— Тут чудесный вид,— сказала хозяйка, открывая окно. Холодный туман ворвался в комнату, как к себе домой. Был виден другой берег Марны, со стороны Сен-Мора, а немного ближе — залитый цементом буксир, который сел на мель и был переоборудован в жилой дом. Я замечтался, представив себе, что мог бы там поселиться. Вдова Шарло закрыла окно.
— Но... тут не топится,— Заметил я.
— Ничего. Мы все уладим. Если днем вас не будет дома, я буду топить ваш камин утром и вечером. Не сочтите за нескромность, месье, кем вы работаете?
...Журналист — эта профессия не показалась ей постыдной. Конечно, предполагалось, что я не буду приводить женщин, и такая забота о приличиях развеселила меня впервые за весь день. Островитяне, которых мне довелось увидеть,— женщина в американских штанах, два типа в теплых куртках, с топорами, старый хромой чудак в меховой феске, опиравшийся на трость английского адмирала,— казалось, были далеки от светских условностей. А может, я ошибался, и это маленькое общество набожно почитало культ добропорядочности? Почему бы и нет. Я распрощался с мадам Шарло, сказав, что подумаю. А думал я о том, что на Тополином острове меня скорее всего ожидает выбор между воспалением легких и наводнением. Каждые полчаса автобус до Шарантона, никакого сообщения после одиннадцати вечера — приятная перспектива, ничего не скажешь. Я бы не медля дал тягу отсюда,
если бы не угнетавшая меня мысль о друзьях, которым нужно будет как-то объяснить, что квартира мне не подходит. Возвращаясь к мосту дю-Шапитр, я как раз размышлял, к каким еще товарищам можно напроситься пожить «до тех пор, пока...» Только бы получить отсрочку — другой цели у меня не было.
Я дошел до Дороги Моста и повернул налево к реке. Сумерки, слишком быстро сгущаясь в тумане, отнюдь не делали пейзаж веселее. И тут я услышал, как захлопнулась дверь, и на дороге появилась какая-то фигура. Женская фигура. Мне показалось, что восходит солнце.
Я специально выставляю себя на посмешище, рассказывая о своем первом впечатлении от Лидии. Прежде всего, нужно быть точным. «Мне показалось, что восходит солнце» — это единственные подходящие слова. Я даже не могу сейчас вспомнить, как она была одета; несомненно, в простое пальтишко. Я видел ее лицо, ее руки, ее ноги, ее глаза. С самого утра меня угнетала тяжесть серого дня, а сам Тополиный остров был образом современной действительности, будто миниатюра изможденной, но непокоренной Франции. И вдруг куда-то исчез холодный туман, отвратительная усталость, запущенный пейзаж. Передо мной появилась жизнь, сила и красота. Казалось, это молодое, прекрасное тело излучало не только свет, но и тепло. Осень была бессильной против блестящих волос, против кожи, которая даже не краснела на холодном воздухе; осень сложила оружие перед непобедимой весной, перед жизнеутверждающей силой совершенной формы.
Я всегда немного насмехался над конкурсами красоты. Ведь на окраинах городов, в самых обыденных местах есть женщины, увидев которых, задаешь себе вопрос: разве им тут место? Соседи часто признают их красивыми, вот и все. Им и в голову не приходит сравнивать этих женщин с красавицами на обложках журналов. Я не знаю, что сделал бы импресарио или киновербовщик, увидев Лидию. Тем более я не мог знать, какова была бы судьба ее красоты на экране. Я знаю лишь то, что сделал сам после того, как мой взгляд встретился с взглядом Лидии. Я прошел еще метров пятьдесят необычайно взволнованный и обернулся. Ее силуэт некоторое время был виден, а затем исчез на какой-то боковой аллее. Я тут же повернул назад и направился прямиком к домику вдовы Шарло. Не испытывая больше колебаний, я заявил мадам Шарло, что окончательно решил поселиться у нее.
Мне трудно сказать, на что я надеялся и надеялся ли я на что-нибудь вообще. Я не повеса и не один из тех несчастных мотыльков, которые бросаются в отчаянии на первый проблеск света. Если бы властный долг звал меня в другую сторону, я без колебаний пошел бы Своей дорогой. Но ведь я в общем-то был свободен. Так почему же, увидев Лидию один раз, я должен был лишать себя надежды увидеть ее снова? Позже, ожидая в «Пти-Лидо» телефонного звонка или сидя там
просто так, я часто спрашивал себя, надеялись ли другие завсегдатаи, чьи глаза внимательно следили за каждым движением Лидии, на что-то большее, чем это созерцание. По крайней мере внешне все они убивали в кабачке время и изредка что-нибудь заказывали под насмешливым взглядом дядюшки Сонье ради единственного удовольствия — любоваться красотой его дочери. Была ли Лидия порядочной девушкой или нет — об этом никогда не говорилось. Во всяком случае, никто из этой разношерстной компании, где преобладали свитеры, спецовки, куртки, не обращался с ней развязно. Подобная сдержанность поражала меня. Тем более, что Лидия всегда смотрела мужчинам прямо в глаза. Но что это был за взгляд! Сразу становилось ясно, что с ней ничто не может быть мелочью, быстротечным развлечением. Могло случиться лишь так, что в один прекрасный день Лидия исчезнет с кем-нибудь из своих ухажеров. Но почему до сих пор никто не отважился на подобное приключение? А я сам... Такое уж жалкое создание — человек, всегда привязанный к мелочным заботам, испуганный бесповоротностью бытия.
