Заказывал тут сайт https://Wodolei.ru
Выуживая из песка черепки и обломки, я дал себе слово навсегда выбросить из головы все вздорные фантазии.
Неукоснительно следовать этому решению мне удалось в течение нескольких недель. Наверное, я твердо придерживался бы данного себе слова гораздо дольше, не помешай тому сделанная мною в последние дни нашей работы в Эль-Амарне вторая, еще более поразительная, находка. Точнее сказать, находка была не совсем моей. Жара к тому времени стояла такая изнурительная, что я занедужил и поневоле все чаще оставлял работу, чтобы хоть немного отдохнуть и освежиться в тени пальм. Во время одной из таких передышек ко мне подошел землекоп. На раскрытой ладони его вытянутой вперед руки что-то сверкнуло. Золотое кольцо! Я был настолько измотан и слаб, что в первый момент находка не вызвала у меня особого интереса. Но стоило мне приглядеться, как от плохого самочувствия не осталось и следа. Отказываясь верить глазам, я тщательно потер их, дабы проверить, не окажется ли кольцо лишь навеянным жарой мороком. Нет! Вот оно! И гравировка на нем никуда не исчезла! Здесь повторялся так хорошо знакомый мне сюжет: две согбенные человеческие фигуры под солнечным диском. Заплатив землекопу, я поспешил в свою палатку, достал копии, сделанные мною с прежде найденных изображений, и сравнил их с рисунком, выгравированным на кольце...
Из груди моей невольно вырвался вздох.
Изображения были идентичны.
Оправившись от потрясения, я поспешил на поиски рабочего, и тот проводил меня на место, где была сделана находка. Я изучил раскоп и по характеру сопутствующих деталей – кирпичной кладки, глиняных черепков и всего прочего – пришел к выводу, что кольцо, несомненно, является артефактом эпохи Эхнатона. И все же, несмотря на столь очевидные доказательства, мне было трудно в полной мере поверить им и признать их неопровержимость. А еще труднее постичь и внятно объяснить, что же все это означает.
Как могли оказаться практически идентичными рисунки, разделенные колоссальным интервалом времени – в две тысячи лет? Могло ли это оказаться простым совпадением или здесь присутствовало нечто большее? Ответить на подобные вопросы я, разумеется, тогда не мог, но сомнений в их важности и в необходимости их постановки у меня не осталось.
Правда, задаваться ими мне предстояло уже не в Эль-Амарне, ибо вскоре работы на раскопках завершились и по окончании сезона я уехал. Но то, что удалось там узнать, переменило всю мою жизнь.
Петри заложил основу моего становления как профессионального археолога, человека, способного кропотливо трудиться, терпеливо искать и, главное, смирять необузданную энергию и порывы воодушевления, способные завести неведомо куда. Кроме того, работая под его руководством, я не только усвоил азы археологической науки, но и – в этом я был совершенно уверен – столкнулся с интригующей, непостижимой загадкой. Как выяснилось позже, этой загадке суждено было преследовать меня на протяжении многих и многих лет.
* * *
После отъезда из Эль-Амарны я, признаться, опасался, что вовсе лишусь работы и буду вынужден покинуть Египет. Но мне повезло – и, надо сказать, основательно: осенью 1893 года я получил должность, позволявшую заниматься любимым делом и удовлетворять свою любознательность. Благодаря рекомендациям и поддержке моих благодетелей мне предоставили не только работу, но и возможность исследовать именно тот район страны, который интересовал меня более всего. Рассказы Петри о величии Египетского царства пробудили во мне страстное желание собственными глазами увидеть храм в Карнаке и досконально изучить окрестности древних Фив. И вот наконец я оказался там, куда столь страстно мечтал попасть и где нахожусь сейчас.
