Считайте меня ретроградом и консерватором, но мне жалко деревянный, одноэтажный, теплый (в пятидесятиградусные морозы) красивый Якутск.
…Куда бы ни возили меня якуты (будь то городок Черский в низовьях Колымы или самое побережье Ледовитого океана, цветущая летняя тундра), что бы ни показывали (будь то Институт мерзлоты в Якутске, совхоз имени Эрилика Эристина, Краеведческий музей или памятник Емельяну Ярославскому), все же главное, ради чего и прислано приглашение, было впереди – весенний якутский праздник ысыах.
По своей дотошности я, конечно, еще прежде, чем полететь в Якутск (еще во время работы над Кулаковским), поинтересовался и заглянул в разные этнографические источники: что такое этот весенний ысыах и как он проводится. Да и нельзя было не поинтересоваться, ибо у Кулаковского то и дело попадались то коновязь, то чорон, то тюсюлгэ, и должен же был я, выводя на бумаге эти слова, знать, что это такое. Семен Петрович Данилов своевременно прислал мне некоторые материалы из рукописного фонда Якутского филиала Академии наук, хранящиеся там в фольклорном фонде. Выписки были из трудов А. С. Порядина (в переводах и с примечаниями Г. Эргиса), из зтнографических материалов о якутах академика Герарда Фридриха Миллера, из описания якутского ысыаха Гмелиным…
После прочтения всех этих материалов у меня сложилась следующая картина.
Ысыах – народный якутский праздник, посвящен бывал началу лета и связан с развитием коневодства. Проводится всегда в июне. Торжественный ысыах мог устроить один хозяин, так сказать, в масштабах своей семьи или же привлечь к этому своих родственников, весь свой род. Очевидно, могли быть ысыахи, проводимые целым наслегом (деревней) и даже улусом (то есть волостью).
Место, где будет проводиться ысыах, называется тюсюлгэ. В некоторых районах Якутии, например на Вилюе, под тюсюлгэ понимался просто круг, образованный усевшимися в праздничной церемонии людьми. Вообще же это место должно быть соответствующим образом оборудовано, причем с соблюдением мелочей, которым придавалось большое символическое значение. А. С. Порядин оставил такую запись.
«Тюсюлгэ устраивали, говорят, так:
Из срубленных и очищенных от коры молодых лиственниц с совершенно чистой поверхностью (т.е. без сучков) ставили столбы высотой примерно в сажень и соединяли их перекладиной. Количество таких столбов бывало разное. Если хозяин был незнатного происхождения и имел небольшой достаток, то, устраивая ысыах, он делал тюсюлгэ с двумя столбами. Если хозяин был человек среднего происхождения и среднего достатка, то устраивал тюсюлгэ с тремя столбами. А если хозяин был знатного происхождения и богатый, то устраивал тюсюлгэ с четырьмя столбами. Названия этих тюсюлгэ были разные: первое называлось «основу кладущее тюсюлгэ», второе – «о трех ножках тюсюлгэ роста благополучия», третье – «о четырех ножках тюсюлгэ изобилия».
Вокруг устроенного тюсюлгэ втыкали срезанные молодые березки так, чтоб их ветви покрывали столбы, а затем втыкали березки в ряд по обе стороны тюсюлгэ. Это украшение тюсюлгэ называется «чэчир». Если тюсюлгэ было большим, то его вместе с «чэчир» трижды опоясывали пестрой волосяной веревкой длиной в девять маховых саженей.
К этой веревке в виде украшения прикрепляли ленточки из разноцветных материй, утиные крылья, телячьи намордники, шитые из бересты, наподобие детских игрушек.
На восточной стороне тюсюлгэ, поблизости, воздвигали коновязный столб из самого толстого дерева. Столб в шейке имел восемь «больших пальцев». Повыше и пониже шейки и наверху столб был украшен десятью кругами резных узоров. Поверх каждого круга узоров столб обвязывали волосяной веревкой с привесками из конских волос. Вокруг такого столба (несколько отступя) втыкали срубленные березки. Во время ысыаха к этому столбу привязывали коня молочно-белой масти со старинным седлом в серебряной оправе, с полным набором верховой сбруи. Такой столб назывался, говорят, «почтенный столб с восьмью большими пальцами». Старики рассказывали, что такие почтенные столбы в старину ставили только самые большие богачи.
У столбов тюсюлгэ расставляли кумыс в больших бадьях из непромокаемой кожи «сири», которые за ушко привязывали к перекладинам тюсюлгэ плоской волосяной веревкой с узором. Вблизи этих бадей ставили всякую другую посуду с кумысом. В берестяную посуду «чабычах» с узором, вышитую конским волосом, дополна наливали кумыс с маслом. Она называлась «далбар чабычах», из нее никто не имел права пить, предназначалась она лишь для угощения небожителей… В этот чабычах клали еще не бывшую в употреблении новую большую березовую ложку, ручка которой была украшена узором и пучком белой конской гривы. Она называется «жертвенной ложкой с конской гривой». Поблизости этих сосудов с кумысом собирается употребляемая на ысыахе кумысная посуда: умащенные маслом чороны с конской гривой, низкие чороны, маленькие кубки, большие узорные берестяные ведра, мелкие берестяные узорные ведра, узорные чабычахи, полные чаши с маслом, большие деревянные ковши для разливания кумыса и другая необходимая посуда.