Итак, в тот роковой день, когда я согласился заняться преступлением в Кретее, случилось так, что Лидия вошла в тот самый момент, когда я как раз собирался выходить. И никакой возможности задержаться: причина была бы слишком очевидной. Лидия стояла передо мной с непокрытой головой, в своем голубом пальтишке, слегка приоткрыв рот и, кажется, немного запыхавшись. Тишина, встретившая ее появление, очень мне не понравилась. Я угадывал направленные на нее взгляды полицейских. Я видел ее прекрасную шею, большие чувственные глаза, брови вразлет, как птичьи крылья. Мне показалось, что в этих глазах промелькнула тень, воспоминание о какой-то печальной тайне. Лидия прикрыла веки, приподняла их снова, тень исчезла. Мои пальцы перехватили ручку двери, которой только что касалась Лидия. Я очутился на улице.
Никого из детей Жеральдины Летандар я не застал. Соседка сказала мне, что зять должен был наведаться в магазинчик в Шаранто-не. Нужно было оповестить клиентов, повесить объявление («Сами понимаете — торговля...»). Что касается Люсьены, то полицейский принес ей разрешение убрать покойницу. Я вздрогнул при мысли о зрелище, которое ее ожидает... К счастью, ей помогала другая соседка. Однако все равно расспрашивать, надоедать ей в такую минуту не представлялось возможным. Это соображение меня, признаюсь, обрадовало. Я спустился к рукаву Капитула, машину бросил прямо на дороге. Оставалось только вернуться домой и написать статью.
В ту минуту, когда я должен был ступить на мост Капитула, я представил себя проходящим перед «Пти-Лидо», где, без сомнения, еще сидели полицейские. Они-то не постесняются приударить за Лидией. Хватит ли у меня выдержки не заглянуть туда? А если я все же зайду,
то на что это будет похоже? Короче говоря, я сошел с моста и зашагал к Аллее Юзель, чтобы добраться домой другой дорогой. Уже ступив на Вишневую Аллею, у самого дома, я вспомнил, что забыл попросить мадам Шарло протопить мой камин. Тем хуже для меня. Я постучал и, не дождавшись ответа, открыл дверь своим ключом. Дверь кухни, справа, была открыта. Мадам Шарло лежала, распластавшись, на полу, совершенно изуродованная. У нее тоже не было лица. Серная кислота оставила на полу бурые пятна. Кот мадам Шарло прижался к стене в углу кухни, выгнув спину и ощетинившись...
— В конце концов, я свободен, или меня в чем-то обвиняют? Секретарь суда сидел за моим столом, прокурор устроился в моем лучшем кресле (в которое впрочем, я сам пригласил его сесть), а инспектор Бушрон расхаживал по двум моим комнатам, рассматривая мебель и стены и не скрывая непреодолимого желания немедленно все обыскать. Однако прокурора, казалось, мой вопрос шокировал:
— Что вы, месье... Разумеется, у вас просто уточняли некоторые сведения. Все соседи были или будут опрошены. Как же вы хотите, чтобы мы пролили свет на...
Я перебил его, сердясь на себя за то, что мой голос выдавал волнение:
— Я сказал вам, господин прокурор, что мне поручили написать репортаж о... о первом убийстве. Могу ли я поехать сейчас в редакцию?
— На машине? — спросил инспектор Бушрон.
— Естественно. Она до сих пор стоит на Дороге рукава Капитула, и в любом случае, мне нужно отвести ее в редакцию.
Прошло несколько секунд. Я слышал шаги и голоса полицейских на первом этаже.
— А вы не могли бы передать вашу статью по телефону из «Пти-Лидо»? — снова осведомился Бушрон.
...Конечно мог. Я мог позвонить по телефону. Но мне хотелось довести эксперимент до конца. Или меня действительно не подозревают и оставляют мне свободу передвижения (в том числе на машине), или...
— Вы прибыли сюда прямо из редакции? — продолжал неутомимый Бушрон.
— Да, я уже говорил вам об этом. Я ушел из редакции ровно в четверть второго. В тринадцать пятнадцать.
— Вы посмотрели на свои часы?
— Да, я посмотрел на свои часы,— сказал я, взяв всю ответственность на себя. Допустим, это привычка спортсмена. Впрочем, часы есть и в гараже, где я брал машину. Они показывали четверть второго. По меньшей мере четыре человека видели, как я уезжал...
— А сейчас вы никого не встретили у зятя Жеральдины Ле-тандар?
— Я уже говорил вам об этом. Нет ничего легче, чем пойти и проверить все самому.
