А в другое время Перкару вовсе не хотелось притрагиваться к Хизи, а уж тем более ее обнимать. Когда дело касалось этой принцессы, ему так много еще требовалось забыть…
Пока Предсказатель Дождя пел, остальные охотники-менги спустились с холмов; их задерживали волокуши с нагруженными на них припасами: мясом, кедровыми орехами, шкурами для изготовления зимней одежды. Всего там было около тридцати мужчин и женщин и полсотни коней. Когда всадники приблизились, отчетливо долетел тонкий плач младенца. Последние два месяца они провели, кочуя по холмам, охотясь, распевая песни и пьянствуя. Это было хорошее время, Перкар, развлекаясь охотой и скачками вместе с Нгангатой, Ю-Ханом и Предсказателем Дождя, получил возможность залечить раны, забыть о своих преступлениях, побыть просто восемнадцатилетним парнем. Теперь, однако, пришло время вновь взвалить на плечи тяжесть долга.
Предсказатель Дождя кончил песню; всадники повернули на восток, прочь от огромного стада Кто-то предложил было попытаться убить отставшую от остальных корову, но у них и так было слишком много пищи, а старейшины – и Братец Конь в том числе – не одобряли охоты просто ради развлечения. Некоторые молодые охотники собрались заняться игрой под названием «хлопушки» – нужно было на всем скаку приблизиться к быку и хлопнуть его деревянной лопаткой, – но Братец Конь запретил развлечение, ворча, что он слишком стар, чтобы оправдываться в таких глупых смертях перед убитыми горем родителями. В результате кочевники двинулись в сторону от огромного стада, оставив его с миром.
Хизи ехала рядом с Братцем Конем, и Перкар направил Тьеша так, чтобы тоже оказаться рядом. Хизи с восторгом рассуждала о случившемся прошлой ночью снегопаде.
– Разве в Ноле никогда не выпадает снег? – спросил девочку Перкар. Тьеш тихо заржал, и Чернушка ответила ему тем же.
– По крайней мере я такого не наблюдала, – ответила Хизи. – Иногда бывает холодно, и я слышала о том, что раньше когда-то шел снег, но видеть его мне не приходилось – Она широким жестом указала на окрестности. – Сейчас кажется, что едешь по облакам.
– А? – крякнул Братец Конь.
– По облакам. Кажется, что мы едем по облакам – по их верхушкам.
Перкар согласно кивнул. Они вполне могли бы считать, что находятся на поверхности затянутого облаками неба, впереди расстилалась слегка всхолмленная белая равнина, горы остались всего лишь серой чертой справа и позади, а выше раскинулся небесный свод – синий, без всякого намека на белизну. Показалось бы вполне естественным в любой момент, проезжая мимо оврага или кроличьей норы, заглянуть вглубь и увидеть зеленый, синий и коричневый ландшафт далеко, далеко внизу.
– Такая погода не помешает… – Перкар запнулся, стараясь правильно выговорить название, – бан-шину?
– Бенчину, – поправил его Братец Конь. – «Бен» – это шатер, понял? Бенчин – «раздутые шатры».
Перкар смущенно кивнул.
– Не помешает снег празднеству бенчин?
– Нисколько, – сказал Братец Конь – Наши родичи с плоскогорий, должно быть, уже собираются, а им приходится бороться с худшей непогодой.
– Сколько народу будет на празднике? – спросила Хизи. – Утка и другие женщины говорят об этом так, словно весь мир соберется в одном месте.
– Тебе праздник покажется малолюдным, – признал Братец Конь. – Но несколько сотен менгов съедется, может быть, даже тысяча – по крайней мере дней на двенадцать.
– А почему праздник устраивают зимой? – поинтересовался Перкар.
– Почему бы и нет? – хмыкнул Братец Конь. – Чем еще заниматься в такое время? И уж поверь: здесь, на юге, зимы мягкие, больше похожие на весну, да и этот первый снег, может быть, выпал единственный раз за всю зиму. Нам следует принять наших менее удачливых соплеменников на празднике, дать им побыть в более теплых краях. – Старик грустно улыбнулся. – Они словно птицы, летящие на юг К тому же зима – лучшее время для рассказов, лучшее время, чтобы найти себе женщину, – он подмигнул Перкару, – и для всего такого прочего. Лето ведь просто время работы. – Братец Конь хлопнул юношу по спине – Вам двоим это понравится: повстречаетесь с новыми людьми. Ты, Перкар, можешь даже найти воинов из отрядов с северо-запада и поговорить с ними о том перемирии, которое ты хотел бы устроить между ними и твоим народом.
– На самом деле я имею в виду большее, чем перемирие, – сказал Перкар. – Я надеюсь уговорить их позволить нам пасти скот у них в предгорьях.
– Это может получиться, – пробормотал Братец Конь. – Особенно если найти подходящего посредника.
Перкар печально покачал головой:
– Наши народы так давно враждуют…
Братец Конь поднял руку с растопыренными пальцами.
