https://wodolei.ru/catalog/accessories/svetilnik/
Но, не успев проголодаться после недавнего угощения, мы не смогли воздать должное ужину и отклонили все соблазнительные предложения.
Ну, тогда, был ответ, настало время для сладкого! Для булочек, пудинга и пирога!
И пышнотелые красотки принялись наперебой выкрикивать названия лакомств, стараясь перещеголять одна другую, так что у нас слюнки потекли. Вдруг вдова Боззм застыла с разинутым ртом, точно громом пораженная, – хоть картину «Вдохновение» с нее пиши. От волнения у нее даже горло перехватило, и она почтительно прошептала:
– Шелковый Пирог из Взбитых Белков!
Ее дочери прямо дар речи потеряли, а это что-нибудь да значило. Итак, хозяйки остановили свой выбор на шелковом пироге, и мы немедленно вызвались помочь в сотворении этого кулинарного шедевра непревзойденной, как оказалось впоследствии, сложности.
Множество составных частей, изысканных уже по самой своей природе, слились воедино в деликатной плоти Шелкового Пирога из Взбитых Белков: меренги с прожилками из масла момилей, сахарные скорлупки с начинкой из марципана, момилевые сливки и сливки из молока глиитов, сбитые сначала по отдельности, а потом вместе.
– Помогите нам с мутовками! – воскликнули сестренки. Мутовок и сбивалок в кухне было огромное количество: для всякого масла, сливок и пенки своя. – Бантрик! Шинчик! Помогите мне сбить глиитовые сливочки! – пропела Гладкуша.
– Оломбончик, мутовка для масла такая тяжелая, без тебя никак! – колокольчиком прозвенел голосок Сладкуши.
– Лугодомия! – разразилась трелью их матушка, – иди сюда, будем сбивать яички!
Мутовки и венчики, постукивая и причмокивая, весело отплясывали в чашках и мисках то джигу, то рил, то колодрианскую плясовую, и поочередно то мужская рука, то женская опускалась в густеющую массу попробовать, не пора ли.
– Насколько же больше проку, когда мужчина берет мутовку в руки! – проворковала Гладкуша.
– И впрямь, все шелковое делается, стоит вам только прикоснуться! – пролепетала Сладкуша.
– Какие у тебя красивые жилочки вот тут, на запястьях, и дальше, на руках, дражайшая Ликодамия! – прерывающимся голосом вторила вдова Боззм.
Сквозь беспрерывное воркование и возню до меня то и дело доносился дробный топот копыт по дощатому настилу, размеченный сухими трескучими ударами кнута, и еще какие-то странные звуки, похожие на сдавленный, злорадный смех. Это, понятное дело, Помпилла взялась за работу, и все же у меня по спине нет-нет да и пробегал странный холодок, как будто этот шум в амбаре имел непосредственное отношение ко мне. Но я тут же выбросила эту фантазию из головы. Вот еще, стану я тратить время на дребедень, которой занята Помпилла, когда можно полюбоваться роскошными корсажами сестер и матушки Боззм, соблазнительно вздувающимися и опадающими под напором их грудей, которые так и ходят то вниз, то вверх в такт движениям мутовок.
Белки были готовы, их разлили по глиняным крынкам и поставили застывать.
– А теперь пастила! – раздался клич. Пастила и была тем самым шелковым основанием пирога.
И в погребе снова закипела работа. Жаровню наполнили древесными углями и поставили на середину, сверху водрузили огромную глиняную миску, в которой предстояло топить мед, сдабривая его сливками, а тем. временем надо было ошпарить кипятком сливовые плоды и подсластить их лавандовыми выжимками сахарных ленивцев – огромных жуков, чьими расплющенными телами скоро был усыпан весь пол. Сестренки, которым моя команда усердно помогала управляться с кухонными причиндалами, распевали шуточные песенки:
У моего да пирога
Чтоб стояли так бока,
Как на случке у быка! –
и прочие непристойности в том же роде. И так мы все разогрелись, да раскраснелись, да расшалились, любо-дорого глядеть!