Должен сказать, что, хотя мне довелось провести в этом месте долгие годы, оно никогда не переставало возбуждать мое удивление. Здесь в отличие от любой другой части Египта время кажется остановившимся, а прошлое и настоящее – слившимися воедино. Нил, пальмы, орошаемые поля, купающиеся в лучах полуденного солнца, воспринимаются не как элементы природного ландшафта, а как застывшие, не меняющиеся с течением веков декорации. Помню, как поразила меня эта мысль в самый день прибытия в Фивы, когда, выглянув из окна поезда, я увидел возвышающуюся над далекими пальмами каменную громаду и понял, что передо мной великий храм Карнака. Нетерпение увлекло меня к нему сразу же после приезда, а пребывание в этом воистину циклопическом сооружении утвердило во мнении, что монументальное величие храма действительно способно противостоять сокрушительной силе столетий. Дворы, колоннады, галереи... Казалось, будто храм бесконечен, и я, разумеется, не мог не сравнить его непревзойденную красоту с безжизненными песками пустыни возле Эль-Амарны, находившейся в двухстах милях к северу отсюда. Здесь, в сердце грандиозного комплекса, я проникся еще большим интересом к Эхнатону и его дерзновенным реформам, ибо понял, что своей попыткой уничтожить Карнак он вознамерился сотворить то, что не под силу самому Времени. Какие мечты могли подвигнуть его к решению бросить вызов подобному устрашающему величию? Какие надежды? Какие чаяния? Или, быть может, опасения?
Мне, конечно, хотелось бы задержаться в Карнаке, познакомиться с ним поближе и проникнуть хотя бы в некоторые хранимые им тайны. Однако новые служебные обязанности требовали моего присутствия в других местах, и в тот же вечер, едва стали сгущаться сумерки, я переправился на западный берег Нила.
Плодородные, щедро удобренные илом поля вскоре сменились рыжевато-коричневыми песками, за которыми, на фоне закатного зарева, выделялся невысокий скальный хребет. Здесь, согласно верованиям древних, пролегала граница между миром живых и царством мертвых. Считалось, что как солнце заходит за горизонт, так и души умерших отравляются на запад, в неведомые дали за пределами пустыни. Именно в районе этой предполагаемой границы мне и предстояло работать, ибо там были сосредоточены памятники, представлявшие огромный научный и художественный интерес. Сказочный город мертвых – своего рода врата в иной мир – стал подлинной Меккой для археологов.
На протяжении следующих шести лет я неустанно трудился, совершенствуясь в избранном ремесле. Мне посчастливилось участвовать в раскопках величайшего из погребальных храмов фараонов. Практически полностью скрытый песками в момент моего прибытия сюда, он постепенно раскрывал свои тайны, являя миру подлинные шедевры искусства Раскопки были изнурительными, и мне не удавалось найти что-либо, способное пролить свет на загадки Эль-Амарны, но тем не менее воспоминания о проведенных там годах не вызывают у меня досады. Порой мне казалось, что, если бы в начале моего жизненного пути карты судьбы легли по-иному, из меня мог бы получиться неплохой сыщик. Не Шерлок Холмс с его интуицией и блестящими озарениями, но добросовестный детектив, тщательно собирающий, исследующий, анализирующий и сопоставляющий все улики, дабы из-под множества наслоений извлечь зерно истины. Я понимал, что для достижения заветной цели мне потребуются профессиональные навыки, глубокие познания и опыт, и успешно приобрел все это за время шестилетней работы в храме. Именно в Карнаке я узнал о Древнем Египте, его истории и его жителях больше, чем мог бы узнать в каком-либо ином месте, и наилучшим образом подготовился к величайшему и важнейшему в своей жизни предприятию.
