Вот он подносит к ним сигару, затягивается, потом приоткрывает их, чтобы выпустить дым. Если присмотреться, можно увидеть их контур. Крохотный огонек все тот же, но огонь в крови разгорается жарче и жарче…
Натали бесшумно повернулась на спину. Распростертая посреди ночного мрака, она позволила себе уступить владевшей ею страсти. В этом заброшенном домике они были одни — она и смуглый южанин. История повторялась. Все сошлось словно для того, чтобы дать ей еще раз ощутить наслаждение, познанное в “Испанской вдове”. Чтобы это свершилось, требовалось всего лишь пройти несколько шагов.
Откинув покрывало, Натали села на диване, помедлила — и сбросила сорочку. Теперь на ней не было ничего, кроме подаренного Тахомой золотого ожерелья. Ее бесшумные движения не нарушили тишины комнаты, и тлеющий кончик сигары продолжал размеренно двигаться на темном фоне. Натали сидела, напряженно выпрямившись. Все уже было решено, оставалось сделать первый шаг. Она поднялась.
Медленно, чтобы не наткнуться на мебель, она приблизилась к кровати. Огонек замер — Кейн вглядывался во мрак. Когда она присела на край кровати, матрац прогнулся. Послышался приглушенный возглас удивления. Натали взяла из руки Кейна недокуренную сигару и потушила в жестянке, служившей ему пепельницей. Когда последняя искра погасла, наступила кромешная тьма.
Как он сказал ей тогда, в “Испанской вдове”? “Я хочу тебя”. Три простых откровенных слова, которые решили все. Изменили ее судьбу. Ей не придумать ничего лучше.
— Я хочу тебя! — прошептала Натали.
Она не могла видеть улыбку Кейна, но ощутила ее всем существом. Он знал, о чем она думала, что вспоминала, и он разделял ее настроение. Как много общего было в их отношении к жизни!
Словно подтверждая это, Кейн произнес:
— Только не причиняй мне боли…
Глава 36
Широкие ладони Кейна легли Натали за плечи, и он привлек ее к себе. Одеяла были отброшены, от прикосновения к горячей коже по телу Натали пробежала дрожь. Пока Кейн баюкал ее на груди, она ждала затаив дыхание, зажмурившись, но приоткрыв губы в инстинктивной готовности к поцелую.
— Как бы я хотел быть нежным… но вряд ли сумею! — прошептал Кейн. — Я слишком долго ждал!
Натали протянула руку, нашла в темноте его подбородок, потом губы и осторожно дотронулась до них.
— Нежность будет потом, Кейн, а пока… пока мне тоже не до нее! Знаешь, как говаривал мой дядя Шелби? “Жажду надо утолять взахлеб”.
Натали засмеялась, сама пораженная правотой этих слов. Смех ее, тихий и низкий, прозвучал во тьме неожиданно чувственно — и оборвался, когда губы прильнули к губам. Этот первый за долгое время поцелуй с первых же секунд был жарким и страстным.
Они утолили давнюю жажду в самом деле взахлеб. Им было не до нежности в эти первые минуты исступления. Они набросились друг на друга так, словно хотели измучить, испепелить страстью. Это было грубое, опустошающее слияние, животное совокупление. Их прикосновения были бесстыдными, движения яростными, возгласы бессвязными.
Когда страсть отбушевала и тела наконец расплелись, Натали осознала, что лежит ничком поперек постели, Кейн распростерся рядом, частично накрывая ее своим телом. Простыня жгутом завилась между ними, а они этого даже не заметили! Им было не до того.
Натали повернулась. Кейну пришлось отодвинуться, но он тут же снова прижал ее к себе, целуя все, до чего мог дотянуться: влажные плечи, туго налитые груди, напряженные соски. Его бедро прижималось к ее ногам, пробуждая едва отхлынувшее желание. Кейн придвинулся, и Натали развела ноги, принимая его…
Как и в первый раз, это было неистовое слияние, в котором не было места стыдливости. Два тела, белое и смуглое, сталкивались на разворошенной постели, сплетаясь и выгибаясь. Невнятные крики слетали с запекшихся губ. Капли пота возникали на влажной коже и скатывались на мятый лен простыней.
Это была короткая исступленная близость людей, слишком долго не дававших себе воли, слишком изголодавшихся друг по другу. Когда она достигла пика, двойной счастливый крик пронзил густую жаркую тьму.
Какое-то время любовники лежали в объятиях друг друга, медленно приходя в себя. А потом не сговариваясь, засмеялись — от чистой радости бытия, от счастья быть молодыми, пылкими и так упоительно удовлетворенными, а главное, оттого что были наконец вместе. Они смеялись и смеялись, пока из глаз не покатились слезы, не разболелись мышцы живота и не пресеклось дыхание. Но это случилось далеко не сразу. Если кому-то из них удавалось справиться с приступом веселости, картина того, как другой катается по постели, была настолько уморительна, что смех снова рвался из груди. И даже в полном изнеможении они еще долго продолжали хихикать. Ни с одним из них никогда не случалось ничего даже отдаленно напоминавшего это неудержимое веселье.
