Правда, тот враг не столько Руси, сколько Орды. Впрочем, нет, не Орды — Тохтамыша. Тохтамыш скинут, кто теперь у власти в стремительно теряющей былую силу Орде, уже фактически распадающейся на части? Тимур-Кутлук, друг и собутыльник Тайгая? Или никому пока не известный Едику-Едигей? И тот и другой — ставленники Тимура и, опираясь на его поддержку, попытаются восстановить пошатнувшееся величие Орды, в первую очередь в том, что касается дани, собираемой с русских княжеств, пусть не такой уж и большой, но не в размере дело — в принципе! Орда — сюзерен, княжества — покорные вассалы. Так! И только так! Русские князья, тот же Олег Рязанский или Василий, князь владимирский и московский, то хорошо понимают. Очень хорошо. Дмитрий Донской хоть и передал власть Василию без ярлыка ордынского хана — да вряд ли такое положение вещей будут долго терпеть новые хозяева Орды. Таким образом, Тохтамыш из врага русских превратился в друга! Поддержать его против ордынских ставленников Тимура — вот главное направление политики того же Василия, или Олега, или… или Витовта, великого литовского князя. По идее, Тохтамыш — а с ним, с большей степенью вероятности, и Абу Ахмет — может находиться сейчас у любого из этих князей — пожалуй, самых могущественных в это время. Точнее Раничев не знал, вернее, не помнил, хотя и изучал когда-то летописи, которые одно и то же событие описывали всегда по-разному, да еще и в датах путались. Вот и поди тут, вспомни… Эх, знать бы, где упасть… Все бы летописи перечел, сел бы за кандидатскую! Ну да чего уж теперь. Самому все выяснять придется. Вон до чего докатился он, Иван Петрович Раничев, — шпион Тамерлана в русских землях! Враг и предатель! Прав будет воевода Панфил Чога, коли велит предать его смерти. По заслугам предателю и шпиону. Иван невесело усмехнулся. Н-да, ситуация… Впрочем, он вовсе и не собирался передавать Тимуру вызнанные русские секреты. Да и секретов никаких знать не хотел, лишь бы вот отыскать Тохтамыша… вернее — Абу Ахмета. А вдруг тот покинул опального хана? Нет, не должен — куда ему еще деться? В Орде — люди Тимура, а уж для него Абу Ахмет — злейший враг. И сам «человек со шрамом» это хорошо понимает. А значит, коли в нынешней Орде — улусе Джучи — ему жизни нет, будет делать ставку на возвращение к власти Тохтамыша. Единственный для него вариант. Кроме, разумеется, внезапной смерти Тимура и хорошей заварушки в Мавераннагре. Ну до того еще далеко, надо думать. Значит, с Тохтамышем Абу Ахмет, тут и рассуждать нечего. Остается только их отыскать. И — Евдоксю… Иван не смог бы сказать, что для него теперь важнее. И как поступить с Евдоксей, когда будет вызнана тайна перстня? Вот он, перстенек, подаренный эмиром! Раничев осторожно погладил глиняный талисман под рубахой на шее, висевший на длинной бечевке чуть ниже крестика, как некоторые вешали мощи святых, в глину был закатан перстень. Золотой, с круглым, граненным по краям, изумрудом, тайну которого и нужно было узнать у Абу Ахмета. Или — есть кто-то еще посвященный? Может, и есть. Только найти его еще труднее. Хорошо хоть известен Абу Ахмет. А Евдоксю… В случае, если все пройдет, как и задумано, Евдоксю можно будет забрать с собой! Можно? Нужно! Там уж всяко удастся паспорт выправить — слава богу, не сталинские времена.
Раничев улыбнулся. А и в самом деле — хорошо будет!
— Ты чего тут вынюхиваешь, шпынь?