Снова вдалеке ударили копыта, просвистел хлыст, и вместе с приглушенной дробью до меня долетело какое-то дикое кудахтанье. И опять вернулось ощущение причастности к происходящему в амбаре, запах прелой соломы, перемешанный с острой вонью самок глиитов во время течки, ударил в нос. Но вмешательство только раздразнило меня, и я с головой кинулась в водоворот наслаждения, скинув для большего удобства тунику и оставшись в одной короткой тонкой сорочке. Сестренки, увидав это, заверещали от восторга и тоже скинули свои пышные платья и корсажи, так что полушария грудей и бедер неудержимо засверкали сквозь тонкое полотно сорочек.
Стряпали мы после этого или нет? Смутно припоминаю, что пастилу, кажется, поставили… остывать? Или, наоборот, греться? Знаю одно: закончилось все страстными объятиями. Шинн и Бантрил, голые, как ящерицы, пировали на Сладкуше, смакуя каждый свое полушарие, а она знай себе постанывала:
Ой, матушки! Ой, батюшки!
Ой, Шинтик! Ой, Бантрик!
Гладкуша оседлала Оломбо, который опустился под этим сладким грузом на пол, довольный, как наевшийся момиль, а Гладкуша напевала:
Оооп, ааап! Ууух, йэээх!
Ии ох, ии ах, и внииз, и ввеерх!
А надо мной нависла во всем своем великолепии госпожа Боззм, нагая и прекрасная, как полная луна, и мы с ней принялись наслаждаться друг другом с таким пылом, что не раз и не два мне казалось, будто душа моя расстается с телом, и все же я вновь и вновь чудесным образом возрождалась к жизни…
ЛАГАДАМИЯ 4
Помпилла сама выбралась из своей шаткой темницы и разбудила нас еще до рассвета. Оставив мирно посапывающих красоток Боззм, мы вышли из погреба. Вдова повернула на дорогу, гоня перед собой призрачное в предрассветных сумерках стадо, в котором, на первый взгляд, было не меньше двух десятков голов. Поначалу мы без зазрения совести плелись позади, бездельничая и радуясь, что непонятная заминка в начале пути по крайней мере обернулась для нас неожиданным удовольствием. По правде говоря, даже когда немного времени спустя нам объяснили, что нас нагло обманули и использовали, выпавшее на нашу долю любовное приключение отнюдь не утратило в наших глазах своей ценности, – напротив, мы дорожили им как единственным воспоминанием о нашей потерпевшей крушение профессиональной чести.
Тем временем стало светать, и мы убедились, что наша вдова и впрямь собрала нешуточный урожай: не меньше двадцати маток, и каждая раздута, как шар. Удивительно, но все они, несмотря на свое положение, без устали семенили перед Помпиллой, ни одна не отстала.
– Она и впрямь умеет лечить! – прошептал Оломбо, и мне оставалось лишь согласиться, хотя для нас обоих было загадкой, как это мы умудрились просмотреть такое количество беременных самок, готовых вот-вот разродиться.
Мы перебрались через реку Черную раньше, чем солнце встало над деревьями, и еще до полуденного прилива оставили позади Гремучую. Вдова неутомимо трусила впереди, ни разу не сбившись с шага, – впрочем, к этому мы уже привыкли, но лишь теперь впервые за все наше совместное путешествие почувствовали к ней настоящее уважение, убедившись, что ее похвалы – не пустой звук. И все же, вновь вступив в Большую Гавань в сопровождении стада раздутых, как шары, глииток, которые бодро трусили по Северной дороге, и семенившей за ними толстой коротышки в развевающейся черной вуали, мы почувствовали себя крайне неловко. Вдова же, не моргнув глазом, гнала животных по самым оживленным улицам города, не ведая ни колебаний, ни столкновений, хотя последние иной раз казались неминуемыми, так что мы даже смущаться забывали от страха.
Только теперь, когда непредвиденное приключение почти подошло к концу, меня вдруг осенило, что наша клиентка прошла пешком чуть ли не двадцать лиг ради того, чтобы сократить наш путь всего на десять. Если уж это называется удачной сделкой, то какие же опасности поджидают нас впереди? И почему мне раньше не пришло это в голову, хотела бы я знать? Хотя бы в тот момент, когда мы добрались до подворья Боззма и стало ясно, как далеко мы уклонились от оговоренного маршрута?
