– Я о вашем мире не знаю ничего. Я в нем пробегом, сам понимаешь… Что это за виртуальность такая? Память, к грусти моей, сильно ослабшая за последние дни, все же подсказывает мне парочку вариантов толкования термина. То ли это – мир, вообще не имеющий физического воплощения, то ли он все-таки возможен, но для его появления необходимы были определенные условия. Какой из вариантов более уместен, а, Зрячий?
– Подойдем к экрану, – вместо ответа сказал Зрячий и пошел к ближайшему пульту, за которым сидел один из стриженых. – Уступи-ка мне место, сынок, – ласково попросил его.
Стриженый с готовностью вскочил.
– Прошу вас, Старший… – Поинтересовался: – Стул для нашего гостя?
Чернов отметил на автомате: для парней Зрячий – не Зрячий, а Старший, а он, Чернов, гость не только одного Старшего, а общий. Отложил в копилку «ослабшей» памяти: вдруг пригодится…
Зрячий-Старший согласно кивнул парню, уселся за пульт, а стриженый мгновенно подкатил Чернову пластиковую табуреточку на колесах и отошел: Встал поодаль. Ждал, будут ли еще приказания.
– Два варианта, говоришь? – спросил Зрячий. – Давай проверим. Начнем с первого. Наш мир не существует в действительности, но лишь – результат чьего-то воображения, твоего, например. Чистой воды солипсизм, конечно, но почему бы и не проверить. – Он пощелкал кнопками на пульте, поиграл джойстиком, и на экране – вместо какого-то многомашинного перекрестка – возник… Вефиль. Родной, знакомый, желанный. – Ты знаешь этот город. Он прибыл сюда с тобой. Ты считаешь его виртуальным в первом значении, тобою названном?
Куда делся очкарик из камеры?.. Профессорские круглые очки оказались работающей деталью: рядом с Черновым сидел уверенный в себе и своем знании человек, эрудированный, умный, в меру наглый и в меру ироничный, а что до тюремной одежонки, так ведь и Чернов, считавший себя тоже умным и эрудированным, не в нобелевском фраке красовался. Два сапога – пара…
Впрочем, не исключено – он себе польстил: насчет двух сапог…
– Нет, конечно, – тем не менее ответил Чернов. – Во-первых, солипсизм мне чужд, я привык доверять своим ощущениям, а этот город, ставший в вашем МВП… я правильно произношу?.. аттракционом, мною, так сказать, исхожен, ощупан и, главное, он – причина моей заботы… Но поверь, Зрячий или Старший, не знаю, как мне тебя называть, поверь, что всякий термин несет в себе смысл. Я лишь назвал возможные по определению. Теперь подтверди либо опровергни любой из них или дай третий.
Ну чем он был сейчас хуже Зрячего? Два, знаете ли, ученых человека всегда улучат минутку-другую, чтоб обменяться взвешенными мнениями о том или ином научном или ненаучном явлении…
– А если нет третьего? – спросил Зрячий. – Если верны все варианты – а их может быть десятки или сотни! – и выбрать единственный невозможно?.. Ты ищешь в слове, произнесенном вечный смысл, но разве смысл слова вечен? Ты измерил своим сознанием причину заботы, свой город-странник, город-свою-ношу, но разве твое сознание константно? Все приходит, и все проходит, поток времени стремителен и непредсказуем, и уж тем более нельзя держаться в этом потоке за слова: их уносит, как щепки… Смотри, смотри… – Он повел джойстиком, и невидимые камеры слежения полетели вниз, нырнули в улицы, которые исходил, как он заявил, Чернов.
Если иметь в виду его полубессознательное хождение «сквозь строй», когда горожане отдавали ему свою силу, то и впрямь исходил, пусть так будет.
А сейчас он увидел группы туристов, более-менее равноудаленно друг от друга мигрирующие по улицам. Были и японцы, но, наверно, уже другие: те, что первыми вошли в Вефиль, давно переместились к иным аттракционам. Были и негры – то ли местные, то ли из черной Африки, если имелась в этом ПВ таковая. Были и белокожие – смуглые дети Юга и бледные дети Севера, и детям этим было от семи, как говорится, до семидесяти: аттракционы в Парке – развлечение семейное, вневозрастное. Летали и сверкали камеры, туристы вовсю фотографировались на фоне вефильских домов и с самими вефильцами фотографировались, а те охотно и даже радостно – на экране видно было все преотменно! – обнимались с неведомыми пришельцами, вставали в положенные позы, улыбались. И еще шел на улицах натуральный обмен. Со стороны вефильцев – лишние (а может, и не лишние вовсе!) миски-кружки из глины, домотканые рубахи вроде той, в которой сидел Чернов, плетеные шляпы-вьетнамки, попавшие в город из некогда братского Панкарбо, и красные шали оттуда же, и свистульки из глины, и еще что-то… А в обмен туристы щедро втюхивали горожанам пестрые майки со всевозможными надписями на всевозможных языках, выкидные ножи (они-то, кстати, в вефильских хозяйствах лишними не окажутся…), бейсболки и цветные козырьки от солнца, какие-то прозрачные шары и пирамиды с меняющимися внутри изображениями, шейные и головные платки, складные многолезвенные ножи – короче, то добро, что продается в любом парке увеселений любого большого и малого города любой страны. В том числе и виртуальной.
