Наша машина въехала в обсаженную каштанами аллею мотеля и остановилась рядом с другими, такими же запыленными. Хозяин приветливо нам улыбнулся, спросил, какие мы предпочитаем коктейли.
Нас познакомили с другими гостями. Среди них оказалось много врачей. Когда гости уселись в удобные кресла в тени каштанов, разговор, как обычно, начался с автомобилей. Потом кто-то обмолвился об удобствах воздушного сообщения. Одни были за воздушные гиганты, скорость которых превышает скорость звука, другие — за передвижение только на велосипедах. Отсюда мысли собравшихся устремились в космос, достигли Луны, а затем, без видимых затруднений, и Марса.
— Марс — планета войны. А почему нет планеты мира?
— Планета мира — это Земля,— сказал хозяин.
Все громко рассмеялись. Это был парадокс. Хозяин изобразил на лице смущение.
— Планета мира — это ваш дом! — решил исправить положение один из гостей.
— А почему вы думаете, что «война» — это понятие отрицательное, а «мир» — положительное? — спросил один из врачей, удобно растянувшись в кресле и бросив пестрый пиджак на траву у своих ног.
— Потому что война — это война...
— Ну а пирог — это пирог. Но нельзя же за это осуждать его. Я согласен с этим англичанином Андрески и нашим соотечественником генералом Джорджем Паттоном, которые считают, что война — это высочайшее и весьма полезное испытание для человека.
— Ну разве станет генерал Паттои осуждать войну, если это его профессия?
— А зачем вообще осуждать войну и военных, если она во все времена была и будет двигателем цивилизации и прогресса?
В этом обществе врачей, видимо, никто не предполагал, что их товарищ выскажет такую точку зрения. А он, потягивая коктейль, продолжал:
— Война, а не мир была самым верным поводырем человека к вершинам сегодняшней цивилизации. Почти вся зафиксированная история людей — это история войн. Кто-то подсчитал, что со дня рождества Христова па один мирный год приходится пять лет войны.
— Но уж сам-то Христос был за мир!
— За это его и распяли. Надо было ему собрать своих апостолов и начать войну. Он бы большего добился.
— В моем доме не критикуют религию и правительство,— улыбаясь, заметил хозяин.
— Защищая войну, я нахожусь на стороне правительства! — Гость в пестром пиджаке поклонился хозяину и продолжал: — Если бы человек не вытесал топор и не швырнул его во врага, он бы до сих пор бродил в джунглях среди зверей и боялся за свою жизнь... Только войны, сначала мелкие, а потом огромные, сделали человека могучим. Вы мне не верите? Войны научили человека общественной организации. Победу одерживали те, кто были лучше организованы. Войны привили нам понимание демократии: воинская дисциплина не считается с титулами и привилегиями, перед приказом командира все равны. Война создала промышленность. Индустриализация началась в тех государствах, которые вели крупные войны и владели миром. Война развила и науку. Первая мировая война дала танк, который позже стал трактором и бульдозером. Вторая мировая война дала ракеты, реактивные моторы, которые позже выросли в космические корабли. Атомная бомба превратилась в атомную электростанцию. И наконец, война развивает искусство, литературу. Разве появился бы шедевр Гомера, если бы не было Троянской войны?
Врач говорил и говорил. Другие слушали. Никто его не прерывал. Когда он копчил, воцарилась тишина.
— Вы говорили очень интересно,— сказал его сосед,— но неубедительно.
— Пожалуйста, выскажитесь с большей убедительностью,— ответил врач.
— Сын моего брата погиб во Вьетнаме,— только и ответил тот.
Все почувствовали себя неловко. Положение спас хозяин:
— Бефы будем жарить там, под деревьями,— сказал он, и все поднялись с кресел.
Я до сих пор не знаю, говорил ли тот врач о прогрессивной роли войны искренне или в насмешку над теми, кто думает подобным образом, но одно ясно: бомбы, которые американцы сбросили на чужие земли, рвутся на их собственной земле.
СТАЛЬ И МУСКУЛЫ
Нет такого американца, у которого бы ничего не было: у одних есть деньги, у других — надежда добыть их, а у третьих — обломки несбывшихся надежд. «Нъю уорлд ревъю»
Одна половина человечества состоит из людей, которые имеют что сказать, но не могут, а другая — из людей, которым нечего сказать, но они, не умолкая, говорят об этом. Роберт Фрост
Мы находились в шахте номер 7 «Кристофер и К0», в штате Западная Виргиния. Эта шахта принадлежит крупнейшему в США угольному объединению «Питсбург (консолидейшн) коул».
— Углубились под землю на триста метров! — крикнул мне прямо в ухо молодой инженер Луис Мерфи, остановив вагонетку, в которой мы проехали по подземному лабиринту не менее 10 миль.
