспорили с неаполитанцами, Мужество завещало его обеим Сицилиям . Ирландцам – печень; туловище – немцам.
– Будете народом с красивым телом, только глядите, не забывайте ради него о душе.
Селезенку – полякам, легкие – московитам, желудок – фламандцам и голландцам.
– Только чтоб не стал он вашим богом.
Грудь – шведам; ноги – туркам, те всем пытаются подставить ножку и, куда ступят ногой, не уберут ее оттуда ни за что; кишки – персам, у них, известно, кишка тонка, сердце доброе; африканцам – кости, чтоб было что глодать, как положено псам; спину – китайцам; сердце – японцам, этим испанцам Азии, а хребет – неграм.
Последними подошли испанцы – замешкались, выдворяя из дому гостей , которые бог весть откуда явились, чтобы изгнать хозяев.
– А нам что оставишь? – спросили они.
Мужество в ответ:
– Опоздали, друзья, все уже роздано.
– Но как же так, – возразили они, – нам, твоим первенцам, надо бы завещать не меньше, чем майорат.
– Ума не приложу, что вам дать. Имей я два сердца, первое дал бы вам. Но постойте, найдется и для вас кое-что – так как вас беспокоят все прочие народы, обратитесь против них, повторите то, что прежде вас сделал Рим: ударьте на всех и с моего разрешения надерите всем вихры.
Сказано это было не глухим. Так наловчились испанцы, что вряд ли найдется в мире народ, которому они не дали бы таски; хватили у одного, хватили у другого – и вскоре все Мужество с головы до ног оказалось у испанцев.
Рассказывал это выходившим из Франции через Пикардию Критило и Андренио некий человек, вполне и во всем человек, – ежели у одних есть сотня глаз, чтобы глядеть, а у других сотня рук, чтобы действовать, у этого было сто сердец, чтобы страдать, весь он был сплошное сердце.
– Покидая Францию, – спросил он, – будете ли по ней тосковать?
– Конечно, нет, – отвечали они, – даже тамошние уроженцы покидают ее, и чужеземцы в нее не стремятся.
– Великая страна! – сказал Стосердечный.
– Была бы великой, – ответил Критило, – кабы довольствовалась собой.
– Сколько в ней народу!
– Но не людей.
– Как урожайна!
– Только на пустяки.
– Как просторны и приятны равнины!
Но по ним гуляют ветры, отсюда и ветреность обитателей.
– Сколько изобретательности!
– Но лишь в ремеслах.
– Сколько трудолюбия!
– Да только в делах пошлых, это самый вульгарный народ на свете.
– Как воинственны и храбры ее жители!
– Но суетливы: это домовые Европы, пакостят на море и на суше.
– В первой атаке молниеносны.
– А во второй – малодушны.
– Весьма бойки.
– Но нестойки.
– Старательны.
– Но ничтожны, они – рабы других народов.
– Многое замышляют.
– Но мало свершают и ничего не сохраняют; на все зарятся и все теряют.
– Как остроумны, быстры, поворотливы!
– Но поверхностны.
– Глупых среди них не встретишь.
– И умных также, их удел – посредственность.
– Народ весьма учтивый.
– Да чуждый верности – собственных их Генрихов не щадит предательский кинжал .
– Любят труд.
– Это так, но заодно – деньги.
– Вы не станете отрицать, что у них были великие короли.
– Но от этих великих толку было очень мало.
– Они торжественно приходят и становятся владыками мира.
– Но как бесславно уходят! Встречают их здравицами, а провожают заупокойными вечернями .
– С оружием в руках спешат на помощь тем, кто просит их защиты.
– О да – хахали прелюбодейных, низких провинций .
– Бережливы.
– Еще как! Унция серебра им дороже кинтала чести. В первый день они – рабы, на второй – хозяева, а на третий – тираны несносные. Середины не знают, только крайности, то человечны, то бессердечны.
– У них великие достоинства.
– И столько великих пороков, что нелегко указать главный. Короче, они – антиподы испанцев.
– Но скажите, чем кончился разговор с Отшельником, как ответил он на язвительный вопрос Критило.
– Он признался, что наружная добродетель не получает весомой и истинной награды; людям еще можно подбросить фальшивую кость, а бога не надуешь . Услышав такое, мы переглянулись и, поймав случай, поскорей сбросили дрянные ризы притворщиков и перескочили через ограду гнусного Лицемерия.
– О, вы превосходно поступили! Ведь блаженство лицемера короче одного мгновения – это точка в пространстве. Поймите простую истину – добродетель подлинную за сто лиг отличишь от фальшивой. Нынче глаз сильно навострился: сразу примечают, кто с какой ноги выступает, на какую хромает. Чем пуще изощряется обман, тем за ним усердней следит бдительная осторожность – и в облачении благочестия ему не избежать разоблачения. Стойкая и совершенная доблесть может смело показать себя небу и земле, лишь она ценна и прочна, лишь ее слава чиста и вечна. Главное – искать прекрасную Виртелию и не унывать, пока не обретешь; пусть придется идти по остриям пик и кинжалов, лишь она укажет путь к вашей Фелисинде, в поисках которой вы странствуете всю жизнь.
Он одобрял их, призывал подняться на гору трудностей, что так устрашала Андренио.
– Эй, вперед! – говорил Стосердечный. – Трусливое твое воображение рисует тебе пресловутого льва куда свирепей, чем он есть на деле. Знай, немало нежных юношей и хрупких дев сумели сломать ему челюсти.
– А как? – спросил Андренио.
– Сперва хорошо вооружаясь, затем еще лучше сражаясь: отважная решимость все побеждает.
– Какое же надобно оружие и где его найти?
– Пойдемте со мною, я поведу вас туда, где сможете его подобрать себе – не ради потехи, а ради дела.
Они пошли за ним, беседуя и рассуждая.
– Какой толк, – говорил Стосердечный, – в оружии без мужества? Это значит снабжать оружием своего противника.
– Неужели Мужество кончилось? – спросил Критило.
– Да, ему пришел конец, – отвечал вожатый. – Нет уже в мире Геркулесов, чтобы побеждали чудовищ, карали за несправедливость, оскорбления, тиранию; совершать злодеяния и покрывать их найдется много охотников; что ни день – сотни тысяч злодейств. В прежние времена был один Как – один обманщик, один вор на целый город; ныне на каждом углу свой Как, в каждом доме его логово. А сколько Антеев, сынов своего века, рожденных из праха земного! Кругом когтистые гарпии, семиглавые и тысячу раз семинравные гидры, распаленные похотью кабаны, обуянные гордынею львы! Повсюду кишмя-кишат легионы чудищ, и не видно человека столь мужественного, чтобы пройти до столпов стойкости, продвинуть их на рубежи возможностей человеческих и покончить с химерами.
– О, как недолго жило Мужество в мире! – сказал Андренио.
– Да, недолго, человек отважный и соратники его живут недолго.
– А от чего оно умерло?
– От яда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98