– «Так растет дерево, – продекламировал он, – и каждая новая ветвь растет, как новое дерево. Ничто не остается неизменным, и меньше всего – обычаи людей». – Он строго нахмурился. – Но ты должен сам явиться к ним, чтобы надеяться чего-то добиться.
Перкар решительно сжал губы.
– Я буду там, – пообещал он. – По словам твоего племянника, Ю-Хана, поездка займет всего несколько дней.
Хизи порывисто повернулась к нему; ее глаза внезапно широко раскрылись и вспыхнули гневом. Казалось, она с трудом сдерживает резкие слова – такие резкие, что, проглотив их, она поранила горло.
– Ты все-таки собираешься ехать?
– Я должен, Хизи, – объяснил Перкар. – Если я хочу добиться успеха, мне многое придется сделать, это в том числе. Туда ведь всего два дня пути, не больше; я должен ехать.
– Тогда я должна ехать с тобой, – бросила Хизи; все ее веселье и жизнерадостность поблекли. – Если, конечно, ты мне доверяешь.
– Да доверяю я тебе, – промямлил Перкар. – Я же тебе говорил. Никакой враждебности к тебе я не испытываю.
– Так ты говоришь, – прошептала Хизи. В ее голосе слышалась странная смесь гнева и чего-то еще. – Я же вижу, как ты иногда на меня смотришь. Этот взгляд мне знаком. Так что когда ты говоришь, что «хочешь добиться успеха», я понимаю… – Она умолкла, не зная, следует ли ей смотреть на Перкара свирепо или жалобно. Ей ведь, напомнил себе юноша, всего тринадцать.
Перкар огорченно вздохнул; белый пар облачком застыл в морозном воздухе.
– Может быть, я слегка… Но я же понимаю – ты ничего не делала нарочно, не то что я.
– Я думала, ты мог бы… – начала Хизи, но снова оборвала себя. На ее лице появилось решительное и мрачное выражение, и девочка дернула повод своей лошади. – Отправляйся. Ты мне ничего не должен.
– Хизи… – начал Перкар, но тут же обнаружил, что смотрит в спину всаднице. Только что они, казалось, были друзьями, следили за диким стадом, держась за руки. Перкар начал гадать: что заставляет его всегда и делать, и говорить не то, что нужно?
– О чем это вы? – проворчал старик.
Перкар удивленно взглянул на него, потом сообразил, что они с Хизи говорили по-нолийски. Он собрался было переводить, но тут его поразила новая мысль: Братец Конь ведь знает нолийский язык. Когда менги увезли их с Хизи из Нола, первым к девочке обратился как раз он. А теперь Братец Конь притворился – в типичной для менга манере, – что не понял разговора, исключительно из вежливости.
– Да ни о чем, – ответил Перкар. – Она просто не хочет, чтобы я ехал.
– Что ж, твое намерение не очень разумно.
– Со мной будет Нгангата.
– Да, но даже он может не уберечь тебя от беды. Нагемаа, Мать-Лошадь, дала жизнь менгам. Она присматривает за нами и учит. Разве ты не знаешь, что до нас здесь в пустыне жили шесть человеческих племен – и все они вымерли? Среди них были и альвы.
– Нгангата увидел львицу раньше вас, – напомнил старику Перкар.
– Да, верно. Он прекрасный охотник и следопыт, немногие могут с ним сравниться, признаю. Да только в его жилах нет конской крови, он не в родстве с четвероногими богами, так что может полагаться только на себя. А это опасно.
– Он может полагаться еще на меня, как я полагаюсь на него.
– Из двоих слепцов не получится одного зрячего, дружок, – ответил старик.

Хизи старалась низко опускать голову, чтобы менгские женщины не видели ее лица. Они способны были бы прочесть на нем гнев так же легко, как сама Хизи читала книгу. Девочка не хотела, чтобы кто-нибудь догадался о причине ее недовольства, тем более что собственные чувства озадачивали и смущали ее, раздражая тем самым еще больше. Уже не в первый раз Хизи пожалела, что не осталась во дворце в Ноле: теперь она была бы заключена в тайном месте, но никто не старался бы проникнуть в ее мысли. Здесь же она была окружена чужаками, постоянно следящими за ней, замечающими и обсуждающими каждое движение ее губ, людьми, желающими знать, о чем она думает, и хорошо умеющими об этом догадываться. Уж очень эти менги присматривают друг за другом, думала Хизи. Чувства каждого были предметом интереса для всех. И совсем не из-за добросердечия: Утка подробно объяснила ей это. Дело было в ином: живя всю жизнь с одними и теми же немногими родичами, знать их чувства необходимо: случалось, что человек впадал в неистовство или делался людоедом, если за ним не следили достаточно пристально и не останавливали, прежде чем он лишался рассудка. Все женщины рассказывали своим детям о таких случаях – учили их относиться с подозрением к любому, даже близкому родственнику.