После этих приготовлений, отобрав девять неженатых юношей, вручали им чороны, наполненные кумысом с маслом, и ставили их справа в ряд лицом к востоку. Слева ставили в ряд восемь девушек с мелкой посудой, наполненной также кумысом с маслом. Впереди между этими рядами становился почтенный старец или сам устроитель ысыаха, одетый в якутские одеяния старинного покроя, в шапке с серебряным налобным украшением, с завязками из двух красных суконных лент для исполнения посвятительного «алгыса» (славословия или песнопения). Перед ним около яств, приготовленных в тюсюлгэ, разжигался небольшой костер. Тогда приготовившийся к посвятительному закланию опускался на левое колено, правую руку поднимал вверх и произносил (или пропевал) моление, обращаясь к востоку».
Он произносил несколько песнопений или заклинаний и после каждого делал возлияние кумыса в огонь, наклоняя посуду к себе, а также кропил кумысом направо-налево, чтобы досталось и духу – хозяйке земли, и духу – хозяину глубоких вод, и духу – хозяину темного леса, и духам – хозяевам узорных трав и цветов. От такого кропления или брызганья сам праздник получил название ысыах, что и означает «кропление, брызганье». Вот некоторые отрывки из заклинаний, по буквальным переводам которых пришлось пройтись легким перышком обработки:
Мы, потомки древних якутов,
Когда приходит к нам пышное лето,
Когда наступает жаркое лето,
С далеко протянувшимся дымом костер развели,
Подобно небольшому лесочку,
Желто-зеленых березок наставили,
Подобно широкому озерку,
Привольное тюсюлгэ устроили.
Молоко от рыжей кобылицы
Мы сначала заквасили,
Молоко соловой кобылицы
Мы закваской разбавили,
Молока молодых кобылиц
Мы к напитку добавили.
Молоком играющих кобылиц
Мы напиток пополнили,
Из молока белейших кобылиц
Мы душистого кумысу наделали.
В девяти местах
Чороны с выпуклыми узорами положили,
В семи местах
Чороны с вычерченными узорами поставили,
Берестяную посуду
С зигзагообразными узорами приготовили,
Из бычьей кожи ушаты,
Украшенные узорами и подвесками, расставили…
При помощи
Девяти невинных юношей,
По неправильным путям не ходивших,
Ложных слов не произносивших,
С помощью
Восьми чистых девушек,
Ничьими глазами не осмотренных,
Ни одними руками не обтрепанных,
В девяти больших чоронах,
В восьми малых кубках
Не пробованное ничьими устами
Лучшее творожное яство
С почтением вам подносим,
Через теплый красный огонь
Мы вас кормим,
Через жгучее синее пламя
Мы вас угощаем…
Это общее заклинание и песнопение, обращенное сразу ко всем духам. Потом следуют заклинания и песнопения, как уже говорилось, духам отдельных ведомств: земли, вод, леса, трав, коневодства, молочного скота, домашнего очага… Тогда в заклинаниях появляется соответствующая конкретность. Так, например, покровитель коневодства рисуется окруженным лошадьми и жеребятами, причем множество лошадей и жеребят достигается сравнением их с насекомыми, которых, как известно, в Якутии хватает.
На стыке семи небес
Жилище себе устроивший,
На самой макушке
Восьми небес восседающий,
С мошкарой толкущейся
Гнедых жеребят,
Со слепнями летающими
Мышасто-серых жеребят
С комарами крутящимися
Рыжих жеребят,
С мухами мелькающими
Вороных жеребят…
При этом сам лошадиный дух рисуется почему-то следующим образом:
С висками впадающими,
С ушами прядающими,
С остроконечной челкой,
С лоснящейся шерстью,
С раскидистой гривой,
С распущенным хвостом,
С широкой грудью,
С широким крупом,
С отметинами на ляжках,
С четырьмя сильными ногами,
С четырьмя круглыми копытами…
Называем твое высокое имя,
Возвеличиваем твою важную славу,
Лучшее творожистое яство
Тебе в чоронах подносим,
Вершину всех творожистых яств
Тебе назначаем,
Через жаркий красный огонь возливаем,
Через яркий синий огонь угощаем,
Когда дело доходит до коров, вернее до духа, покровительствующего коровам, то находятся другие изобразительные средства:
Круторогих коров
Нам посылающий,
Раздвоенно-копытных
Нам назначающий.