Да и эта потеха с красотками Боззм, не странно ли, в самом деле? То есть, конечно, все было просто очаровательно, но вообще-то ни мне, ни моей команде не свойственно вот так, без малейших сомнений или угрызений совести, пускаться во все тяжкие, в особенности когда нам только что заплатили за еще не сделанную работу. И где только была моя голова?
Но вот АХРАНЯЕМЫЙ КАРАБЕЛЬНЫЙ ДВОР КЛАММОКА ПРИЧАЛ И АРЕНДА СУДОВ ПОЧАСАВАЯ И ПОНИДЕЛЬНАЯ ОПЛАТА вновь вырос перед нами. Так забавно совпало, что Кламмок перед нашим появлением снова уселся на гроб, причем в той же самой позе, в какой мы оставили его вчера, и мы с Оломбо не могли удержаться от смеха.
Помпилла велела нам отдохнуть у ворот, а сама, взмахнув руками, точно разгоняла птиц, послала странно послушное стадо вниз по причалу. Когда животные, топоча копытцами и блея, поравнялись с Кламмоком, тот вздрогнул, словно и впрямь только что очнулся от двадцатичетырехчасового сна, и с трудом поднялся на ноги. Весь внимание и покорность, он навис своей громадной тушей над коротышкой-вдовой. Сначала брови его поползли вверх, словно от удивления. Потом он кивнул, повернулся и скрылся в плавучем сарае, служившем ему конторой. Немного погодя он вышел оттуда с огромным ключом, вне всякого сомнения, от замка, который висел на цепи, удерживавшей нужный нам плот возле причала. В это мгновение сзади раздались звон и лязг, и мы обернулись на шум.
Щегольской открытый экипаж притормозил рядом с нами, запряженная в него костлявка была увешана серебряными колокольчиками, что твоя вдовствующая герцогиня браслетами. Из него вышла изысканная худощавая дама – без браслетов, зато с гребнем из серебристых волос на голове, жирно подведенными черным глазами и драгоценными кольцами, которые переливались на пальцах в такт ее волнообразным движениям. Стоило этой змееподобной особе появиться, как Помпилла в вихре черной вуали оглянулась в ее сторону, потом снова обратилась к Кламмоку и заговорила еще быстрее. Худощавая дама приближалась, натянуто улыбаясь узким, как у рептилии, ртом.
– Дражайшая нунция! Меня зовут госпожа Змеескользкая. Ваша, эээ, вдова Помпилла – моя ученица, она готовится к защите, чтобы получить высокую степень в нашем Академинарском Школледже. Сожалею, но я вынуждена похитить ее у вас. Ей предстоит держать Вступительный Экзамен перед комиссией Старших Дремотоборцев. Однако, как я вижу, она уже завершила все необходимые переговоры, и вы готовы приняться за дело, а значит, я никому не помешала.
Я бросила взгляд на дальний конец причала, где все еще совещались Помпилла и Кламмок.
– Боюсь, госпожа Змеескользкая, мы не сможем отправиться в путь, пока не найдем второго копейщика. По дороге сюда с нашим случилась маленькая неприятность.
– Подумать только! Как удачно, что вы об этом упомянули! На набережной, у южного конца балюстрады, прямо напротив Морского Музея, каждое утро бывает Рынок Наемников. Благодаря войне в Шамнеанских Трясинах, которую Демонарх Геенна-Гаада, претендуя на владычество над северной оконечностью этого острова, развязал против Шамнеанских Сестер, недостатка в солдатах, желающих продать свое копье или меч, там нет. Вы не ошибетесь, если поищете копейщика там.
– Очень вам признательны, госпожа, – поблагодарила я, нисколько не погрешив против истины. – Но сначала заказчица должна дать нам официальное разрешение приступить к исполнению ее поручения, а также снабдить нас картами или словесными указаниями относительно нашего маршрута…
Взгляды, которые госпожа Змеескользкая бросала на занятую разговором Помпиллу, становились тем временем все более и более свирепыми.
– Прошу меня простить, – перебила она, еле сдерживая нетерпение. – По-моему, мне придется поторопить мою ученицу… – И она зашагала по причалу, пленяя взгляд своей устрашающей змеиной грацией.