А вот камера поймала площадь перед Храмом, мелькнуло испуганное (почему?) лицо Кармеля-Хранителя, и сразу же всплыл ответ на «почему?». На площади назревала драка. Какие-то юнцы из туристов привязались к трем вефильским девушкам, вышедшим поглазеть на пришлецов и получить от них какой-нибудь подарочек. А неслабые парни-вефильцы, оказывается, спрятали мечи недалеко. Они – мечи, а не парни, вестимо, – взлетели над толпой, разгоняя летающие туристские камеры, но – лишь угрозой взлетели. Толпа, до сего мига с острым любопытством следящая за начинающимся конфликтом, мгновенно подалась назад, оставив в круге пятерых туристов, сбившихся в стайку, и около десятка молодых вефильцев с мечами. Драка еще не началась, она лишь зрела в гудящей с экрана картинке. Слышались классические «fuck you» и «shit» – с одной стороны, видимо, англоязычной, и никому, кроме хозяев, непонятные «хазир» и «тэмбэль» – с другой. Чернову казалось, что в руках туристов ничего не было – только пустые сжатые кулаки. Но нет, ошибся он! Какое-то сказанное одним из вефильцев слово, не пойманное Черновым, и – тут же резко выброшенная вперед рука туриста, сверкнувший в секундном полете крошечный непонятный предмет, короткий и страшный вскрик, кровь, сразу же залившая лицо вефильца… Он кулем упал, вовремя подхваченный товарищами, остальные бросились вперед с мечами наперевес, и – вновь короткие летящие молнии, рассекшие воздух. И все вефильские парни, оставшиеся девять, попытавшиеся отомстить за друга, как пулей скошенные свалились в уличную пыль, схватились руками – кто за лицо, кто за грудь, кто за живот… И тогда медленно, но неотвратимо и грозно на немногочисленных все же по сравнению с хозяевами туристской пошла вефильская молчаливая толпа. И мечи были в руках у мужчин, и камни, и тяжелые металлические прутья, полученные от соседей из Панкарбо, может, тоже от Зрячего, от коллеги сидящего рядом с Черновым очкарика полученные… Знал ли он, Кузнец, для чего их ковал?..
А на площадь с неба уже падали крохотные черные яйца – точь-в-точь такие, как унесшее Чернова в тюрьму. А из них выпрыгивали здоровенные орлы в черном, с бляхами на груди, с буквами «SS», более похожими на параллельные молнии – как у настоящих эсэсовцев из недавнего прошлого черновского ПВ. Чем-то хитрым они были оснащены или вооружены, не только трубками, похожими на фонарики «Maglite», а может, это «фонарики» и поработали, но только народ на площади волшебно застыл – все сразу, а те, кто подбегал к площади с окрестных улиц, словно натыкались на некую преграду, бились об нее и не могли прорвать…
– Карракс стафф, – то ли объяснил случившееся, то ли выругался Зрячий.
Чернов не понял ни объяснения, ни ругани. Да и не рвался понять.
– Что с ними? – Он подался к экрану.
– Да живы все, скорее всего живы, – успокоил его Зрячий. – Обычная здесь драчка, обычная мера пресечения. Сейчас копы повяжут «мастифов», отвезут в жандармерию, завтра – суд и скорее всего чистка памяти… А как увезут, снимут пара-поле, и аттракцион продолжит работу. Финита… А ты, Бегун, говоришь – виртуальность… Кровь-то настоящая. И к тому же не исключаю, что кто-то из раненых не сможет уйти с тобой дальше по назначенному Пути. Вот тебе и ответ: кровь реальных для тебя людей реально пролилась на не существующей в действительности местности. Вывод: местность таки существует.
– Почему? – тупо спросил Чернов. – Почему не смогут уйти?
Он необычно для себя заторможенно мыслил, словно и его задело названное Зрячим пара-поле. «Пара» значит «парализующее»? Похоже, так.
– Потому что «муха»… – «fly» сказал он, что могло означать и что-то другое, тоже летающее… – оружие опасное, если попадает в нужное место. А «мастифы» – это у нас такие молодежные бандочки – ребятки, не раздумывающие подолгу. Сначала делают, потом сидят в тюряжке…
– Что значит «нужное место»? – продолжал «тормозить» Чернов.
– Сердце, например, – жестко пояснил Зрячий и встал. – Пойдем со мной, Бегун. Времени мало, а поговорить надо. Не беспокойся, видишь: там все уже в норме… – Он указал на экран.