Стальные когти комбайна, вгрызающиеся в пласт каменного угля, производили такой адский шум, что, казалось, содрогались не только подпорки шахты и железные рельсы, по которым бегут вагонетки, но даже 300-метровый пласт земли, который висел над головой. Рабочие не разговаривали. Они молча обслуживали гудящий от напряжения комбайн. Лица их были черны как уголь, который они добывали. Блестели только глаза да зубы.
Тьму прорезали лучики света от электрических фонариков, укрепленных на шлемах углекопов. Размельченная, отсвечивающая жирным блеском масса угля плыла по конвейеру и падала в вагонетки. Вскоре ее поднимут на поверхность, и после многих миллионов лет она снова увидит дневной свет.
Мы добрались до этой шахты, поднимаясь по серпантинной дороге в Аппалачские горы. Горы эти, протянувшиеся по территории восьми штатов с юга на север, уже захватила своим буйством весна. Но торжественная и на-
рядная красота природы совершенно не соответствовала той нищете, которую мы увидели вокруг:
Когда-то в Аппалачские горы высылали преступников, здесь скрывались и люди, которым грозила тюрьма. Сначала они вырубали и продавали замечательный белый дуб, бук и другие ценные породы деревьев. Потом начали ковыряться в земле и нашли здесь неисчислимые богатства в виде каменного угля. В годы первой мировой войны в горы была проложена линия железной дороги, и внезапно, как всегда бывает в Америке, возник невероятный экономический бум. Он продолжался недолго — всего одно рабочее поколение. Чем выше влезешь, тем больнее падать — так произошло и с экономикой Аппалачского района. Впрочем, не только этого района. Такова была судьба всей угледобывающей промышленности США.
В середине XIX и начале XX века поезд экономики этой страны приводили в движение черная металлургия и строительство железных дорог. Для этого требовалось мно-го'каменного угля. Он давал 70—90 процентов всей энергии. В 1918 году был установлен первый рекорд по добыче угля — 615 миллионов тонн в год. Вскоре удельный вес каменного угля в энергетическом балансе уменьшился. Второй рекорд был установлен в 1947 году — 624 миллиона тонн. Затем на первое место уверенно вышли нефть и природный газ. Использование нефти возрастало одновременно с ростом автомобильной промышленности. В 1970 году уголь составлял лишь четвертую часть в энергетическом балансе. США постоянно увеличивают импорт нефти из других стран. В 1980 году почти Половину израсходованной американцами нефти составляла импортная. Мировой энергетический кризис, порожденный хищническими действиями нефтяных компаний и политическими и военными авантюрами в районе Ближнего Востока и других частях света, стимулировал рост угольной промышленности в США. Сейчас каменный уголь вновь обретает утерянные ценность и достоинство. Разработаны проекты по превращению «черного золота» в бензин и природный газ. В 1983 году вступит в строй первый такой завод, который будет перерабатывать 6 тысяч тонн каменного угля в сутки. Экономисты подсчитали, что до 2000 года на реконструкцию и строительство угольных шахт будет израсходовано 55 миллиардов долларов.
Буржуазная пропаганда утверждает, что «черное золото» ждет блестящее будущее. Однако, несмотря на то что
добыча каменного угля в Аппалачах возросла, жизнь углекопов по-прежнему остается черной, словно уголь, который они добывают.
В разные периоды у американцев были на языке и волновали их разные слова: «колонизация», «прогибишп» («сухой закон»), «механизация» и т. д. Сегодня одно из наиболее часто склоняемых и вызывающих самые черные мысли — слово «автоматизация». Автоматы заменяют людей и весьма повышают производительность труда.
Капиталисты превосходно разбираются в преимуществах автоматизации. Стальные мускулы и электронные мозги работают без отдыха и никогда не устают. Им не надо каждую неделю выплачивать зарплату. Автоматы не объединяются в профсоюзы и не устраивают забастовок. Преимущества автоматизации понятны и рабочим, они не глупее капиталистов. Но трудящимся известна и другая сторона автоматизации: когда на фабриках монтируются автоматы, это значит, что большая часть рабочих будет выставлена за ворота. Автоматизация в условиях капитализма отнимает хлеб у миллионов тружеников и их семей.
В районе Хазарда рабочие взрывали динамитом не пласты каменного угля, а новое оборудование. Некоторые несознательные американские рабочие, как это было некогда и в Европе, обращают свой гнев не на истинную причину неблагополучия, а на ни в чем не повинные машины и автоматы. Такие выступления, конечно, характерны вовсе не для всего рабочего класса США.