Справедливости ради следует сказать, что и в период своего ученичества, честно и скрупулезно исполняя свои рутинные обязанности, я отнюдь не забывал о загадках, взбудораживших мое юношеское воображение. Да оно и не диво: прямо за храмом, в котором велись работы, вздымался могучий утес, а за ним простиралась укрытая от ветров, а вместе с ними, кажется, и от самого дыхания жизни Долина царей. По моему разумению, ни одно из чудес Египта не пробуждало стольких фантазий и не вызывало большего любопытства. В древние времена целые династии сменявших друг друга фараонов находили последнее пристанище в вырубленных в толще камня гробницах, и даже по прошествии тысячелетий это место внушало благоговение и трепет, как то и подобает обиталищу смерти. Попавшему туда было очень легко вообразить, будто он оказался в каком-то ином мире, а петляющие по долине, четко выделяющиеся на фоне песка и скал белесые тропы есть не что иное, как известковые прожилки неимоверно огромного окаменевшего чудовища. Всю полноту впечатлений от тишины темных, с таящимися в углах черными тенями погребальных камер, где эхо шагов могло показаться громом, от жаркого, обжигающего при каждом вдохе воздуха, а главное, от незримой ауры всепроницающей Вечности невозможно передать словами.
Однако при всей грандиозности великолепных памятников Долины царей я не обнаружил на их стенах ни единого изображения, способного сравниться с непостижимо прекрасным и одновременно устрашающим портретом Нефертити. Ее лицо то и дело возникало перед моим мысленным взором наяву или представало в снах – оно будоражило фантазию, манило, увлекая меня к неведомой цели.
Не встретил я в Долине царей и каких-либо загадочных символов, равно как и арабских надписей, подобных виденным мною в Эль-Амарне, хотя, признаться, наличие таковых заслуживало бы куда большего удивления, нежели их отсутствие. В конце концов, стражем этой Долины был отнюдь не Атон, лучезарный образ единого бога, а древние божества подземного мира. Те самые, с почитанием которых так страстно желал покончить Эхнатон.
Чаще всего на стенах гробниц попадались изображения Осириса – бога и первого владыки Египта, чью власть над долиной Нила оспаривал его брат Сет. Изучая фрески и рельефы, я вспоминал легенду, рассказанную мне Ньюберри. Бог зла дважды убивал своего брата; в первый раз он заключил его тело в саркофаг, а во второй – расчленил и разбросал части тела по всему миру. Однако сестра Осириса, великая богиня Исида, вернула его к жизни, и этот бог навеки воцарился в подземном мире. Естественно, что образ владыки царства мертвых практически всегда присутствовал в местах погребений фараонов. Легенды умалчивали о том, как именно осуществила Исида воскрешение, однако едва различимую улыбку на непроницаемом лице вечного стража царских саркофагов можно было воспринять как намек на его готовность поделиться этой тайной по крайней мере с душами царей. И опять же, размышляя об этом, я вновь и вновь вставал в тупик перед загадкой Эхнатона: что могло побудить его отречься от почитания такого бога, то есть, по существу, отказаться от перспективы вечной загробной жизни.
К сожалению, у меня не было возможности проводить раскопки в Долине, а без них ни на какие серьезные открытия не приходилось и надеяться. Оставалась лишь тоненькая тропка, способная привести меня к истине. Та самая, которую указал Ньюберри. Вспоминая пересказанную им арабскую легенду о царе, предавшемся гордыне и не обретшем упокоения, я подумал о том, что такого рода мифы вполне могли бы бытовать и в окрестностях Фив. Кроме того, не следовало упускать из виду тот факт, что уж одна-то традиция, восходящая к глубочайшей древности, благополучно сохранилась здесь до наших дней. Со времен фараонов Долина царей из века в век притягивала к себе бесчисленные орды расхитителей гробниц. Следы их варварской деятельности попадались чуть ли не на каждом шагу: полузасыпанные углубления, откуда были похищены мумии, обрывки холстов, торчавшие из песка, осколки разбитых каменных гробов... и так далее, и так далее – перечислять можно бесконечно. Грабители вывезли или уничтожили несметное количество шедевров искусства и тем самым нанесли науке неоценимый и непоправимый ущерб. Однако, имея дело с материальными свидетельствами минувших эпох, они, сами того не подозревая, могли извлечь из своих находок крупицы интересной для меня информации. К тому времени мне уже удалось сносно освоить разговорный арабский, так что душными ночами, когда назойливая мошкара все равно не позволяла заснуть, я нередко покидал свое жилище и наведывался к старейшине соседней деревни.
