ПРЕДЛОЖЕННАЯ КВАСТИЧЕМ ПОМОЩЬ ТРЕБУЕТ ВРЕМЕНИ, А ТЕМ ВРЕМЕНЕМ ТРУП ИСЧЕЗАЕТ.

Среди стоявших за кладбищем цистерн я довольно быстро нашел жилище моих друзей. Они — Альфонс Ничейный и два его постоянных компаньона — были как раз дома. Об Альфонсе Ничейном достаточно сказать, что выслан на вечные времена он был уже из любой страны земного шара, так что давно уже мог пребывать на нашей планете только подпольно. Главным образом — ночью. Если верить Чурбану, он был датчанином, один гватемальский торговец наркотиками клялся, что это испанец, а сам Альфонс гордо утверждал, что он — «человек без родины», потому что пришел на свет в какой-то туземной деревушке неподалеку от Коломбо, а родители его не были внесены в списки граждан какого бы то ни было государства.
Крестили его на армянском пароходе, но само-то это государство успело к этому времени исчезнуть. По мнению полицейских экспертов, его в целях исправления вообще следовало бы убрать на какую-нибудь другую планету.
Парень он был красивый, с немного девичьим лицом. Очень изящный, с благородной внешностью и по-настоящему воспитанный.
Ножом, однако, редко кто умел пользоваться так, как он, и один капрал в Суэце после полученного несколько лет назад удара до сих пор так дергает плечом, что о нем даже писали в специальном медицинском журнале.
Альфонс и два его товарища устроились в цистерне совсем по-домашнему. Перед отъездом бродячего цирка они, не пожалев трудов, но зато с малыми затратами приобрели занавес и покрыли им холодные камни. Спали все трое на раме от грузовика.
— Что нового, Копыто?
— Чурбан Хопкинс сидит на барже, завернутый до пят в скатерть, и очень ждет вас.
Я рассказал ему нашу грустную историю. Альфонс негромко чертыхнулся. Его товарищи выругались громко. Попался бы им только сейчас Турецкий Султан!
— Дайте поскорее какую-нибудь одежку, — поторопил я.
— Ты что? Может, мы похожи на кинозвезд? У кого это из нас водится лишняя одежда?
— Но ведь нельзя же, чтобы Хопкинс так и состарился, завернутый в скатерть!
— Этого и мы не хотим. Придется костюм у кого-нибудь позаимствовать.
— Ребята! — заметил я. — Надо будет сделать это по-честному, потому что сегодня именины моей матери.
— Ладно! Подпоим кого-нибудь, — сказал один из постоянных компаньонов Альфонса, а другой возразил, что дешевле обойдется хорошенько стукнуть этого кого-нибудь.
На том и остановились.
К счастью, в бараке рабочих, ремонтировавших дорогу, нам удалось без всякого насилия обзавестись промасленным, дырявым халатом. На время сойдет и он.
Мы поспешили к барже. Был уже поздний вечер, что-то около одиннадцати. На набережной не было ни души.
— Которая из них? — спросил Альфонс, показывая на стоящие у причала баржи.
— Вон та, в тени… За угольщиком.
— Стойте здесь, — приказал он своим компаньонам. — Если что будет неладно, дадите знак. А ты пойдешь покажешь дорогу.
Подойдя к сходням, я пронзительно свистнул. Тишина… Заснул он, что ли, от расстройства чувств? На том месте, где мы с Хопкинсом ждали возвращения Турка, лежала брошенная на палубу скатерть.
— Наверное, ушел вниз, чтобы не сидеть тут одному голым. На берег нагишом он не отправился — не такой это человек.
— Что верно, то верно. Хопкинс за своей внешностью следит. Спустимся, стало быть, в трюм. Может, он нашел покрывало получше и завалился спать.
Люк мы нашли без особого труда — оттуда так несло запахом соленой рыбы. Фонарик Альфонса осветил гнилые доски обшивки трюма.
— Вон и ящик стоит, — сказал я. — Тот, в котором будто бы лежит труп.