Успокоившись, они устроились рядом бок о бок, рука в руке. Некоторое время в комнате царило умиротворенное молчание, потом Натали повернула голову и коснулась губами влажного смуглого плеча.
— Кейн, нам надо поговорить.
Она ощутила, как он напрягся.
— Ладно. Я только зажгу лампу.
Он мимолетно коснулся губами лица Натали, на котором все еще играли живые краски страсти, и поднялся с постели. В ожидании его она подвинула разбросанные подушки к изголовью и облокотилась на них, согнув ноги в коленях.
Огонек лампы затеплился. Из темноты выступило лицо Кейна, на котором было явное выражение тревоги. Он улыбнулся Натали. Улыбка вышла непосредственной, мальчишеской, это была одна из тех улыбок, что трогали ее до глубины души. В моменты неуверенности Кейн был ей особенно мил — не барс, а заблудившийся тигренок.
— Иди скорее сюда!
Кейн приблизился с видимой настороженностью. Было заметно, что он не догадывается, о чем будет разговор, и это его нервирует. Натали не собиралась изводить его неопределенностью. Она похлопала ладонью по подушкам, приглашая присоединяться. Кейн неохотно подчинился.
— Ну что?
Натали взяла его за руку и заглянула в беспокойную глубину ясных, как небо, глаз. На лице Кейна теперь не было и следа той мальчишеской улыбки, оно замкнулось и посуровело. Теперь это снова был Кейн-скептик, Кейн-прагматик, чуждый романтики, крепко стоящий обеими ногами на земле. Человек, который много повидал и пережил и обо всем составил свое мнение.
Натали не могла порицать его за это. Цинизм — маска ранимой души. Настоящий мужчина и сильная личность, Кейн тем не менее знал, что такое страх. Его пугала самая хрупкая, самая трепетная вещь на свете — любовь. Полюбив, он ни за что не признался бы в этом первым.
— Кейн, — осторожно начала Натали, удерживая его взгляд, — я тебя очень люблю.
Он быстро отвел взгляд, смутился и снова посмотрел ей в глаза.
— Это правда, — сказала она. — Я люблю тебя всем сердцем. И я знаю, что ты тоже меня любишь. Ведь любишь, Кейн?
Он не ответил. Натали ощутила короткую дрожь его пальцев.
— Почему ты так боишься в этом признаться? В любви нет ничего постыдного! — Она помолчала и улыбнулась. — Может быть, ты стыдишься того, что полюбил развратницу? Но я не развратна, Кейн. Кроме тебя и мужа, у меня никого не было.
— Мне все равно, сколько их у тебя было!
— Нет, тебе не все равно, и я этому рада. А насчет Эшлина я солгала. У нас ничего не было, клянусь тебе!
— Да, но… — Кейн помялся, — почему же тогда…
— Я отдалась тебе при первой же встрече? — Натали тихо засмеялась. — Ты не понимаешь, и в этом нет ничего странного. Я сама это поняла только сегодня. Раньше я думала, так вышло потому, что наши жизни висели тогда на волоске. Но нет, Кейн, не поэтому. Будь на твоем месте другой, ничего бы не случилось, даже под угрозой смерти. Все дело в том, что это был ты.
— Я! Вот уж действительно главный приз! — Кейн усмехнулся. — Желать — одно дело, но любить…
— И все же я люблю тебя. — Натали взяла его лицо в ладони. — Даже если пока без взаимности, то я добьюсь ее, ты уж мне поверь! Слышишь, Кейн Ковингтон? Тебе придется ответить любовью на любовь! — Она убрала руки. — Но это подождет, а пока как насчет горячей ванны?
Они вымылись, поели и устроились у камина с чашками кофе и бокалами янтарного бренди. Они разговаривали. Наступил черед Натали рассказать о своей семье, детских годах, надеждах и разочарованиях. Она старалась убедить Кейна в том, что образ видавшей виды бессердечной лгуньи, который он для себя составил, не имеет с ней ничего общего, что на деле она просто женщина из плоти и крови, импульсивная, но вполне достойная доверия, что она способна не только на безрассудную страсть, но и на верность, и на настоящую любовь.
Натали подробно остановилась на своих отношениях с Эшлином. Она признала, что этот человек сумел одурачить ее своим поверхностным лоском и что, не любя, она тем не менее приняла его предложение. Она объяснила это глубокой любовью к мужу и тем, что долго не могла его забыть. Ей казалось, что она уже никогда больше не сможет полюбить, но, как каждой женщине, ей хотелось иметь семью и детей.
Натали говорила открыто, ничего не утаивая и не опуская взгляда. Она вложила в свой рассказ всю душу, надеясь раз и навсегда разбить недоверие Кейна. Он должен был понять: чтобы узнать о ней то, что его интересует, ему достаточно спросить.