Чернов глянул. «Яйца» улетели, раненых унесли, народ продолжил осмотр аттракциона, как будто ничего не случилось. Но самым странным – если не страшным! – показалось Чернову то, что и «экспонаты», то есть вефильцы, вели себя так, словно не было драки, не было крови, не было раненых, а может, и мертвых соседей. Гулял город, шумел, сверкал, менял шило на мыло. Виртуальность царствовала в очень реальном для Чернова месте. Настолько реальном, что уже не ноги, как давеча в коллекторе, – сердце почувствовал, что для великого спортсмена было вообще невероятным. Так что первое толкование виртуальности – про отсутствие физического воплощения – мимо проехало. Воплощение такое физическое, что впору валокордин хлебать…
– Пойдем, пойдем, – повторил Зрячий, – коньяк ждет… – и кивнул все так же стоящему поодаль стриженому парню: продолжай, мол, свое дело, а мы насмотрелись…
Когда они уселись в мягкие креслица в небольшом, но уютном кабинетике Зрячего, где все хотелось называть с применением уменьшительно-ласкательных суффиксов – такое все было маленькое, тесное, чуть ли не игрушечное, когда они подняли не очень подходящие для хорошего коньяка длинные узкие рюмки, когда чокнулись – ну совсем по-русски! – и выпили действительно пристойный «Bowen», заели странного вкуса орешками, незнакомыми Чернову, не из его ПВ явно, – вот тут Чернов окончательно обрел себя, сильного, уверенного в себе и упрямого в убеждениях Бегуна, и поинтересовался:
– И все же, Зрячий, в чем относительность понятия «виртуальность»?
Зрячий откинулся в креслице (если действие можно было так определить), прожевал орех, сказал:
– Не понял? Врешь, все понял преотлично, только сознаться не хочешь… Ладно, объясню… Допустим, мой мир действительно существует в чьем-то воображении. Допустим. Но тогда тебе придется признать, что и Вефиль – результат воображения, ибо не может реальное слиться с воображаемым и дать в результате реальную – вефильскую! – кровь и реальную смерть реального вефильца, не дай, Сущий, такому случиться.
– Демагогия, – не согласился Чернов. – Настоящий Вефиль остался в настоящих мире и времени, а этот – виртуален. Его лет. Он – игра воображения. Виртуальное отражение реального.
– Тогда и ты невозможен, – усмехнулся Зрячий. – Настоящий Бегун бежит сейчас где-нибудь по настоящему лесу или по настоящему полю, а здесь, передо мной – его виртуальная копия.
– Но я-то знаю точно, что я – не копия, – тоже усмехнулся Чернов. – Смотри… – Он взял нож для фруктов и с размаху резанул себя по тыльной стороне левой ладони. Кровь выступила сразу по всей длине разреза, вспучилась, потекла поруке.
– Комедия дель арте, – сказал Зрячий. – Акт второй.
Он, не вставая, протянул руку к шкафчику, открыл его, достал патрон, похожий на банку земного спрея-дезодоранта, потряс, полил руку Чернова какой-то сладко пахнущей жидкостью. То есть банка и оказалась распылителем… Кровь мгновенно потемнела, остановила течение, свернулась. Зрячий протянул Чернову салфетку.
– Вытри руку. И не ломай комедию… Кстати, вот тебе – по-твоему – доказательство виртуальности: разве настоящую кровь можно так быстро остановить?.. – Теперь уже просто засмеялся в голос. – А между тем это – лекарство, которого, как я понимаю, глядя на твое удивленное лицо, нет в вашем мире. А в нашем – есть. Очень сильный коагулянт с антисептическими свойствами. У нас много чего любопытного есть. Поэтому, к слову, я надеюсь, что в Путь ты уйдешь в полном составе, те, кто получил ранения, выживут: медицина здесь почти всемогуща. Правда, если только не сердце задето, сердце – это скверно… – Помолчал, наблюдая за Черновым: как тот переможет явное поражение. Очень наглядное. Тот перемогал с достоинством. – Теперь возьмем второй вариант толкования понятия «виртуальность». Реальность, возможная при определенных условиях. Так?.. А вот это, друг Бегун, справедливо и точно, поскольку полностью относится к любой реальности. Ибо нет жизни, которая возникла бы сама по себе – из ничего и просто так. Сначала появляются условия для жизни – потом она сама. Сначала нужны условия для реальности – потом мы с тобой сидим и спорим: а не виртуальна ли она, а не воображаем ли мы ее, мы – тоже неизвестно из каких корней выросшие… – Поскольку Чернов молчал, Зрячий продолжил, и продолжил обидно: – У тебя неважная логическая подготовка, Бегун. Уж не знаю, кем ты был в той жизни, из которой ушел в очередной свой Путь, но верить слову, термину, понятию, придуманному всего лишь смертным для собственного комфорта, – это, Бегун, последнее дело для Вечного…
– Для кого? – переспросил Чернов.
Он понимал, что не ослышался, но все же переспросил, еще раз тем самым подтвердив действительно обидное обвинение Зрячего в отсутствии логики.
– Для Вечного, – повторил Зрячий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54