— Ну и что?
— А кто знает — нет ли чего при покойнике?
— Исключено.
— Почему?
— Потому что, как только ты ушел, Чурбан немедленно поспешил в трюм, чтобы взглянуть на покойника. Либо там ничего не было, либо Хопкинс переоделся и ушел.
— Вряд ли, — заметил я.
— Почему?
— Потому что, если бы там была какая-нибудь одежда, Турецкий Султан не стал бы ждать нас, завернувшись в скатерть.
— Верно.
— Все равно, взглянем.
Мы, спотыкаясь, спустились вниз. Альфонс светил фонариком, а я прихватил ломик, но это оказалось лишним — крышка ящика не была закрыта.
Альфонс направил луч фонарика внутрь ящика, вскрикнул и выпустил фонарик из рук.
Я почувствовал, что у меня ум за разум заходит…
В ящике лежал Чурбан Хопкинс!
Мертвый!
— Каррамба! — выругался Альфонс. Выругался от волнения почти шепотом, но вы бы ошиблись, попытавшись сделать выводы о его происхождении по вырвавшемуся у него проклятию. Он редко дважды подряд ругался на одном и том же языке. Если судить по репертуару ругательств, его можно было бы отнести к любой нации земного шара. Впрочем, сильно сомневаюсь, что они стали бы оспаривать Альфонса друг у друга.
— Ты, — прошептал он. — Копыто!… Что… что ты скажешь?
Я не знал, что сказать. Просто стоял, словно окаменев. Господи… Бедняга… Чурбан, добрый, старый товарищ…
Альфонс поднял фонарик. Одежды на трупе не было. Все было в крови, но рана не была видна. Только когда мы перевернули Хопкинса, выяснилось, что он получил пулю в затылок.
— Мы найдем, кто это сделал, — сказал я.
— Правильно…
— И расплатимся за Хопкинса сполна.
— Даже, если понадобится, с процентами…
Мы стояли понурившись. Мало на свете таких веселых, добрых, настоящих парней, каким был Чурбан Хопкинс.
— А теперь… прежде всего похороним беднягу как следует, по-матросски.
— Тихо! — сказал Альфонс, хватая меня за руку. Что-то двигалось в темноте, но не похоже было, что это крыса бегает по доскам трюма.
— Посвети…
Альфонс направил луч фонарика в угол и…
Прыжок… Какая-то тень бросилась к трапу.
Мы бросились вслед за ней. Альфонс, столкнувшись со мною, упал, и нас окружила кромешная темнота. Загремели ступеньки трапа, но прежде чем беглец успел добраться до люка, я схватил его за лодыжку. Мы покатились вниз, и тут мне удалось вслепую хорошенько влепить ему кулаком.
Я — человек набожный, но о моем левом прямом с уважением отзываются самые видавшие виды парни…
— Посвети! — пропыхтел я.
Вспыхнул свет — и я остолбенел даже больше, чем несколько минут назад.
На полу с разбитым, окровавленным лицом, в полубеспамятстве сидел Турецкий Султан. В красных шароварах!
— Убьете меня теперь? — спросил Султан.
Это уж точно, — ответил я, потому что не люблю обманывать.
— Но не исключено, — задумчиво проговорил Альфонс, — что сначала мы тебе что-нибудь отрежем. Ухо, нос или еще что-нибудь, ведь просто убить тебя — явно мало.
Турок закурил.
— Что поделаешь, — сказал он негромко, хоть всегда был человеком крикливым и задиристым. — Я бы на вашем месте сделал то же самое.
— Слушай, Турок, — сказал Альфонс. Человек, который способен раздеть своего товарища, а потом вернуться и убить его, хуже, по-моему, всякого каннибала.
Он пнул Турка ногой, а потом выбил у него из рук сигарету.
— Давай, чего уж там, — сказал Султан. Мне было странно, что заносчивый, не боявшийся никого на свете Турок так терпеливо все сносит.