Не буду утверждать, что две дамы, сойдясь лицом к лицу, разразились воплями, но они приняли такие воинственные позы и так злобно зашипели друг на друга, что даже верзила Кламмок отпрянул, ошарашенный. Сила, похоже, была на стороне Змеескользкой, и она продолжала шипеть, когда Помпилла давно умолкла. О чем шла речь, не знаю, в этом смерче шипящих и свистящих я смогла разобрать только «та, которая тебе известна», но перепалка кончилась тем, что наша вдова раздраженно зашагала по причалу к воротам. Поравнявшись с нами, она сунула мне в руки испещренный какими-то каракулями пергамент.
– Ваш маршрут показан на этой карте красными чернилами. Как бы вы ни полагались на свою память, не ленитесь заглядывать в карту у каждой развилки или поворота. Каждый раз, когда дорога будет разветвляться или делать поворот, смотрите в карту снова. Понятно? Замечательно. Грузите гроб на повозку и загоняйте ее на плот. Когда будете нанимать копейщика, плот без присмотра не оставляйте, а как справитесь с этим, отваливайте от берега, выруливайте на середину реки и правьте против течения. В десяти лигах отсюда, четвертая по северному берегу, будет деревушка Чесальная Запруда, там и пристанете. Да, вот еще что: от Кламмока и его стада держитесь подальше, а если он станет вас окликать или погонится за вами, не отзывайтесь и уходите прочь. За его плот плачено и переплачено!
Раздраженные дамы погрузились в экипаж, госпожа Змеескользкая чуть заметно взмахнула ресницами, и костлявка рванулась вперед, бренча и звеня так громко, что почти заглушила свистящую перепалку, которую немедленно возобновили пассажирки.
Не успели мы избавиться от этой невозможной женщины, как мне стало казаться, что она слишком уж неожиданно скрылась. Развернув карту, я обнаружила, что держу в руках каллиграфически точный, изобилующий подробностями документ: острые треугольники на нем изображали холмы, елочки – леса, а серебристые и темно-синие прожилки в голубых руслах рек указывали на омуты и броды. Ярко-красная стежка, наш маршрут, пересекала нарисованную местность и обрывалась у противоположного края карты, где стоял восьмиугольный значок, подписанный мелкими, с сильным нажимом выведенными буквами: ХРАМ ЭНДОН ТИОЗ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Ну, тогда, был ответ, настало время для сладкого! Для булочек, пудинга и пирога!
И пышнотелые красотки принялись наперебой выкрикивать названия лакомств, стараясь перещеголять одна другую, так что у нас слюнки потекли. Вдруг вдова Боззм застыла с разинутым ртом, точно громом пораженная, – хоть картину «Вдохновение» с нее пиши. От волнения у нее даже горло перехватило, и она почтительно прошептала:
– Шелковый Пирог из Взбитых Белков!
Ее дочери прямо дар речи потеряли, а это что-нибудь да значило. Итак, хозяйки остановили свой выбор на шелковом пироге, и мы немедленно вызвались помочь в сотворении этого кулинарного шедевра непревзойденной, как оказалось впоследствии, сложности.
Множество составных частей, изысканных уже по самой своей природе, слились воедино в деликатной плоти Шелкового Пирога из Взбитых Белков: меренги с прожилками из масла момилей, сахарные скорлупки с начинкой из марципана, момилевые сливки и сливки из молока глиитов, сбитые сначала по отдельности, а потом вместе.
– Помогите нам с мутовками! – воскликнули сестренки. Мутовок и сбивалок в кухне было огромное количество: для всякого масла, сливок и пенки своя. – Бантрик! Шинчик! Помогите мне сбить глиитовые сливочки! – пропела Гладкуша.
– Оломбончик, мутовка для масла такая тяжелая, без тебя никак! – колокольчиком прозвенел голосок Сладкуши.
– Лугодомия! – разразилась трелью их матушка, – иди сюда, будем сбивать яички!
Мутовки и венчики, постукивая и причмокивая, весело отплясывали в чашках и мисках то джигу, то рил, то колодрианскую плясовую, и поочередно то мужская рука, то женская опускалась в густеющую массу попробовать, не пора ли.
– Насколько же больше проку, когда мужчина берет мутовку в руки! – проворковала Гладкуша.
– И впрямь, все шелковое делается, стоит вам только прикоснуться! – пролепетала Сладкуша.
