Моя симпатичная лошадка ровно бежала по меже к синеющему вдалеке лесу.
Ехать верхом мне понравилось. Кобылка повиновалось малейшему движению повода и не выкидывала никаких коленец. Для тренировки я несколько раз останавливал ее и поворачивал из стороны в сторону.
Миновав большое поле, подходившее к самому лесу, я остановился на опушке. Дальше нужно было продвигаться, соблюдая осторожность. Однако лес был редкий, светлый и опасаться внезапного нападения не приходилось. Это расслабляло, и я просто ехал, дыша полной грудью свежим воздухом и праздно глядя по сторонам. Как можно в таких просторах отыскать прятавшегося оборотня, я по-прежнему не представлял. Оставалось надеяться на удачу. Коли гора не идет к Магомету, Магомет сам придет к горе.
Лес, между тем, оставался все таким же, и я начал дремать, оставив право выбирать направление лошади. Она, как говорится в таких случаях, не подвела – вывезла на большую дорогу. Чем дальше мы продвигались, тем меньше у меня оставалось энтузиазма. Никаких ям или медвежьих берлог на обочине почтового тракта мне пока не попадалось. Все те же однообразные деревья в светлом сухом лесу.
Дорога вскоре вышла на открытое место. Вдалеке виднелись луковицы церкви, значит, там наверняка располагалось село. Я взял в сторону и через полчаса попал на новый проселок. Он была шире первого и сильно разъезженная. Впрочем, это не помешало лошади сохранить тот же аллюр. Я огляделся и направил ее в сторону очередного леса…
Таким образом, без большой пользы для дела мы с конягой мотались по всей округе часов до четырех пополудни. К этому времени я проголодался, съел припасенный кусок пирога с осетриной, запил его добрым вином неизвестного названия и происхождения и поворотил назад. Без привычки просидеть столько часов в седле оказалось утомительно.
Теперь, на обратном пути, я почувствовал, что натер седлом ноги и ягодицы. Пришлось сойти с лошади и укоротить стремена, чтобы, пружиня ногами, меньше их натирать. После этого ехать стало полегче. Забрался я далеко, и возвращение в Завидово затягивалось. К тому же после обеда немного заблудился, каким-то образом выехал к незнакомой реке и потерял больше часа на возвращение на знакомую дорогу.
Дело шло к вечеру, посвежело, и начались долгие лиловые летние сумерки. Дорога петляла то между убранных полей, то небольших перелесков. Была она на удивление пустынна. Куда-то подевались крестьянские возы и телеги обозов, раньше часто встречавшиеся в пути.
Я уже начал тревожиться, не заблудился ли снова, когда, наконец, навстречу попался целый поезд экипажей. Я придержал кобылку, рассматривая, кого мне послала навстречу судьба. Оказалось, что это обычный семейственный выезд. Упитанный помещик с толстой женой путешествовали на нескольких колясках и телегах в сопровождении многочисленной челяди и конных гайдуков.
Сам барин вместе с женой возлежали на подушках в просторной рессорной бричке. За ним следовало еще три экипажа с домочадцами.
Мы вежливо раскланялись и почти разминулись, когда толстяк приказал своему кучеру остановиться.
– Изволите ехать в Завидово к Василию Ивановичу? – спросил он неожиданно для такой внушительной комплекции тонким голосом.
Я подтвердил, что, действительно, еду туда.
– Изволите вояжировать в одиночку?
– Изволю.
– Сейчас вам по пути будет лес, так там, случается, шалят, – предостерег доброхот. – Одному вечером ехать опасно. Ежели желаете, то можете переночевать у меня в имении, а завтра я дам вам конвой.
Я как можно сердечнее поблагодарил хорошего человека и отказался. На гостевание у меня не было времени, а разбойников я не боялся. Перекинувшись еще несколькими вежливыми фразами, мы разъехались. Я разрешил лошади выбрать темп «по умолчанию», и она затрусила не тряской рысью.
Впереди показался лес, который я проезжал несколько часов назад. Массив был довольно большой. Дорога пересекала его в самой узкой части. Теперь, в вечернем сумраке, да еще после предупреждения о разбойниках, лес казался темным и угрюмым. Я почти пожалел, что не принял предложение писклявого помещика.
Чем дальше забирался вглубь леса, тем тревожнее делалось на душе. На широкой опушке я остановил лошадь, проверил пистолеты и подсыпал на полки свежего пороха. После этого пришпорил конягу шенкелями и заставил бежать галопом. С версту мы проскакали безо всяких происшествий, как вдруг впереди раздался оглушительный треск, и здоровенная ель рухнула поперек дороги.
Лошадь резко остановилась и встала на дыбы, чуть не сбросив меня на землю. Пытаясь удержаться, я припал к ее шее, и это спасло мне жизнь. Из придорожных кустов грянул выстрел. Пуля просвистела над ухом, сбив с головы треуголку.