— Прежде чем мы с тобой покончим, ответь, за что ты убил Чурбана?… Ну, за что?…
— Все равно вы не поверите, если я скажу правду.
— Говори!
— Я не убивал его!
Я ударил его ногой так, что он свалился на землю.
— Ты — грязный, трусливый убийца из-за угла! Он поднялся и заговорил снова:
— Потому я и не хотел говорить. Знал, что все равно не поверите. Я бы и сам не поверил. Но чтобы я был таким уж трусливым, этого до сих пор не замечалось.
И это была правда. Идиотская ситуация.
— Ладно, рассказывай, как, по-твоему, все было.
— Я принес Чурбану одежду, а то мне все-таки неудобно было, что я бросил его здесь. На палубе никого не было. Я решил, что он спустился вниз взглянуть на покойника. Я тоже пошел в трюм и, как и вы, нашел его в ящике. Бежать уже не было времени — пришли вы. Вот так оно и получилось.
— А где одежда, которую ты принес? — спросил Альфонс. Султан вернулся в тот угол, откуда он выскочил, и показал на сверток с одеждой.
— Солдатская форма! — воскликнул Альфонс, глаза у которого, как у кошки, видели в темноте, куда не доходил свет фонарика.
— Ну да. Другой не было. Зачем бы я тащил ее, если бы пришел его убить? — Султан снова закурил.
Черт его знает. Трудно поверить, что он застрелил Хопкинса. Убийцы из-за угла не курят так спокойно перед лицом верной смерти. От Альфонса ему пощады ждать не приходилось, да и мое законное возмущение — при всей моей кротости — еще далеко не улеглось.
Голос Альфонса тоже зазвучал менее решительно.
— Тебе надо чем-то доказать свои слова, — сказал он после короткой паузы и поставил фонарик на ящик, — потому что от этого зависит, убьем мы тебя или нет.
Султан раздавил окурок так, что искры полетели во все стороны. Потом пожал плечами.
— А мне наплевать.
Таков уж он был. Нос крючком и все такое прочее. Невероятно длинные, худые руки, большой крючковатый нос и холодные, рыбьи глаза, с презрительной насмешкой глядящие на мир. Ничего не поделаешь, мне Султан нравился и убить его мне было бы не так-то легко.
— Ты не очень зарывайся! — прикрикнул на него Альфонс.
— Слушай… — сказал я. — Не верится мне, что Чурбана убил Турок.
— Мне и самому не верится. Но что, если мы ошибаемся?
— Что ты делал тут, когда мы пришли? — спросил я у Турка.
— Решил, что отомщу за Хопкинса, и выслеживал одного человека.
— Кого это?
— Убийцу.
— Ты знаешь, кто убийца? — спросил Альфонс.
— Знаю.
— Кто?
— Этого я не могу сказать.
— А если я тебя придушу? — полюбопытствовал мой друг.
— Тогда тем более ничего не скажу. И вообще, если не я убил Чурбана, то нечего вам ко мне и приставать. Допросы мне только легавые устраивали.
В этом тоже была доля правды.
— Ладно, — сказал я. — Я тебе верю.
— Я тоже, — кивнул Альфонс.
— Стало быть, я уже не обвиняемый здесь? — спросил Султан.
— Уже нет.
— Тогда, — Султан повернулся к Альфонсу, — за что ты мне только что разбил морду?
Его длинная рука метнулась вперед и ударила в подбородок моего друга с такой силой, что любой нормальный человек свалился бы без чувств. Но Альфонс только ответил встречным ударом.
Началась страшная свалка. На мой взгляд, Альфонс мог без труда решить дело в свою пользу — по части рукопашной я равного ему нигде не встречал, — но не хотел, чтобы Турок окончательно ударил в грязь лицом. Они упали на пол и усердно молотили друг друга.
Я не вмешивался. Это их личное дело. Выяснение отношений между двумя джентльменами.
Я отвернулся и еще раз посмотрел на моего покойного друга. Он лежал в ящике с закрытыми глазами… Бедняга Хопкинс… Какое у него мирное, спокойное лицо…
— Что это?