Погруженный в размышления Иван и не заметил, как стемнело. Он стоял один-одинешенек под мелким дождем, на сожженной пустоши, на приличном отдалении от срубов. А сзади к нему подошли двое. И еще пара хоронилась в отдалении за кустами. Раничев оглянулся, положив ладонь на рукоять кинжала. Смешное оружие — что кинжал против четверых, вооруженных… ну да — дубинами. Двое подходивших к нему были чем-то похожи: оба кудлатобороды, приземисты, в одинаковых суконных шапках безо всякого меха, в простых кафтанцах с прорехами, в подвязанных лыком поверх онучей подошвах. Голь-шмоль перекатная. Тати! Бежать? Догонят, да не побежишь особо по грязи-то. Сражаться? Ну удастся заколоть одного-двух, вряд ли больше… Выход один — напугать! Главное, понаглее, побесстыднее…
Иван подбоченился, взглянул строго:
— Эй, вы двое! Почто шапки не сымаете? Аль давно не пороты? Так ужо, сейчас… — Он неожиданно посмотрел куда-то в сторону и свистнул. — Эй, Макарка, Титко, мать-перемать. Да где вас черти носят? Тати ночные посовсем обнахалели, шапки не сымают, в поруб их да кнута!
Услыхав такое, мужики озадаченно переглянулись и попятились.
— Куда?! — строго рыкнул на них Раничев. — Кто таковы будете?
— Ты не серчай, батюшка, — оглядываясь, залопотали тати.
Краем глаза Иван приметил, что тех двоих, что скрывались за кустами, давно уж простыл и след.
— Мы Колбяты Собакина люди, — один из мужиков наконец снял шапку и поклонился. То же самое, зыркая вокруг глазами, проделал и второй.
— Колбяты Собакина? — переспросил Раничев. — Знаю такого, боярин справный. Друг мой. — Оглянувшись, Иван махнул рукой: — Эй, робята, то знакомцы, ждите, поскорости подойду к вам. — Обернулся к мужикам, сверкнул очами: — А почто ж вас Колбята на ночь глядя в город отправил?
Мужики явно замялись. Раничев про себя усмехнулся. Еще бы не замяться, поди, отправил их сам Колбята на лихой промысел — хватать одиноких путников да верстать в холопы, людей-то после нашествия мало осталось. Да и мужички — те еще душегубцы, судя по виду. Кого и приведут к боярину, а кого и… Интересно, как это усадьбу боярскую гулямы не пожгли? А, да ведь Аксен-то… Поди, не дал запропасть добру-то, хоть и не особо чествовал батюшку. Ну да не вечен Колбята, помрет — все Аксену достанется, больше-то сынов нет. Ну Колбята, Колбята, борода многогрешная, по-прежнему людоимством промышляешь, как и в старые времена, ну а сейчас-то, в безлюдье, и подавно.
— По здорову ль Аксен Колбятыч? — ехидно осведомился Иван.
Мужики покачали головами:
— Нетути Аксена, давно уж не приезжал. Боярин-то с ним не очень…
— Знаю, что не очень, — кивнул Раничев, зыркнул на мужиков: — Али бросить вас в поруб?
Те попадали на колени:
— Что ты, что ты, батюшка!
— Аль отпустить? — Иван сделал вид, что задумался, потом махнул рукой: — А, пес с вами, проваливайте. Поклон боярину передайте.
— От кого поклон-то, родимец? — на бегу оглянулся один.
— От ку… — Раничев запнулся. И вправду — от кого? Хотел поначалу брякнуть, что от купца такого-то, да вовремя вспомнил, что нету у купцов таких прав — хватать кого ни попадя да тащить в поруб. Пока что напуганы мужики, а вдруг о чем догадаются? Тогда что? Бежать аль кинжалом? — От сотника Гермогена, — сообразил наконец Иван. — Что со стражами волею князя Олега Иваныча для пригляду в Угрюмов-град послан.
Мужики остановились в отдалении, еще раз поклонились до самой земли и исчезли в синем мареве ночи.