Разумеется, прямых ответов на большую часть моих вопросов я не получал, но это меня не удивляло, поскольку рассчитывать на немедленный результат было бы нелепо. Опыт научил меня не торопить события. Расспрашивая о тайнах древних гробниц, я чувствовал, что мои собеседники многое скрывают, однако их поведение свидетельствовало о том, что интересующие меня предания все-таки существуют, а значит, следовало лишь терпеливо ждать, внимательно слушая рассказчиков и мотая на ус все, что могло иметь хотя бы косвенное отношение к предмету моих исканий.
Бывало, потягивая кофе и вслушиваясь в длинные, витиеватые истории, которые знатоки легенд излагали по памяти, я улавливал туманные намеки на некую магическую тайну, связанную с Долиной царей и защищенную страшным проклятием. Выделить что-либо конкретное мне удавалось далеко не всегда, но эти истории будоражили мое любопытство: трудно было не задуматься о том, какие реальные факты скрываются за поэтическими наслоениями позднейшего времени.
Впрочем, пока я был занят работой в храмовом комплексе за пределами Долины, этот вопрос едва ли можно было считать актуальным.
Осенью 1899 года, к концу шестого сезона полевых работ в Фивах, в моей судьбе внезапно произошел резкий поворот. Как выяснилось, упорное стремление начинающего археолога неуклонно следовать своему призванию и в совершенстве овладеть навыками избранной профессии было замечено и высоко оценено. Я получил неожиданное предложение: занять пост главного инспектора древностей. Столь высокая честь казалась мне тем более удивительной по двум причинам. Первая из них – молодость: мне минуло всего двадцать пять лет. Вторая, намного более серьезная, причина состояла в том, что я не француз. Предубеждения Петри оказали на меня большое влияние и сформировали весьма невысокое мнение о Службе древностей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Неукоснительно следовать этому решению мне удалось в течение нескольких недель. Наверное, я твердо придерживался бы данного себе слова гораздо дольше, не помешай тому сделанная мною в последние дни нашей работы в Эль-Амарне вторая, еще более поразительная, находка. Точнее сказать, находка была не совсем моей. Жара к тому времени стояла такая изнурительная, что я занедужил и поневоле все чаще оставлял работу, чтобы хоть немного отдохнуть и освежиться в тени пальм. Во время одной из таких передышек ко мне подошел землекоп. На раскрытой ладони его вытянутой вперед руки что-то сверкнуло. Золотое кольцо! Я был настолько измотан и слаб, что в первый момент находка не вызвала у меня особого интереса. Но стоило мне приглядеться, как от плохого самочувствия не осталось и следа. Отказываясь верить глазам, я тщательно потер их, дабы проверить, не окажется ли кольцо лишь навеянным жарой мороком. Нет! Вот оно! И гравировка на нем никуда не исчезла! Здесь повторялся так хорошо знакомый мне сюжет: две согбенные человеческие фигуры под солнечным диском. Заплатив землекопу, я поспешил в свою палатку, достал копии, сделанные мною с прежде найденных изображений, и сравнил их с рисунком, выгравированным на кольце...
Из груди моей невольно вырвался вздох.
Изображения были идентичны.
Оправившись от потрясения, я поспешил на поиски рабочего, и тот проводил меня на место, где была сделана находка. Я изучил раскоп и по характеру сопутствующих деталей – кирпичной кладки, глиняных черепков и всего прочего – пришел к выводу, что кольцо, несомненно, является артефактом эпохи Эхнатона. И все же, несмотря на столь очевидные доказательства, мне было трудно в полной мере поверить им и признать их неопровержимость. А еще труднее постичь и внятно объяснить, что же все это означает.
