Остальные превратились в кучу шевелящейся, изжеванной молью трухи. Начальство схватилось за голову:
– Если на складе нет в наличии валенок, то они должны быть списаны в установленном законом порядке.
Но списать можно только части от валенок, а не труху. Остапенко «со товарищи» метнулся по свалкам, искали любые предметы, хоть чуть-чуть напоминавшие валенок. Когда попадался целый, разрезали его вдоль, таким образом из одного делали пару. Остапенко согнул половинки обычным порядком и сложил на поддоны – издали это напоминало горы целых валенок. Казалось – сойдет, но приемщик, хотя Остапенко перед этим и напоил его до изумления, валенки сначала считал, потом допёр. Потребовал сложить половинки друг с дружкой, ему было все равно, в каком состоянии эти валенки принимать. За эти деньги Остапенко открыл МП, потом съехал за границу. Тыловикам все сходило с рук: в условиях повального дефицита, начальство все жило со складов.
Зато, если начвещ тебе друг, можно взять на себя меховую куртку и списать по 5-му году носки. Допустим, получил я сукно цвета морской волны. Пиджак из него не пошьешь, народ сразу раскусывает происхождение. Но тыловик может поменять его на флотскую диагональ, а из неё шили прекрасные «тройки». Пошить костюм из морского габардина для старшего офицерского состава. (Барыгам такой и сейчас не снился: артикул РККА 1934 года.) Из морского шинельного сукна шили отличные пальто. Но как надо было любить начвеща, чтобы он поехал для тебя менять? Или получить крой для сапог и из него пошить женские, слабо?
Промыслы в службе тыла процветали. В БПК братья-двойняшки, солдаты срочной службы, шили женскую одежду, куртки из плащ-палаток. Управы на них никакой не было – обшивали мордастых дочек начальника полигона. В отпуск ездили раз по десять, в офицерской столовой есть брезговали. Даже комендант над ними власти не имел. Добро, пошили фуражку – «фуру» – донце размером с гектар, и куртку.
Немалый доход приносила и изменчивая мода. Как-то бабы повадились отбеливать портяночную ткань хлоркой и шить себе юбки. Солдаты года два ходили в сапогах на босу ногу. Когда вошли в моду зимние юбки из голубого шинельного сукна, у всех офицеров и сверхсрочников исчезли «парадки» – получали отрезами. Хотя сукнецо, между нами, паршивое. Не знаю, как на юбках, а на рукавах обтиралось. Как только в складе за чем либо образуется очередь, прапорщик становится уважаемым человеком. А уважаемый человек в части всегда уже с утра пьян.

Пустыня

Современная постиндустриальная пустыня значительно отличается от воспетой Сент-Экзюпери. На поверхности – глыбы окаменевшего бетона; к приезду проверяющих их срочно засыпают песком. Перед визитом Горбачёва кучи застывшего бетона и прочего строительного муссора вдоль дороги замаскировали под барханы. Лисы, зайцы и прочая мелкая живность обитают в различных конструкциях, часто в отверстиях железобетонных плит. Попробуй их вытащить из этих технологических дебрей. Как-то я загнал зайца в трубу, бросил взрывпакет – только шерсть полетела. Ну, думаю, живучий. Солдаты вытащили крючком: у бедного косого лопнули глаза.
Даже колонии сусликов обитают в плитах. Орел приходит к колонии и садится над отверстием. Суслик выглядывает: сначала появляется глаза и нос, затем остальное, начинает вертеть головой и, наконец, свистит. Орел – хлоп ближайшего смельчака по черепу и глотает. Черепах бывалые птицы поднимают в воздух и бросают на асфальт, но это приходит с опытом. Молодежь норовит поддеть клювом или пытается бросить в неё камнем. Так орлы разбивают крупные, например гусиные яйца, мелкие – глотают целиком. Как-то я видел двух молодых орлов, пытавшихся разорвать черепаху надвое.
Как ни странно, орлов ели, хотя в нем вообще мяса нет: живот, лапы и трубчатые кости, легкий-легкий, как курица, утка и то тяжелее. У меня был рядовой Тулимбеков. Приказал ему сделать чучело. Прибегают:
– Тулимбеков съел орла!
Мало того, предварительно он его ещё и добросовестно ощипал. Он с гор: у них такое блюдо считалось почетным для джигита. Сам бы поймал и съел, а так только лапы остались. Хотел я его этой лапой…
Раз захожу на хоздвор, слышу: кто-то страшно визжит. Вижу: в тиски зажата черепаха, солдат пилит её заживо пилой по металлу: на пепельницу. Такие «сувениры» были у всех. Весной этих черепах какого-то редкого охраняемого вида – немеряно. Они куда-то идут, идут… В карауле могли запросто сварить суп из черепах. Сам я против черепах ничего не имел. На 242-й площадке у меня было стрельбище. Утром наебнешь миску шурпы и идешь стрелять черепах в лёт, пока в особый отдел не заложили. Козятинский потом озлобился, вернулся, построил солдат цепью – искать гильзы.