Хотя, конечно, никакая еще и не ночь была — вечер. Просто стемнело быстро, чай осень, да и непогодь, эвон, дождище-то, так и моросит, так и сыплет, уж скорей бы, право, морозец. Надоели уже и сырость, и грязища. Однако надо бы что-то думать насчет ночлега, да и поесть бы не худо. Неужто корчмы никакой в городе нет или двора постоялого? Уж никак не может не быть, вот только где теперь найдешь-то? У татей надо было спросить, да вот догадался поздно.
— Эй, человече! — пройдя несколько десятков шагов по направлению к недостроенным городским воротам, Раничев увидал стражника. Надо же, и где ж ты раньше-то был? В проржавевшей кольчужице, укрывшись от дождя коротеньким серым плащиком, в шишаке с отломанным флажком-еловцем, страж представлял собой жалкое зрелище. И как только такого взяли в дружину? Ха! Иван хлопнул себя по лбу. В какую там дружину? Откуда она здесь? Ополченец, может, даже и холоп чей-нибудь али закуп — вот и несет службишку. Ух, и погодка же!
Стражник обернулся на крик, на всякий случай воинственно выпятив вперед короткое копье-сулицу. Дождавшись, когда одинокий путник подойдет ближе, спросил грозно:
— Кто таков будешь?
— Иван Козолуп, — еле сдерживая смех, отрекомендовался Раничев. — Звенигородца Козолупа Кузьмина сын, компаньон купецкий.
— Кто? — удивленно переспросил воин, с виду — совсем еще мальчишка, узколицый, губастый, худой, правда — высок, верней сказать — длинен.
— Купчишка, — пояснил Иван. — Купца Селифана Рдеева приказчик. Слыхал небось про Селифана-то? Человек известный.
— Слыхал, — кивнув, стражник вскинул глаза. — А чего тут один в дождь-то?
— Да возок в лесу застрял, эвон, за рекой, — Раничев неопределенно махнул рукою. — Вытянуть бы, да покуда охочих искал, провозился. Теперь-то уж все — темнища. А ты сам-то из княжьих будешь?
Отрок протяжно присвистнул:
— Тю! Скажешь тоже! Из княжьих… Кабы был из княжьих, рази б в этакой рванине стоял бы? — он тряхнул мокрым плащиком и, громко шмыгнув носом, пожаловался: — Надоело тут — жуть. Скорей бы уж смена.
— Э, так ты из ополчения, — закивал головой Раничев. — Местный, что ль? Уцелел, брат!
— Не, дядько, — стражник замахал руками. — Что ты, не местные мы, прихожие. Со Пронской землицы смерды, язм да батюшка мой Прокл.
— Вон что… А тебя-то как кличут?
— Лукьяном. — Воин опять шмыгнул носом. — Не слыхал ли, петухи пропели?
Раничев отмахнулся:
— Не, не слыхал. Да и откель тут петухи-то? Супостат, поди, всех переел-пережарил.
— Да есть, — улыбнулся Лукьян. — Вон хоть у Спиридона-хромца али у Ефимия на постоялом двору.
— На постоялом двору? — заинтересовался Иван. — А где двор-то?
— Да там, — отрок махнул рукою и вдруг попросил жалобно: — Ты это, не уходи, дядько… Уж смена скоро — так я тебя как раз на постоялый двор к Ефимию и отведу. К себе б позвал, да землянка у нас сырая, вишь, как нос заложило? Как бы лихоманка не приключилась.
Раничев посочувствовал:
— А что зимой-то заведете?
— А зимой назад, в Пронск, к хозяйству! — Лукьян посветлел ликом… или это просто луна показалась на миг в разрывах дождевых туч? — Мы ж тут не на совсем, на службу, тиун княжий сказал — до зимы, а там возвертайтеся.
— Скучна небось службишка?