Как могли оказаться практически идентичными рисунки, разделенные колоссальным интервалом времени – в две тысячи лет? Могло ли это оказаться простым совпадением или здесь присутствовало нечто большее? Ответить на подобные вопросы я, разумеется, тогда не мог, но сомнений в их важности и в необходимости их постановки у меня не осталось.
Правда, задаваться ими мне предстояло уже не в Эль-Амарне, ибо вскоре работы на раскопках завершились и по окончании сезона я уехал. Но то, что удалось там узнать, переменило всю мою жизнь.
Петри заложил основу моего становления как профессионального археолога, человека, способного кропотливо трудиться, терпеливо искать и, главное, смирять необузданную энергию и порывы воодушевления, способные завести неведомо куда. Кроме того, работая под его руководством, я не только усвоил азы археологической науки, но и – в этом я был совершенно уверен – столкнулся с интригующей, непостижимой загадкой. Как выяснилось позже, этой загадке суждено было преследовать меня на протяжении многих и многих лет.
* * *
После отъезда из Эль-Амарны я, признаться, опасался, что вовсе лишусь работы и буду вынужден покинуть Египет. Но мне повезло – и, надо сказать, основательно: осенью 1893 года я получил должность, позволявшую заниматься любимым делом и удовлетворять свою любознательность. Благодаря рекомендациям и поддержке моих благодетелей мне предоставили не только работу, но и возможность исследовать именно тот район страны, который интересовал меня более всего. Рассказы Петри о величии Египетского царства пробудили во мне страстное желание собственными глазами увидеть храм в Карнаке и досконально изучить окрестности древних Фив. И вот наконец я оказался там, куда столь страстно мечтал попасть и где нахожусь сейчас.
Должен сказать, что, хотя мне довелось провести в этом месте долгие годы, оно никогда не переставало возбуждать мое удивление. Здесь в отличие от любой другой части Египта время кажется остановившимся, а прошлое и настоящее – слившимися воедино. Нил, пальмы, орошаемые поля, купающиеся в лучах полуденного солнца, воспринимаются не как элементы природного ландшафта, а как застывшие, не меняющиеся с течением веков декорации. Помню, как поразила меня эта мысль в самый день прибытия в Фивы, когда, выглянув из окна поезда, я увидел возвышающуюся над далекими пальмами каменную громаду и понял, что передо мной великий храм Карнака. Нетерпение увлекло меня к нему сразу же после приезда, а пребывание в этом воистину циклопическом сооружении утвердило во мнении, что монументальное величие храма действительно способно противостоять сокрушительной силе столетий. Дворы, колоннады, галереи... Казалось, будто храм бесконечен, и я, разумеется, не мог не сравнить его непревзойденную красоту с безжизненными песками пустыни возле Эль-Амарны, находившейся в двухстах милях к северу отсюда. Здесь, в сердце грандиозного комплекса, я проникся еще большим интересом к Эхнатону и его дерзновенным реформам, ибо понял, что своей попыткой уничтожить Карнак он вознамерился сотворить то, что не под силу самому Времени. Какие мечты могли подвигнуть его к решению бросить вызов подобному устрашающему величию? Какие надежды? Какие чаяния? Или, быть может, опасения?
Мне, конечно, хотелось бы задержаться в Карнаке, познакомиться с ним поближе и проникнуть хотя бы в некоторые хранимые им тайны. Однако новые служебные обязанности требовали моего присутствия в других местах, и в тот же вечер, едва стали сгущаться сумерки, я переправился на западный берег Нила.
Плодородные, щедро удобренные илом поля вскоре сменились рыжевато-коричневыми песками, за которыми, на фоне закатного зарева, выделялся невысокий скальный хребет. Здесь, согласно верованиям древних, пролегала граница между миром живых и царством мертвых. Считалось, что как солнце заходит за горизонт, так и души умерших отравляются на запад, в неведомые дали за пределами пустыни. Именно в районе этой предполагаемой границы мне и предстояло работать, ибо там были сосредоточены памятники, представлявшие огромный научный и художественный интерес. Сказочный город мертвых – своего рода врата в иной мир – стал подлинной Меккой для археологов.