Следующие мгновения я действовал на одних инстинктах: соскочил с коня на противоположную выстрелу сторону, умудряясь не запутаться в стременах, вытащил оба своих пистолета, взвел курки и прислонился спиной к толстому дереву. Лошадь взбрыкнула и отбежала в сторону, и я остался стоять на самом виду, как приговоренный к расстрелу.
Бежать было некуда, да и непонятно, в какую сторону. Нападавшему ничего не стоило перезарядить ружье и, спокойно прицелившись, пристрелить меня. Однако, как я узнал позже, у разбойников, а это таки были они, оказались другие намерения, поэтому и выстрела не последовало.
Пока я затравленно озирался по сторонам, откуда-то сверху раздался свист. Из кустов на дорогу выскочило сразу несколько вооруженных чем попало мужиков. Было их человек десять, что в данных обстоятельствах было для меня одного более чем достаточно. Сначала я обратил внимание на троих разномастно одетых, с саблями и ружьями в руках, а потом уже на остальных в крестьянском платье, вооруженных вилами и дубинами.
Изо всех выделялся здоровенный человек со свирепым, заросшим до глаз бородой, лицом, «нарядно» одетый в атласный камзол и офицерскую треуголку. Он больше других смахивал на атамана, и его первым я взял на прицел.
Все происходило очень быстро, и времени для маневра у меня не было. Я предупреждающе крикнул и направил в их сторону оба пистолета. Мои манипуляции с оружием никак не подействовали на нападавших, тогда я истратил один заряд, выстрелив над головами.
Пистолет плюнул огнем и дымом, и нападающие как вкопанные остановились шагах в десяти от меня. Никому не хотелось получить следующий выстрел в упор. Не испугался один атласный атаман. Вызывающе глядя мне прямо в глаза, он медленно приближался.
Это у него было чем-то вроде психической атаки. Таким способом дворовые «быки» деморализуют хороших домашних мальчиков и девочек, не решающихся на крутое противодействие. Со мной такие номера не проходят – не очень давно случилось и худшее с размозженной в яичницу головой. Ничего, пережил.
– Стой, пристрелю! – приказал я ему.
– Смотри, барин, не промахнись, – насмешливо сказал атаман и сделал еще шаг в мою сторону.
– Не бойся, не промахнусь, – пообещал я ему спокойным, равнодушным голосом, сам удивляясь, как это у меня получилось, – пулю точно между глаз закачу.
Разбойник, кажется, поверил, внутренне дрогнул и остановился. Мы вперились друг в друга. У атамана были шалые, диковатые глаза, но полной уверенности в своей силе во взгляде уже не было.
– Ты меня убьешь, а они тебя, – сказал он, мотнув головой в сторону застывшей на месте банды.
– Это мы еще посмотрим, – твердо ответил я, – да, ежели и убьют, тебе от того слаще не будет. Подохнешь, как собака, без покаяния.
Атаман смутился. Он внимательно смотрел на меня сторожкими глазами, не зная, на что решиться. Умирать без покаяния явно не спешил.
– Давай, барин, так разойдемся: оставь нам коня, казну и оружие и иди, куда хочешь, – предложил он.
– А может, тебя еще отвести в избу, где деньги лежат? – поинтересовался я, слегка, в духе времени, переиначив известную присказку Остапа Бендера.
Атаман всерьез обдумал предложение, но оно его не заинтересовало:
– Нам изба без надобности, – пробасил он.
– А мне без надобности оружие отдавать. Я сейчас тебя пристрелю, а остальных саблей перекрошу, – нагло ухмыляясь, заявил я.
Атаман, кажется, поверил и дернул глазом в сторону.
Это спасло мне жизнь.
Я быстро глянул по сторонам и успел заметить, что один из разбойников хладнокровно целится в меня из здоровенного фитильного ружья. Именно чадящий фитилек и привлек внимание. Не раздумывая, я выстрелил в него, бросил бесполезные, разряженные пистолеты, выхватив из ножен саблю, подскочил к атласному предводителю и приставил к его горлу клинок.
Уже стоя возле него, я увидел, что стрелок закачался и, выронив из рук ружье, опускается на дорогу.
– Ну! – грозно спросил я, стараясь, чтобы голос у меня не дрогнул. – Кто еще на тот свет хочет?
Желающих, судя по общей реакции, не оказалось. Разбойники попятились и испуганно смотрели на лежащего на земле товарища.
– Убили, братцы, убили! – вдруг жалобно закричал раненый, доказывая, что все еще жив.
– Ты, это, барин, чего творишь?! – обиженно спросил атаман. – Разве есть закон живых людей убивать! Энто ли по-христьянски?
Я не нашелся, что ответить на такое странное обвинение профессионального душегуба. Он же совсем по-детски шмыгнул носом:
– С пистолетом-то кажный стрелить может. А вот ежели ты такой смелый, то давай один на один, – неожиданно предложил он.
