безобразное, словно изваянное из тяжелого гранита лицо; вполне цивилизованный, хотя и по-индейски украшенный наряд — бирюзовая бархатная рубаха; воинственная раскраска, но полное отсутствие оружия, не было даже томагавка. Старый индеец с презрением смотрел на его вычурный, с серебряной насечкой, револьвер.
— Вижу, желтоволосый, что твои прихлебатели отказались иметь со мной дело.
— А я их и не просил! — солгал граф. — Зачем оставлять кому-то другому удовольствие пустить в тебя пулю?
— Хм. Выходит, ты не только вор и трус, ты еще и лжец.
Пораженный тем, что у старика хватает наглости клеить ему ярлыки под дулом револьвера, Эшлин ощутил нелепую потребность защитить свое доброе имя.
— Среди Блэкморов нет и не было трусов! С тех давних времен, куда уходит корнями наше генеалогическое древо, Блэкморы славились… — Он опомнился. — Господи, что я делаю! Оправдываюсь перед грязным дикарем! — Эшлин щелчком снял “кольт” с предохранителя и прицелился Тахоме в грудь. — Если я трус, старик, то ты просто дурак, потому что только дурак встречает врага безоружным.
— Оружие? — Тахома пренебрежительно хмыкнул. — Когда враг твой трус, оружие ни к чему.
— Старый осел! — рассердился граф. — Разрисовал физиономию, нацепил боевой наряд и думаешь этим обратить меня в бегство?
— Ко всему прочему ты еще и невежда, желтоволосый, — спокойно возразил шаман. — Это не боевая раскраска и не боевой наряд. Рубаха — подарок моей богоданной дочери по имени Костер На Снегу. Тебе она известна как Натали Валланс. В этой рубахе я собираюсь предстать перед Маниту.
Эшлин вообразил себе Натали с иглой в руке, старательно расшивающей рубаху в подарок краснокожему, и рот его искривился в гримасе отвращения.
— Что ж, что было, то было. Я даже рад, что моей невесте взбрело в голову подарить тебе расписной саван. Тем приятнее будет обагрить его твоей кровью. Но сперва ответь, что случилось с моим братом Титусом. Это ты его убил?
— Быть может, и я, — ответил шаман, равнодушно пожав плечами. — За свою жизнь мне пришлось отправить к праотцам немало белых, и все они были для меня на одно лицо: бледные, как личинки муравья, и такие же надоедливые — сколько ни топчи, всех не перетопчешь.
— Это был не просто белый, а человек благородный, аристократ, младший сын досточтимого…
— Твой брат был человек ничтожный, как и ты сам.
— Что?! — Эшлин пришел в ярость. — Надо было прикончить тебя уже давно! Ты торчал на моем пути, как колючка в боку, и не знаю почему… — Он вдруг осекся и усмехнулся, словно вспомнив нечто очень забавное. — Кстати, старик! Отправляясь на свидание с Мапиту, прихвати с собой одну пикантную новость: на закате, когда вороны спустятся выклевать твои мертвые глаза, я получу и его золото, и твою “богоданную дочь”!
Граф ждал, что старик вспылит, но тот, к его большой досаде, остался бесстрастным.
— На твоем месте, желтоволосый, я бы не очень на все это рассчитывал.
— Почему? Уж не думаешь ли ты, что ваши глупые духи встанут на стражу того и другого? Или сам Маниту приложит к этому руку? Смех да и только! А может, ты рассчитываешь выкрутиться?
— Нет, мои дни сочтены, — спокойно признал Тахома. — Но и твои тоже, желтоволосый. Так уж предначертано, что в полдень после двенадцатого полнолуния за тобой явится чудовище, что прилетает без крыльев и терзает свои жертвы без когтей и клыков — Имя ему…
— Замолчи! Замолчи, старик!!! — перебил Эшлин, сознавая, что нервы у него сдают окончательно,
Он нажал на спусковой крючок. Это был не слишком меткий выстрел — пуля лишь оторвала у Тахомы мочку правого уха, и та повисла на лохмотьях кожи. Однако кровь хлынула ручьем, мгновенно промочив на плече бархат рубахи. Старик и глазом не моргнул.
Несколько мгновений Эшлин дико таращил глаза надело своих рук. Из его груди вырвался нелепый всхлипывающий звук. Тахома засмеялся. Он шагнул вперед, окончательно оторвал отстреленный кусочек своей плоти и бросил графу под ноги, заставив того отскочить.
— Не подходи! — взвизгнул граф. Тахома сделал еще шаг. С уха капала красная кровь, черные глаза горели, на губах застыла ужасная усмешка.
— Дьявол! Дьявол! — закричал Эшлин и выстрелил снова.
Рука его опять была неверна. На этот раз пуля пробила индейцу левую ногу повыше колена. Он продолжал медленно, но неуклонно приближаться. Вне себя от ужаса, граф постарался прицелиться с особой тщательностью.
Два выстрела прозвучали один за другим. На груди старого шамана расцвели два красных пятна, ребро и ключица были перебиты. Рыхлый бархат быстро пропитался кровью, но Тахома продолжал идти. Он шел к своему палачу, не отводя взгляда, не размыкая растянутых в презрительной усмешке губ.