– Какие у тебя красивые жилочки вот тут, на запястьях, и дальше, на руках, дражайшая Ликодамия! – прерывающимся голосом вторила вдова Боззм.
Сквозь беспрерывное воркование и возню до меня то и дело доносился дробный топот копыт по дощатому настилу, размеченный сухими трескучими ударами кнута, и еще какие-то странные звуки, похожие на сдавленный, злорадный смех. Это, понятное дело, Помпилла взялась за работу, и все же у меня по спине нет-нет да и пробегал странный холодок, как будто этот шум в амбаре имел непосредственное отношение ко мне. Но я тут же выбросила эту фантазию из головы. Вот еще, стану я тратить время на дребедень, которой занята Помпилла, когда можно полюбоваться роскошными корсажами сестер и матушки Боззм, соблазнительно вздувающимися и опадающими под напором их грудей, которые так и ходят то вниз, то вверх в такт движениям мутовок.
Белки были готовы, их разлили по глиняным крынкам и поставили застывать.
– А теперь пастила! – раздался клич. Пастила и была тем самым шелковым основанием пирога.
И в погребе снова закипела работа. Жаровню наполнили древесными углями и поставили на середину, сверху водрузили огромную глиняную миску, в которой предстояло топить мед, сдабривая его сливками, а тем. временем надо было ошпарить кипятком сливовые плоды и подсластить их лавандовыми выжимками сахарных ленивцев – огромных жуков, чьими расплющенными телами скоро был усыпан весь пол. Сестренки, которым моя команда усердно помогала управляться с кухонными причиндалами, распевали шуточные песенки:
У моего да пирога
Чтоб стояли так бока,
Как на случке у быка! –
и прочие непристойности в том же роде. И так мы все разогрелись, да раскраснелись, да расшалились, любо-дорого глядеть!
Снова вдалеке ударили копыта, просвистел хлыст, и вместе с приглушенной дробью до меня долетело какое-то дикое кудахтанье. И опять вернулось ощущение причастности к происходящему в амбаре, запах прелой соломы, перемешанный с острой вонью самок глиитов во время течки, ударил в нос. Но вмешательство только раздразнило меня, и я с головой кинулась в водоворот наслаждения, скинув для большего удобства тунику и оставшись в одной короткой тонкой сорочке. Сестренки, увидав это, заверещали от восторга и тоже скинули свои пышные платья и корсажи, так что полушария грудей и бедер неудержимо засверкали сквозь тонкое полотно сорочек.
Стряпали мы после этого или нет? Смутно припоминаю, что пастилу, кажется, поставили… остывать? Или, наоборот, греться? Знаю одно: закончилось все страстными объятиями. Шинн и Бантрил, голые, как ящерицы, пировали на Сладкуше, смакуя каждый свое полушарие, а она знай себе постанывала:
Ой, матушки! Ой, батюшки!
Ой, Шинтик! Ой, Бантрик!
Гладкуша оседлала Оломбо, который опустился под этим сладким грузом на пол, довольный, как наевшийся момиль, а Гладкуша напевала:
Оооп, ааап! Ууух, йэээх!
Ии ох, ии ах, и внииз, и ввеерх!
А надо мной нависла во всем своем великолепии госпожа Боззм, нагая и прекрасная, как полная луна, и мы с ней принялись наслаждаться друг другом с таким пылом, что не раз и не два мне казалось, будто душа моя расстается с телом, и все же я вновь и вновь чудесным образом возрождалась к жизни…
ЛАГАДАМИЯ 4
Помпилла сама выбралась из своей шаткой темницы и разбудила нас еще до рассвета. Оставив мирно посапывающих красоток Боззм, мы вышли из погреба. Вдова повернула на дорогу, гоня перед собой призрачное в предрассветных сумерках стадо, в котором, на первый взгляд, было не меньше двух десятков голов. Поначалу мы без зазрения совести плелись позади, бездельничая и радуясь, что непонятная заминка в начале пути по крайней мере обернулась для нас неожиданным удовольствием. По правде говоря, даже когда немного времени спустя нам объяснили, что нас нагло обманули и использовали, выпавшее на нашу долю любовное приключение отнюдь не утратило в наших глазах своей ценности, – напротив, мы дорожили им как единственным воспоминанием о нашей потерпевшей крушение профессиональной чести.