– Давай! – с деланным азартом согласился я, понимая, что если начнется общая свалка, шансов у меня не будет никаких.
– На саблях или на кулаках? – благородно предоставил мне право выбора атаман.
– А ты как хочешь? – ушел я от ответа.
– Давай на саблях! – хитро сощурив глаза, сказал он.
Я нерешительно помялся, давая возможность противнику утвердиться в мысли, что я опасаюсь исхода боя. Дуэль на кулаках меня совсем не привлекала. Я еще не имел случая в восемнадцатом веке увидеть нормальную драку, и потому не знал, какие имею технические преимущества перед аборигеном, тем более, что атаман был значительно тяжелее и, по виду, сильнее меня. Моя притворная робость его ободрила, и он утвердился в правильности выбранного оружия.
– Что же ты за барин, когда мужика испугался?! – нагло скаля зубы, спросил он, хотя сам незаметно отстранялся от моего клинка.
Мне осталось только самолюбиво обидеться и решиться на неравный бой:
– Ладно, – неохотно согласился я, – на саблях, так на саблях. Коли ты побьешь, все мое – твое, коли, я побью – наоборот. Клади крест.
Атаман согласно кивнул и перекрестился. Я опустил саблю. Разбойники же одобрительно закричали, заинтересованные предстоящим развлечением. Про раненого товарища они, естественно, забыли. Тотчас на ровном месте организовался круг. Мужики принялись подбадривать своего предводителя, не сомневаясь в его замечательных способностях.
– Прогадал, барин! – закричал один из разбойников с веснушчатой глупой физиономией. – Прокопыч, он того! Он спуску не даст!
– Известно, не даст! – поддержал его еще кто-то. – Прогадал ты, барин! Прокопыч, он – сила!
Пока продолжались эти разговоры, мы с противником скинули верхнее платье и встали в позиции. У атамана была казацкая шашка, сантиметров на пять длиннее моего восточного клинка. Учитывая физическую силу «Прокопыча» – это было большое преимущество. Вряд ли его рука быстро устанет от тяжелого оружия.
– Приступим, пожалуй! – предложил я.
Атаман сначала радостно засмеялся, потом, видимо, нагнетая решительность, угрожающе вытаращил глаза, утробно заревел и, вращая над головой шашку как дубину, бросился на меня.
Похоже, что правил фехтования он просто не знал и пытался, как и раньше, подавить противника нахрапом. Я спокойно принял его удар, увел его клинок вниз по касательной и, пока конец шашки двигался по инерции вниз, приставил острие сабли к шее противника, порезав ему для большей убедительности кожу. – Сдавайся или голову срублю!! – заорал я диким голосом. Разбойники в страхе попятились назад, расширяя круг. – Всех перережу, мать вашу так, перетак!
Угроза подействовала, и они отступили еще дальше. Теперь у меня образовалось достаточное пространство для маневра, если дело дойдет до схватки. Один атаман оставался невозмутимым. Он отбросил в сторону свое оружие и неожиданно спокойно согласился сдаться:
– Твоя взяла! Видать, ты, барин, в рубашке родился.
– Прокопыч, он скажет! – радостно закричал веснушчатый заводила. – Он востер, да и барин молодцом!
– Это, как водится, – поддержал его прежний подголосок.
Разбойники, кажется, не разочарованные так быстро кончившимся зрелищем, одобрительно смотрели на меня. Меня их неожиданная реакция на поражение атамана удивила.
– Ну, коли крест клал, гони казну! – потребовал я. В ответ раздался дружный смех.
Мужики радостно гоготали над одураченным барином.
Агрессия недавнего боя прошла, и видно было, что это вполне безобидные, добродушные люди.
– Так нетути никакой казны, барин, – наконец, смог объяснить причину общего веселья конопатый.
– Это верно, – смущенно подтвердил и атаман, – не разжились еще казной, а что было, давно пропили и проели. Ежели хочешь, нашего пленного себе возьми, да только очень уж он захудалый.
Мне осталось только обескураженно покачать головой. Между тем раненый продолжал жалобно стонать, явно не собираясь умирать. Я подошел к нему. Плечо мужика было в крови. Он смотрел на меня затравленными осуждающими глазами.
– Нечто можно, барин, в православного стрелять? Погубил и мою, и свою душу. Как мне помирать без покаяния!
Мне осталось только пожать плечами. К примитивному эгоцентризму соотечественников, не соизмеряющих своих действий в отношении окружающих с ответными действиями в отношении себя, я привык и в нашем времени.
Ничем от далеких предков в этом вопросе мы не отличаемся. Может быть, только тем, что реже стреляем друг в друга из фитильных ружей и чаще перекрываем выезд с парковок.
Однако с раненым нужно было что-то делать. На это гуманизма у меня еще хватило. Я приказал снять с него солдатский сюртук и рубаху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39