Некоторые буржуазные идеологи, стремясь помочьиро-стой кирке в ее борьбе против угольного комбайна, рекомендуют на некоторое время приостановить автоматизацию шахт. Другие, чтобы не увеличивать количества безработных, предлагают укоротить рабочую неделю, соответственно уменьшив и заработки шахтеров. Это было бы воистину соломоновым решением, но только если бы с уменьшением, заработка можно было бы сократить количество ртов в семье, понизить цепы на хлеб, на квартиру, плату за медицинскую помощь.
Мы спустились в шахту номер 7 по приглашению дирекции, которая хотела «поразить» нас чудесами американской техники. Шахта была действительно превосходно механизирована и работала с полной нагрузкой. Комбайн методично вгрызался в угольный пласт и продвигался вперед. Чтобы не отстать от комбайна, рабочим приходилось двигаться в том же темпе. Но каждый ли шахтер США в
силах поспевать за техникой? Глядя на комбайн, я припомнил наш вчерашний визит в другую шахту, которая была антиподом той, что мы посетили сегодня. Попали мы туда совершенно случайно. Проезжая по окраинам города Моргантаун, мы заметили разбросанные тут и там лачуги и отслужившие свой срок автобусные кузова. Снятые с колес, они стояли прямо на земле и привлекли внимание тем, что из некоторых труб, пропущенных в окна, вился дымок. Мы остановили машину. У людей, живущих в этих хижинах, были потухшие глаза, а на лицах детей мы не разглядели ни лучика обычного детского оживления. Вскоре узкая дорога вывела нас за город. Решив возвратиться, мы свернули на извивающийся у подножия горы узенький проселок и притормозили возле высокого, худого, измученного человека, чтобы справиться о дороге. Он копошился возле кучи угля. Разговорились, и новый знакомый пригласил нас осмотреть его шахту. У подножия горы стояла избушка, за ней паслась лошадь, вокруг были разбросаны заржавевшие куски железа и останки старых автомобилей, а узкая колея вела в туннель. Вход был перегорожен цепью, на которой болтался желтый лоскут с надписью: «Опасно».
Когда мы вошли в туннель и побрели вглубь, хозяин начал свой рассказ:
— У меня есть один помощник. Вон, вы видели, он пасется сейчас за домом. Я запрягаю его в вагонетку, и он вытаскивает из шахты уголь, добытый моими руками.
Еще несколько шагов, и мы оказались у конца участка Бродерика — так звали владельца шахты. Здесь не было могучего комбайна, и в угольной пыли покоилась обыкновенная кирка. С ее помощью Бродерик за день добывает 7 тонн каменного угля.
Потом он позвал пас в свой дом, состоящий из одной комнаты.
— Это только комната у меня одна, а так я привык иметь всего по два,— пошутил хозяин.
В углу на полу лежало два шахтерских' шлема, две электрические батарейки. В середине комнаты расположились две печурки под каменный уголь, стояло два стула. Пары не было лишь у ружья, стоявшего в углу у кровати, да у самого Бродерика, пятидесятитрехлетнего холостяка. В молодости он был коммивояжером, в годы войны служил во флоте, после войны работал продавцом, рабочим на бензостанции — и нигде не смог «выбиться в
люди», как он говорит. Тогда он приобрел на распродаже 23 акра горной земли, надеясь позже продать ее и на этом заработать. Но и этот «бизнес» не удался. Тогда он купил кирку и начал долбить гору. Уже 14 лет как он является владельцем этой «шахты». В Америке их называют «собачьими дырами».
Одинокие люди порой предаются размышлениям, порой опускаются. Мистер Бродерик в своем одиночестве и вечном непосильном труде приближался ко второму состоянию, но не желал в этом признаться.
— Люди живут в мире, словно волки,— объяснил он.— Так и точат зубы друг на друга. Волки есть крупные, есть мелкие. Я слабый волк и все-таки стараюсь одолеть соседа.
— Какие перспективы у вашей шахты? — спросили мы его.
— Почему комар жужжит? — вопросом на вопрос ответил Бродерик.— Это он учится разговаривать. Так и я. Придет срок — я еще заговорю.
Владельцы «собачьих дыр» выдерживают конкуренцию монополий, располагающих самой современной техникой, прежде всего потому что они не вкладывают в свои шахты никакого капитала, им не нужны никакие машины. Понятно, что условия работы в таких «дырах» тяжелейшие и заработок весьма невелик.
Рабочие шахты, которую мы посетили, принадлежат к довольно сильному профсоюзу шахтеров. Несколько лет назад профсоюз построил в окрестностях шахты помер 7 центр медицинской и социальной помощи. Директор этого центра встретил нас испуганным взглядом, протянул дрожащую руку и почему-то надел пиджак, хотя это вовсе не принято в американских учреждениях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41