Тем временем стало светать, и мы убедились, что наша вдова и впрямь собрала нешуточный урожай: не меньше двадцати маток, и каждая раздута, как шар. Удивительно, но все они, несмотря на свое положение, без устали семенили перед Помпиллой, ни одна не отстала.
– Она и впрямь умеет лечить! – прошептал Оломбо, и мне оставалось лишь согласиться, хотя для нас обоих было загадкой, как это мы умудрились просмотреть такое количество беременных самок, готовых вот-вот разродиться.
Мы перебрались через реку Черную раньше, чем солнце встало над деревьями, и еще до полуденного прилива оставили позади Гремучую. Вдова неутомимо трусила впереди, ни разу не сбившись с шага, – впрочем, к этому мы уже привыкли, но лишь теперь впервые за все наше совместное путешествие почувствовали к ней настоящее уважение, убедившись, что ее похвалы – не пустой звук. И все же, вновь вступив в Большую Гавань в сопровождении стада раздутых, как шары, глииток, которые бодро трусили по Северной дороге, и семенившей за ними толстой коротышки в развевающейся черной вуали, мы почувствовали себя крайне неловко. Вдова же, не моргнув глазом, гнала животных по самым оживленным улицам города, не ведая ни колебаний, ни столкновений, хотя последние иной раз казались неминуемыми, так что мы даже смущаться забывали от страха.
Только теперь, когда непредвиденное приключение почти подошло к концу, меня вдруг осенило, что наша клиентка прошла пешком чуть ли не двадцать лиг ради того, чтобы сократить наш путь всего на десять. Если уж это называется удачной сделкой, то какие же опасности поджидают нас впереди? И почему мне раньше не пришло это в голову, хотела бы я знать? Хотя бы в тот момент, когда мы добрались до подворья Боззма и стало ясно, как далеко мы уклонились от оговоренного маршрута?
Да и эта потеха с красотками Боззм, не странно ли, в самом деле? То есть, конечно, все было просто очаровательно, но вообще-то ни мне, ни моей команде не свойственно вот так, без малейших сомнений или угрызений совести, пускаться во все тяжкие, в особенности когда нам только что заплатили за еще не сделанную работу. И где только была моя голова?
Но вот АХРАНЯЕМЫЙ КАРАБЕЛЬНЫЙ ДВОР КЛАММОКА ПРИЧАЛ И АРЕНДА СУДОВ ПОЧАСАВАЯ И ПОНИДЕЛЬНАЯ ОПЛАТА вновь вырос перед нами. Так забавно совпало, что Кламмок перед нашим появлением снова уселся на гроб, причем в той же самой позе, в какой мы оставили его вчера, и мы с Оломбо не могли удержаться от смеха.
Помпилла велела нам отдохнуть у ворот, а сама, взмахнув руками, точно разгоняла птиц, послала странно послушное стадо вниз по причалу. Когда животные, топоча копытцами и блея, поравнялись с Кламмоком, тот вздрогнул, словно и впрямь только что очнулся от двадцатичетырехчасового сна, и с трудом поднялся на ноги. Весь внимание и покорность, он навис своей громадной тушей над коротышкой-вдовой. Сначала брови его поползли вверх, словно от удивления. Потом он кивнул, повернулся и скрылся в плавучем сарае, служившем ему конторой. Немного погодя он вышел оттуда с огромным ключом, вне всякого сомнения, от замка, который висел на цепи, удерживавшей нужный нам плот возле причала. В это мгновение сзади раздались звон и лязг, и мы обернулись на шум.
Щегольской открытый экипаж притормозил рядом с нами, запряженная в него костлявка была увешана серебряными колокольчиками, что твоя вдовствующая герцогиня браслетами. Из него вышла изысканная худощавая дама – без браслетов, зато с гребнем из серебристых волос на голове, жирно подведенными черным глазами и драгоценными кольцами, которые переливались на пальцах в такт ее волнообразным движениям. Стоило этой змееподобной особе появиться, как Помпилла в вихре черной вуали оглянулась в ее сторону, потом снова обратилась к Кламмоку и заговорила еще быстрее. Худощавая дама приближалась, натянуто улыбаясь узким, как у рептилии, ртом.