На протяжении следующих шести лет я неустанно трудился, совершенствуясь в избранном ремесле. Мне посчастливилось участвовать в раскопках величайшего из погребальных храмов фараонов. Практически полностью скрытый песками в момент моего прибытия сюда, он постепенно раскрывал свои тайны, являя миру подлинные шедевры искусства Раскопки были изнурительными, и мне не удавалось найти что-либо, способное пролить свет на загадки Эль-Амарны, но тем не менее воспоминания о проведенных там годах не вызывают у меня досады. Порой мне казалось, что, если бы в начале моего жизненного пути карты судьбы легли по-иному, из меня мог бы получиться неплохой сыщик. Не Шерлок Холмс с его интуицией и блестящими озарениями, но добросовестный детектив, тщательно собирающий, исследующий, анализирующий и сопоставляющий все улики, дабы из-под множества наслоений извлечь зерно истины. Я понимал, что для достижения заветной цели мне потребуются профессиональные навыки, глубокие познания и опыт, и успешно приобрел все это за время шестилетней работы в храме. Именно в Карнаке я узнал о Древнем Египте, его истории и его жителях больше, чем мог бы узнать в каком-либо ином месте, и наилучшим образом подготовился к величайшему и важнейшему в своей жизни предприятию.
Справедливости ради следует сказать, что и в период своего ученичества, честно и скрупулезно исполняя свои рутинные обязанности, я отнюдь не забывал о загадках, взбудораживших мое юношеское воображение. Да оно и не диво: прямо за храмом, в котором велись работы, вздымался могучий утес, а за ним простиралась укрытая от ветров, а вместе с ними, кажется, и от самого дыхания жизни Долина царей. По моему разумению, ни одно из чудес Египта не пробуждало стольких фантазий и не вызывало большего любопытства. В древние времена целые династии сменявших друг друга фараонов находили последнее пристанище в вырубленных в толще камня гробницах, и даже по прошествии тысячелетий это место внушало благоговение и трепет, как то и подобает обиталищу смерти. Попавшему туда было очень легко вообразить, будто он оказался в каком-то ином мире, а петляющие по долине, четко выделяющиеся на фоне песка и скал белесые тропы есть не что иное, как известковые прожилки неимоверно огромного окаменевшего чудовища. Всю полноту впечатлений от тишины темных, с таящимися в углах черными тенями погребальных камер, где эхо шагов могло показаться громом, от жаркого, обжигающего при каждом вдохе воздуха, а главное, от незримой ауры всепроницающей Вечности невозможно передать словами.
Однако при всей грандиозности великолепных памятников Долины царей я не обнаружил на их стенах ни единого изображения, способного сравниться с непостижимо прекрасным и одновременно устрашающим портретом Нефертити. Ее лицо то и дело возникало перед моим мысленным взором наяву или представало в снах – оно будоражило фантазию, манило, увлекая меня к неведомой цели.
Не встретил я в Долине царей и каких-либо загадочных символов, равно как и арабских надписей, подобных виденным мною в Эль-Амарне, хотя, признаться, наличие таковых заслуживало бы куда большего удивления, нежели их отсутствие. В конце концов, стражем этой Долины был отнюдь не Атон, лучезарный образ единого бога, а древние божества подземного мира. Те самые, с почитанием которых так страстно желал покончить Эхнатон.