Я отчетливо увидел, как дрогнула мышца на его лице.
Возле носа.
Матерь божья! Мы ведь… мы ведь не проверили — жив ли он?
— Прекратите! — крикнул я дерущимся и с чувством пнул Альфонса, который как раз схватил Турка за уши и колотил его головой об пол.
— Ребята! По-моему, Чурбан пошевелился. Надо проверить… может, он еще жив…
— Ты пульс у него не проверял? — спросил Альфонс у Турка.
— Нет, я думал… — пропыхтел тот.
Мы кинулись к Хопкинсу и вытащили его из ящика. Альфонс приложил ухо к его груди. Мы, напряженно ожидая, стояли рядом.
— Ну?…
— Ничего не слышу… — Ухо от груди он, однако, не оторвал и после долгой паузы добавил: — Может быть… Иногда кажется, что немного стучит… И он не холодный… совсем не остыл…
Он вытащил из кармана плоскую фляжку и, разжав зубы, влил несколько капель рома в рот неподвижному Хопкинсу. Я начал растирать Чурбану грудь.
Если он был жив, то только благодаря тому, что рана оказалась очень тяжелой. Я не шучу. Так оно и есть. В Сингапуре один капитан полиции рассказывал мне, что при глубоком обмороке человек не так кровоточит, потому что кровообращение замедляется и свернувшаяся кровь успевает закрыть рану.
Через несколько минут, показавшихся нам вечностью, мы услышали слабое сердцебиение.
— Нужен врач, — сказал Турок. — И хороший врач.
Мы уложили Хопкинса на кучу пустых мешков и побежали за врачом…
Постоянные компаньоны Альфонса терпеливо дожидались нас на причале.
— Можете идти, — сказал Альфонс — Мы сами сделаем все, что нужно.
В оранском порту у нас был свой врач — Федор Квастич, служивший когда-то на русском крейсере «Кронштадт». После революции судьба занесла его в Оран.
Дела у него и с самого начала шли не бог весть как, а потом из-за вина и карт совсем покатились под горку. Пришлось даже за что-то отсидеть год в тюрьме.
Отбыв срок, Квастич осел в порту в качестве врача и мор-финиста. Тут живут не бюрократы. Не диплом важен, а умение. А Квастич умел многое! В первую очередь — молчать. Он хорошо знал, что такое врачебная тайна. Если он извлекал из кого-нибудь револьверную пулю, то это не значило, что на следующий день в газетах появится полицейское коммюнике, а если констатировал смерть, то не морочил голову, выясняя, где пациент обрел вечный покой.
Это и называется врачебной тайной.
Квастич много читал, много пил, а в виде побочного занятия играл на фортепьяно в кабаре «Рогатая Кошка». Между прочим, играл первоклассно. Крупные, веснушчатые, белые руки этого опухшего от спирта толстяка так и летали по клавишам.
Мы мчались вовсю — благо «Рогатая Кошка» была в одном из соседних переулков.
— А где Турецкий Султан? — спросил вдруг Альфонс. Турок снова исчез!
Ну и ну!…
— Вот уж точно, что на воре шапка горит! — воскликнул Альфонс.
— То, что на воре, полбеды — мы и сами не святые. Только он за сегодняшний день уже второй раз нас обманывает…
— Сволочь! Я его таки задушу!
— Сейчас надо прежде всего найти Квастича.
Доктор как раз играл на фортепьяно. Глаза его мягко поблескивали из-под густых бровей. Увидев нас, он опустил крышку инструмента, взял шляпу и сказал хозяину:
— Меня вызывают к больному… Прошу прощения.
С этими словами он вышел. Вот какой это был человек.
— Нож? — спросил у нас Квастич.
— Нет.
— Пуля?
— В затылок.
— Тогда ему конец.
Мы почти бежали по пустынной улице.
— А где ваш чемоданчик? — спросил я.
— У Орлова.
— Зайдем возьмем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22