— Как сказать, — отрок пожал плечами, похвастал: — Во прошлую седмицу едва на схватили татей — людокрадством тут промышляли. Наши уж им дали — с тех пор сюда носа не кажут.
«Сказал бы я тебе, как не кажут!» — про себя усмехнулся Иван, а вслух выразил свое одобрение:
— Так им, лиходеям, и надо. Словили кого?
— Да не, убегли, шпыни бесовы.
— А что, Олег-то Иваныч сейчас в Пронске? — словно бы невзначай поинтересовался Раничев. — А то мне б к его двору — может, какой-нибудь товар заказали б?
— Не, не в Пронске, — Лукьян повертел головой. — Наши недавно оттуль приезжали, ничего не сказывали, а видали бы князя, так рази ж не похвалились бы? У себя князь, дай ему Бог здоровья, в Переяславле-граде.
— Экое у тебя копьецо, — Иван попробовал пальцем втульчатое острие сулицы. — Остро!
— Сам затачивал! — похвалился отрок. — Ой, глянь-ко, кажись, идет кто-то? Ты уж не уходи, недолго осталось.
— Не уйду уж, — Раничев едва не расхохотался. Ну, блин, и часовой, однако! И скучно ему. и страшно, и одиноко. — Тебе годок-то какой, Лукьян?
— Пятнадцатый, дядько.
Иван покачал головой — одначе! Хотя, в общем-то, чего удивительного? Какой же староста отпустит справного мужика на княжью службу? Как всегда бывает — приедет тиун в деревню, грамотцу старосте прочтет, тот голову почешет, чем Бог послал угостит тиуна, да на следующее утро, с мужичками покумекав, решит — кого отправить. Того нельзя — у него охоты, другой сети чинит знатно, третий с молодою женой, четвертый… Вот по всей деревне и насобирали за ночь таких, как Лукьян, отроков, да бобылей, да изгоев, из мужиков ежели кого — так только тех, кто старосте чем-то не по нраву вышел. Раничев хмыкнул:
— А что, Лукьян, батько-то твой давно ль со старостой вашим в ссоре?
Страж резко обернулся:
— А ты откель про то знаешь?
Меж тем из-за старой ветлы вдруг показались тени. Двое. Вышли на лунный свет, осмотрелись и ходко направились прямиком к стражу. Тот поднял копье:
— Кто идет? Откликнись!
— То мы, Лукьяне. Барбаш с Варфоломеем. Ас тобой ктой-то?
— Так, знакомец один. — Лукьян с видимым облегчением опустил копье, посетовал: — Чтой-то вы долгонько?
— Да пока шли, заплутали малость.
Барбаш с Варфоломеем, подойдя ближе, остановились. Тоже те еще вои, немногим старше Лукьяна, правда, пошире в плечах. Один из них — Барбаш — сменил на посту промокшего до костей Лукьяна, а второй — Варфоломей — постоял маленько да двинулся в одиночестве дальше, к воротам.
— Ну, мы пошли, — махнул рукой Лукьян. — Остея ждать не будем, некогда.
Барбаш хмыкнул, поплотнее заворачиваясь в плащ, попросил:
— Передай там, чтоб утром не залеживались, сменили.
— Да уж, залежишься там, коли крыша худа, — прощаясь с напарником, усмехнулся отрок, оглянулся на Ивана. — Идем?
— Идем, — кивнул тот. — Далеко ль до корчмы-то?
— Не корчма там, двор постоялый, — почему-то шепотом пояснил Лукьян. — Невдалече будет.
Раничев на ходу пожал плечами, силясь припомнить, чем постоялый двор отличается от корчмы. Кажется, корчма — коллективное владение определенной городской округи, улицы или даже всего посада, постоялый двор же может принадлежать и частному лицу, но опять же не обязательно. Могут быть и княжеские дворы, и посадские. Да и корчмы… Частенько тот, кого общество наняло для управления корчмою, становился вскорости ее полноправным хозяином.
1 2 3 4 5 6 7