Что ж, для Хизи знать очень немногих людей было не в новинку. Все менги думали, что, раз она из Нола, огромного города, девочка должна иметь тысячи знакомых. Но ведь на самом деле она жила очень уединенно, общалась всего с несколькими близкими людьми; все остальные были лишь тенями, менее материальными, чем призраки, бродящие по залам. Здесь, среди менгов, Хизи приходилось ежедневно иметь дело с втрое большим числом мужчин и женщин, чем за всю предыдущую жизнь, – и эти мужчины и женщины постоянно следили за ней.
Терпение Хизи было на исходе, поэтому-то ей и хотелось отправиться с Перкаром и Нгангатой. Их было бы всего двое, и они не отличались такой настырностью.
Почему он не хочет взять ее с собой? Не думает же он, будто Хизи неизвестно, куда он отправляется? Или что ей это не безразлично? Он собирается повидаться с богиней, которую любит, – Хизи слышала, как Ю-Хан говорил, что ее поток протекает недалеко на севере. Уж не вообразил ли Перкар, что Хизи станет ревновать, что она глупая романтическая влюбленная девчонка? Если так, значит, он остался безмозглым варваром и ничего не узнал о ней с момента их встречи. Хизи нет дела до его богини; ей просто не хочется оставаться одной среди постоянно наблюдающих за ней менгов. И еще ей не хочется, чтобы Перкар уехал на север и был съеден каким-нибудь хищником. А самое главное, Хизи нужно, чтобы Перкар перестал ее винить.
Но может быть, он и не возлагает на нее вину за все повороты своей судьбы? Может быть, это только Хизи сама упрекает себя, потому что каждый раз, видя, как терзается Перкар угрызениями совести, она вспоминает о своем глупом детском желании у фонтана – оно и заставило юношу спуститься вниз по Реке, чтобы стать ее «спасителем», так что во всех ужасных деяниях, совершенных им, на самом деле виновата она.
Все дело в том моменте слабости у фонтана – одном единственном моменте, когда она подумала, как хорошо было бы иметь еще кого-то, кроме себя, кому можно доверять, на кого можно рассчитывать. Неужели даже этого она не могла себе позволить? Наверное, не могла; ведь царская кровь в ее жилах способна заставить такие желания осуществиться.
А может быть, Хизи злилась на Перкара просто потому, что больше злиться было не на кого. Ведь не Тзэма же ей упрекать, верного Тзэма, оставшегося в деревне менгов выздоравливать от почти смертельных ран, которые он получил, спасая Хизи. Но ведь кто-то же виноват в том, что она оказалась в этой глуши, с единственной книгой, которую ее учителю Гану удалось ей переслать; она уже дважды прочла ее. И кто-то виноват в том, что ей приходится заниматься всякими скучными делами вроде выделки шкур, в то время как Перкар и его друг Нгангата охотятся и рыщут по равнине на свободе.
Все еще кипя, Хизи отвергла робкую попытку Перкара помириться, когда племя остановилось на ночлег, и, не зная, чем еще заняться, вытащила свои драгоценные бумагу, перо и чернила и принялась писать письмо Гану, библиотекарю.

Дорогой Ган!
Думаю, что никогда не стану менгской женщиной. Я знаю, что начинать письмо таким образом странно, но я никогда раньше не писала писем и потому не могу придумать ничего лучше, чем писать о том, о чем думаю. Я никогда не стану менгской женщиной, хотя одно время мне казалось, что я могла бы. Я научилась готовить и дубить шкуры, расхваливать мужчин, когда они возвращаются с охоты, присматривать за детьми, когда замужние женщины – некоторые из них мои ровесницы – чем-то заняты. Ни одно из этих занятий не трудно и не противно, как только научишься; беда в том, что они совсем неинтересны. Менги, похоже, начисто лишены любопытства; они, кажется, считают, что понимают в мире все, что можно понять. Этим они сходны с большинством людей, которых я знала во дворце. Везом, например, одно время ухаживавшим за мной, – как же ты сердился на меня за заигрывания с ним, и был совершенно прав: на что ему знания ? Мне думается, что люди всюду, должно быть, не стремятся знать особенно много.
Не то чтобы знания когда-нибудь приносили мне пользу; они всегда только осложняли жизнь. Лишь сам процесс открытия для себя нового дает мне чувство удовлетворения.
Так что я никогда не стану менгской женщиной, как не могла быть и жительницей Нола. Я могу только оставаться Хизи и, может быть, когда-нибудь стану Ганом, потому что ты единственный известный мне человек, страдающий той же болезнью, единственный, чью жизнь я хотела бы вести.
Здесь я в безопасности, как мне кажется, по крайней мере могущество Реки мне не угрожает. Как ты и думал, изменения в моем теле прекратились, стоило мне оказаться от Реки далеко, – неестественные изменения, хочу я сказать, хотя некоторые естественные изменения, продолжающиеся во мне, я нахожу довольно отвратительными. Но что бы со мной ни случилось, какая бы мне ни выпала теперь судьба, это не будет темный зал, куда ведет Лестница Тьмы и где живут Благословенные, где мой двоюродный брат Дьен и дядя Лэкэз плавают, словно угри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11