Чаще всего на стенах гробниц попадались изображения Осириса – бога и первого владыки Египта, чью власть над долиной Нила оспаривал его брат Сет. Изучая фрески и рельефы, я вспоминал легенду, рассказанную мне Ньюберри. Бог зла дважды убивал своего брата; в первый раз он заключил его тело в саркофаг, а во второй – расчленил и разбросал части тела по всему миру. Однако сестра Осириса, великая богиня Исида, вернула его к жизни, и этот бог навеки воцарился в подземном мире. Естественно, что образ владыки царства мертвых практически всегда присутствовал в местах погребений фараонов. Легенды умалчивали о том, как именно осуществила Исида воскрешение, однако едва различимую улыбку на непроницаемом лице вечного стража царских саркофагов можно было воспринять как намек на его готовность поделиться этой тайной по крайней мере с душами царей. И опять же, размышляя об этом, я вновь и вновь вставал в тупик перед загадкой Эхнатона: что могло побудить его отречься от почитания такого бога, то есть, по существу, отказаться от перспективы вечной загробной жизни.
К сожалению, у меня не было возможности проводить раскопки в Долине, а без них ни на какие серьезные открытия не приходилось и надеяться. Оставалась лишь тоненькая тропка, способная привести меня к истине. Та самая, которую указал Ньюберри. Вспоминая пересказанную им арабскую легенду о царе, предавшемся гордыне и не обретшем упокоения, я подумал о том, что такого рода мифы вполне могли бы бытовать и в окрестностях Фив. Кроме того, не следовало упускать из виду тот факт, что уж одна-то традиция, восходящая к глубочайшей древности, благополучно сохранилась здесь до наших дней. Со времен фараонов Долина царей из века в век притягивала к себе бесчисленные орды расхитителей гробниц. Следы их варварской деятельности попадались чуть ли не на каждом шагу: полузасыпанные углубления, откуда были похищены мумии, обрывки холстов, торчавшие из песка, осколки разбитых каменных гробов... и так далее, и так далее – перечислять можно бесконечно. Грабители вывезли или уничтожили несметное количество шедевров искусства и тем самым нанесли науке неоценимый и непоправимый ущерб. Однако, имея дело с материальными свидетельствами минувших эпох, они, сами того не подозревая, могли извлечь из своих находок крупицы интересной для меня информации. К тому времени мне уже удалось сносно освоить разговорный арабский, так что душными ночами, когда назойливая мошкара все равно не позволяла заснуть, я нередко покидал свое жилище и наведывался к старейшине соседней деревни.
Разумеется, прямых ответов на большую часть моих вопросов я не получал, но это меня не удивляло, поскольку рассчитывать на немедленный результат было бы нелепо. Опыт научил меня не торопить события. Расспрашивая о тайнах древних гробниц, я чувствовал, что мои собеседники многое скрывают, однако их поведение свидетельствовало о том, что интересующие меня предания все-таки существуют, а значит, следовало лишь терпеливо ждать, внимательно слушая рассказчиков и мотая на ус все, что могло иметь хотя бы косвенное отношение к предмету моих исканий.
Бывало, потягивая кофе и вслушиваясь в длинные, витиеватые истории, которые знатоки легенд излагали по памяти, я улавливал туманные намеки на некую магическую тайну, связанную с Долиной царей и защищенную страшным проклятием. Выделить что-либо конкретное мне удавалось далеко не всегда, но эти истории будоражили мое любопытство: трудно было не задуматься о том, какие реальные факты скрываются за поэтическими наслоениями позднейшего времени.
Впрочем, пока я был занят работой в храмовом комплексе за пределами Долины, этот вопрос едва ли можно было считать актуальным.
Осенью 1899 года, к концу шестого сезона полевых работ в Фивах, в моей судьбе внезапно произошел резкий поворот. Как выяснилось, упорное стремление начинающего археолога неуклонно следовать своему призванию и в совершенстве овладеть навыками избранной профессии было замечено и высоко оценено. Я получил неожиданное предложение: занять пост главного инспектора древностей. Столь высокая честь казалась мне тем более удивительной по двум причинам. Первая из них – молодость: мне минуло всего двадцать пять лет. Вторая, намного более серьезная, причина состояла в том, что я не француз. Предубеждения Петри оказали на меня большое влияние и сформировали весьма невысокое мнение о Службе древностей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55