Эшлин не верил своим глазам. Опустошив обойму, он выхватил второй “кольт” и продолжал стрелять, раз за разом попадая в старика. Только могучее усилие воли удерживало Тахому на ногах. Он остановился вплотную к графу — страшная кровавая статуя, воплощенное обвинение.
— Когда же ты сдохнешь, краснокожий ублюдок?! — визгливо крикнул Эшлин. — Когда ты сдохнешь, черт тебя возьми?!
Последняя пуля попала Тахоме в голову, и он наконец опустился на землю — медленно, с королевским достоинством, не сводя обвиняющего взгляда с бледного как мел графа. И в этот последний момент старый шаман увидел то, что и ожидал: безумный страх в глазах своего врага. Его гаснущие глаза успели уловить из-под опускающихся век, как между полами куртки по элегантным бриджам Эшлина расползается мокрое пятно. Старик умер с презрительной усмешкой на губах.
Это случилось там, где он и ожидал, где надеялся умереть — в Скалистых горах, чуть ниже святилища своих предков. Умирая, он знал, что там, в вышине, выстрелы его врага привели в движение тяжелые массы влажного снега, уже подточенного оттепелью.
* * *
Кейн в мгновение ока сбросил одежду. Глаза его горели, руки слегка дрожали от нетерпения. Натали обернулась и увидела, как он входит в ручей. Возглас, сорвавшийся с ее губ, перешел в счастливый смех, когда Кейн добрался до нее и заключил в объятия.
Она была одурманена, зачарована своим смуглым южанином, поэтому с трепетом заглянула в его глаза, где было столько жгучей страсти, что пар, казалось, таял от их взгляда, как туман поутру тает от солнечного света. Лицо Кейна было покрыто бусинками влаги, черты заострились, в них проглянуло что-то неумолимое. Когда он резко привлек ее к себе, Натали замерла в ожидании торопливого и грубого проникновения. Нельзя сказать, чтобы она была против, но испытала чувство сродни примитивному страху самки в момент, когда самец готовится покрыть ее, — страху, замешенному на вожделении.
Кейн наклонился. Она застыла в ожидании жадного поцелуя, от которого после припухнут губы.
Но этот непредсказуемый мужчина вдруг улыбнулся.
— У тебя, должно быть, самые сладкие губы в целом мире. Сколько ни целуй, все мало!
Он отпустил ее — лишь на миг, лишь для того, чтобы заключить в более нежное объятие, а когда поцеловал, то осторожно, легко, едва касаясь губ. И только потом пришло время поцелуя, которого она ждала в ту первую минуту, — долгого, и пылкого, и жадного.
Натали ощутила, как ладонь скользит вниз по бедру, как ее нога ложится Кейну на талию. И она узнала, что заниматься любовью можно и стоя. Это было не слишком удобно, странно, но по-своему сладостно,
Они стояли в тихонько булькающей воде, в клубах белого: пара, и любили друг друга, сплетаясь не только телами, но и взглядами. Жар голубых глаз Кейна, пыл его движений, сладость этих толчков и качаний — все придавало происходящему необычайную остроту, и на вершине упоения Натали показалось, что она не только ощущает взрыв наслаждения, но и слышит его, как треск отдаленного фейерверка.
Но когда Кейн отстранился, она прочла у него на лице тревогу.
— Стреляют, — коротко сказал он.
Глава 39
Натали стояла на коленях в погребальном зале, глубоко в недрах Гранитного дворца. По щекам ее струились слезы. Кейн стоял на шаг позади нее, со скорбно опущенной головой. Он молча смотрел, как она отдает последнюю дань покойнику, как навсегда прощается с ним.
— Тахома заменил мне отца!
— Знаю, милая.
— Он хотел быть похороненным именно здесь, рядом со своими предками… — Натали с усилием подавила горестные рыдания. — Спасибо тебе за помощь, Кейн. Столько крови… одна я бы не справилась!..
— Для меня это было честью.
Некоторое время Натали молчала, сжимая руку старого шамана. Даже ее замерзшим пальцам рука казалась ледяной.
— Кто теперь обо мне позаботится?..
Это был голос заблудившегося испуганного ребенка.
— Я, милая.
Кейн присел рядом, осторожно высвободил мертвую руку Тахомы, уложил на неподвижной груди и своими руками стал согревать холодные пальцы Натали. Натали опустила голову ему на плечо, такое сильное и надежное. Сквозь слезы она различила в расстегнутом вырезе рубашки лапу снежного барса.
— Так вот почему Тахома передал тебе свой счастливый талисман! Это был символический жест, Кейн. Он вручил тебе и меня, теперь я это знаю.
Она порывисто обняла любимого, и тот коснулся губами ее рыжей макушки. Затем он поднялся, увлекая ее за собой.
— Нам нужно идти. Здесь слишком холодно.