В пустыне довольно часто попадались вараны, причем довольно крупных размеров. Любимым развлечением солдат было поймать варана, засунуть ему в пасть сигарету, вытолкнуть её бедное существо не в состоянии, вот и бегает по песку, выпуская клубы дыма и изменяясь в цвете. Кто-то из прапорщиков заморозил живого варана в холодильнике, а потом обмазал его эпоксидкой, решив таким образом сделать из него «чучело». Но варан дома ожил, жена и сын с перепугу полдня просидели на балконе. Нужно было просто залить эпоксидкой в формочки, чтобы не вылез, а брусок отполировать до зеркального блеска.
Чабанец-старший попросил поймать для его сына хомячка в живой уголок школы. Так как ни верблюда, ни казаха туда не посадишь, из обитателей пустыни ограничились вараном и черепахой. Я распорядился:
– Поймать мне хомячка.
Поймали, принесли в банке, показали. Я усомнился: рыло длинное, злобное, но без хвоста. Действительно, оказалась мышь. Тяпнула младшего Чабанца за палец. Ее, конечно, тут же растоптали ногами, но младшему довелось вытерпеть 40 уколов от бешенства. Чабанец проклял этот зоопарк.
История с зоологией нашла продолжение. Часовой в автопарке ночью со страха пристрелил степного волка. В кои-то веки попал. Утром все офицеры собрались в автопарке, брали добычу в руки, смотрели: волчица или волк. Начмед Кожанов, ошалевший от безделия и спирта, написал донос. Смекнул, что может списать под шумок всю залежалую вакцину.
– Не исключено, что волк чумной или бешеный.
Издали показал командиру «чумную блоху». А тому, не дай Бог, если эпидемия – снимут с должности. Всех любитедей зоологии выявили и начали беспощадно прививать, а было их человек тридцать. Какой стоял вой и мат!
В карауле ловили скорпионов и делали из них распятия. Эта процедура была связана с риском: скорпион – не Спаситель, добровольно не давался. Боец, потерявший бдительность, тут же подвергался укусу. Прибегает перепуганный:
– Скорпион укусил!
Укус был очень болезненный, хотя наши скорпионы и не ядовиты. Официальная медицина, ввиду отсутствия сыворотки, лечила укус по старинке – новокаиновой блокадой: 10-15 уколов вокруг места укуса, например в пах. И думай после этого, что больнее. По мне, что скорпион, что начмед Кожанов – равнозначно. Было модно проводить бои скорпионов с вараном в пожарном ведре. И неправда, что скорпион, обложенный огнем кусает себя, мечется, как дурак, пока не сгорит. В жизни не подумаешь, что ему 150 миллионов лет.
На полигоне не было прохода от солдат и собак. Если с солдатами ещё более-менее справлялись отцы-командиры, то с собаками никакого сладу не было. Они были страшно плодовиты и алчны. Одичавшие собаки нападали на хоздвор, по крайней мере, на них списывали убыль свинопоголовья. Логова их находились на заброшенной 45-й площадке, там, где погиб Маршал авиации Неделин.
Собак на каждой площадке немеряно, только свистни, так и бегут все эти Тобики, Душманы, Дембели. Майор Агапов, родом из Ростова, периодически проводил на них облавы на хоздворе. Выползает – в сапогах 46-го размера, порванном солдатском бушлате, лежалой офицерской шапке, руки в крови, лицо свирепое, багровое, ружьё наперевес. Слегка «датый», но на ногах стоит, рука тверда и бьёт без промаха:
– «Ба-бах!»
– Ва-ва-ва!
– Ба-бах!
– Ва-ва-ва!
Раненые псы, часто с вывалявшимися внутренностями, разбегались по всей площадке. Солдаты с гиканьем и бряцанием железками исполняли роль загонщиков. Народ на всякий случай прятался, бабы визжали. «Идет охота на собак, на серых хищников…» Я как-то сделал Агапову замечание:
– Ты что, не можешь такие облавы по субботам устраивать?
Коля обиделся:
– Так что, я должен сюда по выходным приезжать?
У нас на КПП жил пёсик по кличке Тобик – среднеазиатская овчарка, с оторванным ухом, страшно злой. Солдаты подобрали его в пустыне, выучили бросаться на тех, у кого брюки с кантом. Но Тобик всех наших офицеров знал, а чужие проходить боялись. В караул его не отдавали – боялись, съедят. Там прикармливали щенков и ели. Дежурный по караулам любил разуваться, греть ноги в густой шерсти Тобика, пока насекомые не добрались ему до гениталий. Обратился к врачу. Тот не на шутку обеспокоился:
– Это не мандавошки, а собачьи блохи, может быть, даже чумные.
С тех пор в качестве грелки его не использовали. На беду, как-то объявилась на КПП жена комбрига. Тобик до этого женщин в глаза не видел. Кинулся на неё, укусил за ногу (а он коровьи берцовые кости перекусывал). Солдаты его едва оттащили за шерсть. Потом поволокли на шнурке – растреливать. Приговор комбрига привел в исполнение помощник дежурного по части из табельного пистолета ПМ штатным боевым патроном. Стрельнуть-то он стрельнул, но начальник вооружения уперся со списанием патрона, потребовал объяснительную, так как в наставлении стрельба по собакам не предусмотрена, это же не солдат. Помдеж помучился со списанием, тем более, комбриг отказался от своего приказания.