С молокоизливающими протоками,
С маслоисточающими проходами,
С болотами из творога,
С дождями из сливок,
С бесконечным изобилием жизни,
Дальше этого –
С играющим скотом,
Дальше этого –
С пестрым скотом,
Дальше этого –
С белоспинным скотом,
Дальше этого –
С тигрово-красным скотом…
Туда посмотрев –
Смехом засверкайте,
Сюда посмотрев –
Улыбкой засияйте,
Еще никем не вкушенное
Самое высшее творожное яство
Вам подносим,
Девять чоронов душистого кумыса
Вам преподносим…
Через красный огонь возливаем,
Через синий огонь угощаем.
Это была обрядовая часть ысыаха, или, как мы сейчас сказали бы, – торжественная часть. Потом шло всеобщее угощение, а потом всеобщие игры. Все собравшиеся рассаживались на траве в круг, вернее сказать – в круги, потому что для старых и почтенных гостей был один круг, а для женщин и детей – другой. По кругу ходили чороны с кумысом. Один, испив из чорона, передавал его дальше. Все, описывающие ысыах, сходятся на том, что после угощения были игры и танцы. Причем мужчины, раздевшись до пояса, устраивали разные немудреные состязания, а женщины устраивали танцы. Состязания были в прыжках на одной ноге на быстроту, прыжки в длину, бег взапуски, наперегонки. Все это сопровождалось весельем и смехом. Победитель получал большой кусок мяса с трубчатой мозговой костью и чорон кумыса, он становился известным и популярным в окрестностях человеком, о нем в течение нескольких дней много говорили.
Кроме того, устраивались скачки на лошадях, а кроме того, на таких ысыахах выступали сказители богатырского якутского эпоса – олонхо. Они назывались олонхосутами. Слушатели бурно реагировали на исполнение сказаний, поддерживали олонхосутов одобрительными возгласами, смеялись, хлопали в ладоши, одобрительно кивали головами.
Таков был летний якутский ысыах. Интересно было посмотреть, как изменился он теперь, что осталось от старицы и что появилось нового. Нас пригласили на ысыах, проводимый совхозом имени Эрилика Эристина в Чурапчинском районе. Это было 23 июня 1977 года. Начало в 11 часов.
Не случайно мы попали в этот совхоз, он хотя бы названием своим наиболее близок к литературе, во всяком случае к Союзу якутских писателей. Конечно, если бы был совхоз (или район), мемориально связанный с Алексеем Кулаковским, то я непременно попросился бы туда, но такого места пока что в Якутии не оказалось.
Эрилик Эристин (Семен Степанович Яковлев, 1892 года рождения) считается якутским Николаем Островским. В справке о нем написано: «Вся его жизнь неутомимого труженика является прекрасным примером самоотверженного служения своему народу. Тяжелые раны, полученные им в гражданской войне, оказали свое действие – он потерял зрение, но теперь его боевым оружием стало перо. Совсем уже больной, незадолго до своей смерти и в трудный первый год Великой Отечественной войны, он продиктовал свое самое крупнее произведение, первый якутский роман „Молодежь Марыкчана“. В этой книге автор развернул широкую картину героической борьбы якутского народа против вековых угнетателей…
…В первые годы Советской власти в Якутии он принимал активное участие в социалистическом строительстве. Был чекистом, членом ревкома, заведующим районо, председателем райсовета, директором типографии и редактором районной газеты».
А вот еще и совхоз его имени, и мы едем туда на летний якутский праздник.
В прежние времена, как мы уже знаем, произносил заклинания и кропил кумысом в костер всегда тот, кто устраивал ысыах. Конечно, трудно было бы предположить, что директор совхоза либо приглашенные на торжество представители из района начнут произносить заклинания и кропить кумысом в огонь. На это мы не надеялись. Но столб (коновязь) стоял, врытый в землю (правда, без перекладин), и была привязана к коновязи белая, крупная, похожая на наших тяжеловозов лошадь. Я все мучительно вспоминал, где я видел очень похожую, и вспомнил, что на картине Васнецова «Богатыри». Вот уж и правда богатырская лошадь. Было в ней что-то эпическое, сказочное, что-то от Сивки-бурки. Она была оседлана старинным седлом с серебряными украшениями. Были натыканы и березки, обозначая праздничную площадку – тюсюлгэ.
Но вот чего, конечно, не бывало раньше, так это трибуны. Да, была устроена высокая трибуна, и мы – руководители, передовики совхоза и гости – президиум, короче говоря, оказались все на трибуне, а перед нами сидели якуты, но не кругами, а рядами.
Директор совхоза произносил речь. Может быть, потому, что присутствовали тут писатели (якутские и один вот из Москвы), оратор делал упор на связь совхоза с Союзом писателей Якутии.
«Писатели Якутии предложили взять под шефство наше хозяйство, когда оно еще было колхозом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27