И она видела, что по мере того, как длилась ее исповедь, Кейн все заметнее оттаивал. Он так и не сказал о своей любви, но Натали не тревожилась. Все в свое время. Разговор шел долго. Недопитый кофе остыл, зато янтарная жидкость была выпита до дна.
— Боже мой, ты только взгляни, который час! — наконец воскликнула Натали. — Ложись, тебе нужно как следует отдохнуть…
Она очнулась от короткого сна в объятиях Кейна. Тот ни спал. Заметив, что глаза ее открыты, он разжал руки, позволив ей опуститься на подушку, и укрыл получше.
— Куда ты? — сонно спросила Натали, увидев, что он поднимается:
— Я только хочу погасить свет. Иначе мы не сможем выспаться.
— Да, конечно.
Из-под полуопущенных век Натали следила за тем, как ее смуглый возлюбленный обходит комнату, как гасит лампы, в который раз отмечая кошачью грацию его движений. На игру этих мышц невозможно было наглядеться, и она поймала себя патом, что любуется Кейном с новым чувством гордости обладания. Он принадлежал ей, этот удивительный, непостижимый мужчина. Она владела этими сильными руками, широкими плечами, узкими бедрами — всем этим мощным телом, только что подарившим ей столько чувственного наслаждения.
Когда Кейн вернулся в постель, Натали сжала его в объятиях так крепко, что он засмеялся с радостным удивлением.
Они уснули и спали, не просыпаясь, до самого утра, как дети, чей невинный горизонт еще безоблачен. Словно для того, чтобы усилить это сравнение, Натали приветствовали солнечный свет и синева небес. В незашторенное окно было видно, что на небе нет ни облачка.
* * *
Первые несколько минут после пробуждения Натали лежала с ощущением счастья, не мешая Кейну сладко спать. Ровное дыхание и улыбка на его губах говорили, что ему снится что-то приятное. Засыпая, Натали свернулась калачиком, и он повторил эту позу, заключив ее как бы в теплый кокон. Одеяло было ни к чему — они и так отлично согревали друг друга.
Натали почувствовала, что улыбается. Если все пойдет как она хочет, именно так и будет начинаться каждое их утро.
По оконному стеклу вниз пробиралась капелька воды. Натали проследила взглядом оставленную ею влажную дорожку до самого верха и увидела под стрехой частый ряд сосулек. На каждой из них, наливаясь и тяжелея, висела капля воды.
Начиналась оттепель.
Огонь в камине давно потух, но, как она и предполагала, комната не остыла за ночь. Это означало, что снаружи стало значительно теплее. Чинук всегда начинался ночью, и к утру горные склоны было не узнать. Теплое дыхание этого ветра, словно по мановению волшебной палочки, превращало зиму в весну,
Внезапно Натали охватил страх.
Двенадцатое полнолуние года! Оно как раз сегодня! Тахома сказал, что этот день поставит точку на ее миссии, избавит от роли жрицы Маниту. В этот день случится нечто важное… а может быть, и страшное?
Сердце зачастило, лицо вспыхнуло. Почему Тахома не сказал большего?! Нет ничего ужаснее неопределенности!
Жар сменился ознобом, когда в памяти Натали всплыл короткий разговор, произошедший между ней и Кейном этой ночью, после очередной близости.
— Завтра я посещу Гранитный дворец, — сказал Кейн, — и одним выстрелом убью двух зайцев.
— Ты о чем? — встревожилась она.
— Эшлин явится за золотом, и когда я…
— Прошу тебя, не надо!
— …когда я с ним разделаюсь, то прихвачу немного золота для нас с тобой.
— Боже мой, ты ни слова не слышал из того, что я говорила! Это священное золото, Кейн, к нему нельзя прикасаться! — Она не знала, как заставить его понять. — Это золото не приносит счастья, рано или поздно оно губит того, кто им воспользовался. На тебя падет проклятие, понимаешь?!
— Ах, Натали, Натали! Ты же умная и образованная женщина, как ты можешь принимать всерьез индейские суеверия!
И вот она лежала в объятиях спящего возлюбленного, изнемогая от страха за его жизнь, лихорадочно изыскивая способ удержать его от похода в Гранитный дворец. Пусть не навсегда, на несколько часов! В полдень двенадцатое полнолуние закончится, а с ним, быть может, потеряет силу и пророчество Тахомы.
Да, но ведь Эшлин не станет менее опасен, когда полдень минует, и не передумает брать золото! И зачем только потеплело! Лучше бы Маниту наслал на Скалистые горы еще один свирепый буран! Тогда даже снедаемый жадностью безумец не рискнул бы отправиться за золотом. Дом по самую крышу завалило бы снегом, они с Кейном нежились бы в нем, как в уютной берлоге, забыв про Эшлина, про весь внешний мир. Они любили бы друг друга снова и снова, они были бы счастливы…
Возможно, Кейн согласится пойти к шерифу и заявить о покушении на свою жизнь? Или…
Кейн шевельнулся. Еще не проснувшись, он нащупал округлость груди и накрыл ее ладонью.
— Бедняги!.. — пробормотал он.
— Кто?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46