— Можете ли вы объяснить, почему, оставив машину на углу моста Капитула, вы пошли домой по Аллее Юзель?
— Так мне захотелось. Я очень люблю ходить пешком.
— Но вы же должны были спешить, чтобы успеть написать статью?
Я пожал плечами и ничего не ответил. Прокурор искоса смотрел на меня, пощипывая свои маленькие усики. В его глазах промелькнула жалость; да, прокурора, казалось, глубоко опечалило то, что у него на глазах порядочный по всей видимости человек все глубже впутывался в темную историю. Почему бы мне и в самом деле не пойти по Мосту Капитула? Я и сам прекрасно понимал, что, априори, ничто не мешало мне быстренько вернуться домой после визита к зятю Жеральдины Летандар и убить свою квартирную хозяйку. И если я не пошел по мосту Капитула, то может именно потому, чтобы полицейские, которые еще сидели в «Пти-Лидо», не увидели меня и не смогли измерить время между моим появлением и той минутой, когда я вернулся сообщить об убийстве вдовы Шарло. А если я убил вдову Шарло, то почему бы мне заодно не задушить и Жеральдину Летандар? Реально подобное подозрение вряд ли могло выдержать серьезное расследование, и я был уверен, что скоро меня признают непричастным к этому делу.
Одно было ясно: вопрос о том, почему я шел домой окольным путем, представлял для полицейских маленькую тайну, препятствие, о которое спотыкалось их желание выяснить все до конца. Инспектор Бушрон не мог не отметить, что в этом месте я отказывался что-либо объяснить (да и разве удовлетворило бы его мое объяснение?). Я же сердился при мысли о том, что время идет и скоро сюда нагрянет ватага журналистов, которые увидят меня в роли подозреваемого. Так и есть. Кто-то уже поднимался по лестнице. Хотя на сей раз, кажется, пронесло. Это был всего лишь медицинский эксперт, за которым не пришлось посылать дальше комиссариата Кретея, откуда он еще звонил в Париж по поводу первого преступления.
— Я вижу, мне придется остаться тут на пансионе,— заявил он.— Если так будет продолжаться... Короче, снова та же история. Есть еще люди, последовательные в своих замыслах.
Я сам задал вопрос, интересовавший меня в данный момент больше всего:
— Когда наступила смерть, доктор?
Эксперт проверил, в порядке ли его запонки. Чтобы приступить к делу, ему пришлось засучить рукава.
— Приблизительно три часа тому назад,— промолвил он спокойно.—Это должно было случиться приблизительно в час дня. Даже немного раньше.
Едва не расцеловав медика (несмотря на его бороду и немного коробившее меня бесстрастие), я повернулся к прокурору.
— Наверное, ничто более не препятствует моему возвращению в редакцию, господин прокурор.
— Ну что вы, извольте!
Чтобы быть откровенным до конца, я должен признать, что прокурор казался не менее довольным, чем я сам. Однако попрощался я довольно сдержанно.
— До скорого свидания! — бросил мне инспектор Бушрон.
В обсыпанном сигарным пеплом жилете Комб победно вышагивал по бюро общей информации.
— Ну? Что я вам говорил, Бодэ! Это же прекрасно! Его собственная хозяйка! Его допрашивали полчаса! Как вам такой заголовок: «Я — обвиняемый»... Нет, это слишком; а может: «Меня подозревают в убийстве двух женщин»? Ну, в общем подумайте сами... И непременно покажите мне вашу статью, как только закончите, мой дорогой Норрей. А вы, Бодэ, как только получите фотографии, пришлите их мне, договорились?
— Хорошо, месье. Но вы же знаете, нам следует быть очень осторожными во всем, что касается фото. Ничего особо драматичного.
Комб пожал плечами:
— И это называется свободой! Да в конце концов... И вдруг его осенила новая идея:
— А скажите-ка, Норрей, нет ли там женщины? Нет, я имею в виду не жертвы... Ну, не знаю, ей-Богу, родственницы, соседки, которую можно было бы сфотографировать, красивой девушки, если можно? Нас не смогут обвинить в том, что мы смакуем всякие ужасы, а с вашим заголовком это бедет чудесно. Итак, Бодэ, позвоните Морелли: пусть он разведает, еще есть время до утреннего выпуска. Мой дорогой Норрей, немедленно принимайтесь за дело. Бодэ, напомните мне об этой статье в конце месяца. Норрей, конечно, получит вознаграждение...
Комб вышел, рассыпая вокруг сигарный пепел. Я был огорчен, разгневан, восхищен. Каким образом это чудовище, этот гений самого отупляющего газетного вранья интуитивно почувствовал существование Лидии? Я уже видел ее фото под заголовком: «Меня подозревают в убийстве двух женщин» или какой-нибудь другой глупости. «Ваш заголовок», сказал Комб! Меня, правда, немного успокаивала мысль о том, что фотограф Морелли, оставшийся на театре боевых действий, никог-
да не получит от Лидии согласия фотографироваться, даже если ему взбредет в голову к ней обратиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25