– Дражайшая нунция! Меня зовут госпожа Змеескользкая. Ваша, эээ, вдова Помпилла – моя ученица, она готовится к защите, чтобы получить высокую степень в нашем Академинарском Школледже. Сожалею, но я вынуждена похитить ее у вас. Ей предстоит держать Вступительный Экзамен перед комиссией Старших Дремотоборцев. Однако, как я вижу, она уже завершила все необходимые переговоры, и вы готовы приняться за дело, а значит, я никому не помешала.
Я бросила взгляд на дальний конец причала, где все еще совещались Помпилла и Кламмок.
– Боюсь, госпожа Змеескользкая, мы не сможем отправиться в путь, пока не найдем второго копейщика. По дороге сюда с нашим случилась маленькая неприятность.
– Подумать только! Как удачно, что вы об этом упомянули! На набережной, у южного конца балюстрады, прямо напротив Морского Музея, каждое утро бывает Рынок Наемников. Благодаря войне в Шамнеанских Трясинах, которую Демонарх Геенна-Гаада, претендуя на владычество над северной оконечностью этого острова, развязал против Шамнеанских Сестер, недостатка в солдатах, желающих продать свое копье или меч, там нет. Вы не ошибетесь, если поищете копейщика там.
– Очень вам признательны, госпожа, – поблагодарила я, нисколько не погрешив против истины. – Но сначала заказчица должна дать нам официальное разрешение приступить к исполнению ее поручения, а также снабдить нас картами или словесными указаниями относительно нашего маршрута…
Взгляды, которые госпожа Змеескользкая бросала на занятую разговором Помпиллу, становились тем временем все более и более свирепыми.
– Прошу меня простить, – перебила она, еле сдерживая нетерпение. – По-моему, мне придется поторопить мою ученицу… – И она зашагала по причалу, пленяя взгляд своей устрашающей змеиной грацией.
Не буду утверждать, что две дамы, сойдясь лицом к лицу, разразились воплями, но они приняли такие воинственные позы и так злобно зашипели друг на друга, что даже верзила Кламмок отпрянул, ошарашенный. Сила, похоже, была на стороне Змеескользкой, и она продолжала шипеть, когда Помпилла давно умолкла. О чем шла речь, не знаю, в этом смерче шипящих и свистящих я смогла разобрать только «та, которая тебе известна», но перепалка кончилась тем, что наша вдова раздраженно зашагала по причалу к воротам. Поравнявшись с нами, она сунула мне в руки испещренный какими-то каракулями пергамент.
– Ваш маршрут показан на этой карте красными чернилами. Как бы вы ни полагались на свою память, не ленитесь заглядывать в карту у каждой развилки или поворота. Каждый раз, когда дорога будет разветвляться или делать поворот, смотрите в карту снова. Понятно? Замечательно. Грузите гроб на повозку и загоняйте ее на плот. Когда будете нанимать копейщика, плот без присмотра не оставляйте, а как справитесь с этим, отваливайте от берега, выруливайте на середину реки и правьте против течения. В десяти лигах отсюда, четвертая по северному берегу, будет деревушка Чесальная Запруда, там и пристанете. Да, вот еще что: от Кламмока и его стада держитесь подальше, а если он станет вас окликать или погонится за вами, не отзывайтесь и уходите прочь. За его плот плачено и переплачено!
Раздраженные дамы погрузились в экипаж, госпожа Змеескользкая чуть заметно взмахнула ресницами, и костлявка рванулась вперед, бренча и звеня так громко, что почти заглушила свистящую перепалку, которую немедленно возобновили пассажирки.
Не успели мы избавиться от этой невозможной женщины, как мне стало казаться, что она слишком уж неожиданно скрылась. Развернув карту, я обнаружила, что держу в руках каллиграфически точный, изобилующий подробностями документ: острые треугольники на нем изображали холмы, елочки – леса, а серебристые и темно-синие прожилки в голубых руслах рек указывали на омуты и броды. Ярко-красная стежка, наш маршрут, пересекала нарисованную местность и обрывалась у противоположного края карты, где стоял восьмиугольный значок, подписанный мелкими, с сильным нажимом выведенными буквами: ХРАМ ЭНДОН ТИОЗ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37