В Библии сказано: «Не устоит дом, построенный на песке». Так и дорога. Возят сначала песок, потом морской (круглый) гравий, катают катком, поливают смолой. Вот и весь асфальт. Проехали МАЗы и все смешали. Некоторые норовят «срезать» по степной дороге, но их нужно знать, чтобы не влететь в пухляк или такыр.
Перед подъемом на бархан нужно смотреть, как ветер надул песчинки: они ложатся, подобно черепице. Едешь вверх – сжимаются и держат, вниз – можно загрузнуть по днище, а пешком – до задницы. Пухляк – лессовый грунт, мельчайшая соленая пыль, основной демаскирующий фактор в пустыне. Для маскировки в позиционном районе полагалось пускать пять-шесть колонн, для дезориентации разведывательно-диверсионных групп. Делалось и по несколько самих позиционных районов.
Такая же страшная дорога и от Кзыл-Орды до Арала. Едешь по ежовым шкуркам, местами от иголок аж шерстит. Ползла семья, штук 12, и все увязли в смоле. Заяц, тот вырывается, остаются только когти и шерсть. От Аральска до Урала и вовсе грунтовки. Ни один дурак, кроме майора Кобелева, «тудой» не ездил. Тот, родом из Оренбурга, верил в географию: раз есть города – должны быть и дороги между ними. Обычно ездили вокруг: Узбекистан, Туркмения, Каспий, Баку, Волгоград, а оттуда уже рукой подать до Оренбурга. Кобелев еле вернулся – километров 150 толкал машину: сначала руками, потом подвернулся один казах с трактором. Тяжелые машины выбили в грунте глубокую колею, легковая машина в неё вписывается. Приходится ездить «наискось». Поездишь так года два, амортизаторы становятся автоматическими, машина так и ходит «под углом», поэтому самых толстых сажали сверху.
В пустыне опасно, если солдат за рулем заснёт. Раз мне захотелось посмотреть, что будет дальше; не разбудил. Машина описала круг диаметром в пол-километра, потом больше, дальше стала нарезать восьмерки. Я толкнул водителя, он очнулся – а дороги-то нет. Заметался:
– А где мы?
– Так ты же меня везешь…
Вскоре он снова заснул. И тут, как на грех, подвернулись строители. На всю пустыню забыли засыпать четыре метра канавы. В неё мы и влетели передком. Я аж язык прикусил, а ему, суке, хоть бы что, только проснулся. Хотел я его цепью приковать к бамперу и идти за помощью, но на нем валенок не было. Солдат в валенках даже в сорокаградусный мороз не замёрзнет: холод берет человека с ног, кровь оттекает от тела. А обутый, даже без рукавиц, может засунуть руки в пах и бегать вдоль бампера. Благо, в солдатской машине никаких инструментов нет и в помине – не раскуешься. Пришлось идти с ним километров восемь. Как мы его потом били в караулке! Вытаскивание обошлось мне дорого. Чтобы не узнали, договорился методом пароля, кивков и перемигиваний с командиром автороты (караульные телефоны прослушиваются с пульта). Марипов (узбек, бастык, ел свинину) быстро просёк, что я в большой беде, можно быстро сорвать. Он всегда отличался сообразительностью и даже на историческую родину рванул задолго до распада СССР. В тот раз примчался на «Урале» с тремя ведущими мостами, остался на ночь. Мне это удовольствие обошлось в четыре литра спирта.
Как-то ехали, а на дороге улегся самец верблюда. Это можно день объезжать, а подойти боишься: попробуй вылезь из машины – укусит. Плюется верблюд в загоне от презрения к людям, когда укусить не может. Съехать с асфальта некуда, будешь сидеть в песке и никто мимо не проедет, чтобы вытащить. Дороги между площадками ещё ничего, но внутренние, в позиционном районе – неописуемы. Завидуешь арбе: у больших колес малое давление на грунт; ещё можно ездить на МАЗе. В тот раз я нашёлся. Приказал солдату-водителю:
– Сними с себя майку, я тебе потом дам новую, окуни её в бак, подожги и кинь на эту падлу.
Тряпка прилипла к шерсти, верблюд запылал и с ревом понесся в степь.
У крепкого хозяина верблюдов пять-шесть. Верблюдица стоит, как «Запорожец»; вырастить верблюжёнка – проблема, уж очень он нежный. Верблюд в пустыне – это жизнь, на лошади только овец пасти. В 1240 году наши предки прибыли в Киев именно на верблюдах. На верблюда можно погрузить юрту, сундуки, детей. Грузы перевозят на самцах, самок не завьючивают, только доят. В год верблюдица дает килограммов триста молока, жирного, как сливки. Но верблюд нужен только на время перекочевки. В остальное время их отгоняют в пустыню, на заду клеймо – куда он денется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41