Натали кивнула. В погребальном зале царил промозглый холод, тела в каменных нишах были покрыты сплошной коркой льда. Бросив прощальный взгляд на Тахому, она прошептала: “Я извещу Метаку, отец!” — и последовала за Кейном к тяжелой дубовой двери. Тщательно прикрыв ее за собой, они прошли длинным каменным коридором, ведущим почти к самому устью пещеры. Как обычно. Гранитный дворец был погружен в глубокую тишину. Ни звука не доносилось из его сумеречных глубин, лишь приглушенное эхо шагов сопровождало их. Пламя свечи в руках у Кейна выгибалось назад, показывая направление потока воздуха.
В основном коридоре их встретил столь яркий свет, что оба разом зажмурились. В это время дня солнце лилось прямо в Гранитный дворец.
До полудня оставались считанные минуты.
Безоблачный день позволял солнцу обрушить на южные склоны гор всю мощь своих жгучих лучей. Снег оседал все сильнее, непрочно висящие пласты его незаметно смещались.
Блейз и Дьявол, оставленные у подножия обрыва, проявляли заметное нетерпение. При виде хозяев они дружно заржали и загарцевали на месте, дергая закрученные за ветви поводья. Как раз тогда, когда Натали и Кейн вскочили в седла, высоко над ними раздался словно бы глухой вздох. Это чудовищных размеров снежный пласт, потревоженный выстрелами Эшлина Блэкмора, потерял точку опоры и начал сползать вниз. Пока еще это было едва заметное для глаза движение, но очень скоро ему предстояло достигнуть скорости курьерского поезда.
Натали узнала этот звук и содрогнулась. Однажды она уже слышала его, и он навсегда запечатлелся в ее памяти как предвестник гибели. Подняв голову, она увидела выше кромки обрыва облако белой пыли.
— Скорее отсюда! — крикнула она, впервые в жизни с силой ударяя Блейза каблуками в брюхо.
Жеребец и не подумал протестовать, наоборот, он выкатил белки и ринулся вперед так, словно хотел оторваться от земли и взлететь. Дьявол последовал его примеру, и две гнедые молнии понеслись, по диагонали пересекая склон в направлении далеко выдающегося каменного карниза. Там, дрожа всем телом, они прижались друг к другу точно так же, как и их хозяева.
Гора содрогнулась от основания до вершины. Казалось, вся верхняя часть ее пришла в движение и устремилась вниз, на южный склон. Со своей выгодной и безопасной позиции Натали и Кейн имели возможность проследить ход лавины. Их широко раскрытые глаза вбирали в себя обманчиво ленивое, такое изящное на вид движение неисчислимых тонн снега и льда. Казалось, то морская волна невиданной высоты во время прилива перехлестнула пик и рушилась теперь на замершую в ужасе землю. Камень под ногами трясся, содрогался и двигался, как во время землетрясения.
Волна катилась все быстрее и быстрее, подстегиваемая силой земного тяготения, увлекаемая инерцией движения. Она глотала на своем пути все, и мертвое, и живое. Это была разрушающая сила в чистом виде, и, кроме сплошного гранита, ничто не могло ей противостоять. Там, где она проходила, оставалась только начисто вылизанная скала.
Когда лишь несколько мгновений отделяло гребень лавины от устья Гранитного дворца, оттуда выбежал человек. По белокурым, отливающим на солнце волосам Натали узнала Эшлина. В руках он держал туго набитые седельные сумки. Один взгляд — и он бросил их. Одна свалилась через край площадки и полетела с обрыва, вертясь, разбрасывая вокруг дождь золотых монет. Эшлин закрыл лицо руками. Если он и кричал, крик его был заглушен громоподобным ревом обвала.
Натали окаменела. Каким бы ни был Эшлин, это был живой человек, и вот так лицезреть его гибель было ужасно. Руки Кейна крепче сжали ее — он тоже видел, что происходит.
Отвести взгляд было невозможно, Натали могла лишь беспомощно следить, как белая волна настигла Эшлина и подмяла под себя. Потом она низверглась с обрыва. В гребне ее, так похожем на пенный, на миг мелькнули вскинутые руки — и исчезли, чтобы больше уже не появляться. Ни Кейн, ни Натали не знали, что в самый последний миг графу показалось, будто он слышит глухой голос старого шамана: “…имя ему — Белая Смерть!”
Белая Смерть летела и летела вниз, терзала и рвала, сметала и корежила. Она прошлась по лесу, вывернув с корнем одни деревья и лишив всех ветвей другие. Достигла жилища Кейна и, словно чудовищный каток, сровняла его с землей. Встретила на пути долину, ухнула туда, ударилась в противоположный склон, потрясая до основания целый хребет, взлетела почти до самых вершин.
И улеглась.
Эхо еще металось в расселинах и ущельях, еще оседала снежная пыль на опустошенном склоне и в заваленной снегом долине, а лавина уже стала прошлым.
Все окончательно стихло в двенадцать часов пять минут.
Глава 40
Золото было всюду, куда ни глянь. Золото блестело и сверкало вокруг.
Позолоченный язык колокола пресвитерианской церкви Клаудкасла, раскачиваясь, ловил солнечный свет и кидал веселые блики, а внутри, под позолоченным куполом, проходила церемония венчания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46