— Почему ты совсем пропала, мы потеряли твой след!
Лали внимательно оглядела повисшие в воздухе над ней полусферы. Нет, голос исходил не от них.
— Пожалуйста, не пугайся, — немножко растягивая слова, мягко проговорил чей-то голос.
Лали глянула на установку связи — на этот давным-давно вышедший из строя и отключенный, громоздкий, старинный «орган» — и ахнула: мертвая махина всем своим видом показывала, что она ожила. Чутко вздрагивали стрелки десятков засветившихся циферблатов, датчиков, указателей.
— Где ты сидишь-то? — неуверенно спросила Лали, осматриваясь по сторонам.
— Я тут, только ты совсем не бойся.
— Заладил! Ничего я не боюсь. Как ты сюда пролез? Я же тут сижу взаперти.
— Мы тебя совсем потеряли. Ты так долго ничего не передавала.
— Ты хочешь сказать: не рассказывала? С меня хватит. Из-за меня такие неприятности… Я тебя спрашиваю, кто ты такой и как сюда пролез? Это очень трудно.
— Как только ты как следует включилась, мы тебя сразу обнаружили. Если б ты не молчала, давно бы я был здесь.
— Что-то ты врешь. Я и сейчас ничего не говорила. Ну-ка, вылезай из своего угла. Ты что, гуда, в компьютеры, забрался и запустил все стрелки? Как ты меня отыскал?
— Сперва появилась снежная баба, но довольно неясно. Потом мелькало много снега, елка, санки и, наконец-то, совсем отчетливо… Ты не совсем веришь? Ну, хочешь, я тебе самой покажу? Смотри.
И тут же Лали увидела, нет, не увидела, сама очутилась, возникла в бесконечно далеком городе, уснувшем в глубоких снегах, в глухой морозной тьме старинной ночной улицы темных, без единого огонька, домов. Только над одним подъездом какие-то прелестные своей нелепой, неуклюжей старинностью плошки коптили на уличном морозе фитильками. За освещенными квадратами цельных, без переплетов, окон, прозрачной, точно призрачной стеной отгородивших от ветра, тьмы и ледяной стужи, возникают, мелькают, плавно движутся, приседают, низко раскланиваются и вдруг пропадают тени, силуэты — важные, потешные, уродливые и очаровательные, и самое удивительное: радуги! По белому снегу радуги от этих, никогда ею не виданных и тем несказанно заманчивых фонарей черных карет, и вот она уже слышит: «Морозной пылью серебрится его бобровый воротник». Сейчас подлетит в санях он, Евгений… непростительно-несчастный, с кем Лали может помириться только ради письма, которое ему написала бедная Таня. Как раз на этом месте Лали перестала скользить в стихах, заметила полушария и окликнула их. Теперь она во второй раз увидела и пережила все, что чувствовала три минуты назад.
— Все верно… — поежилась, нехотя соглашаясь, Лали. — Вообще-то я давно уже догадалась, что эти твои полушарики меня подслушивают. При них мне почему-то очень все легко дается. Они что, помогают, да?
— Помогают? Конечно. Очень помогают. Кроме того, это и усилители, и передатчики.
— Значит, когда я про себя нечаянно стала вспоминать «Евгения Онегина», тут-то ты сразу и услышал, куда меня запрятали?.. Ну это еще ладно. А то, что ты вернул меня в тот темный город, где радуги и тени в окнах и коптящие плошки?.. Я как будто попала обратно в свое воспоминание… Нет, второй раз прошла сквозь него, а?
— Ты сразу не поймешь… Представь себе, когда-то в старину была стерео-видеозапись… считай, что мы ее снова видим, когда ты думаешь, представляешь, рассказываешь!
— Не такая уж я дура, — строптиво сказала Лали. — В старину все записывали в книги. Потом на пленку. А ты умеешь прямо, минуя пленки? От меня?
— Да, когда передача совсем чистая, сочная, яркая, хорошо организованная и четкая. У тебя полная чистота. Мы поздно тебя отыскали, и теперь времени мало. У тебя большой запас новых передач? Надо торопиться. Только не волнуйся, а то, когда у тебя плохое настроение, вся передача смазывается.
— Да где ты прячешься-то?! Вылезай наружу, противно ведь разговаривать с какой-то стенкой, хоть по ней и суетятся всякие стрелки и черточки. Ты что? Очень уж страшный? Как зеленое чудовище? Если ты добрый, то ничего, я немножко испугаюсь и привыкну.
— Меня пока нет здесь. Я могу только разговаривать с тобой и принимать твои передачи. И я, конечно, вижу тебя. А ты видишь маленьких черненьких, как они работают?
— Ой, это ты их сюда напустил? Какие-то муравьишки тут копаются в установке связи.
— Они сейчас закончат. Все переоборудуют, и тогда я могу тебе показаться. Вот и все. Теперь ты не пугайся, ладно? Дело в том, что я уже тут. Они все тут закончили.
— Ну-ка, постой. Все-таки предупреди, вроде чего ты покажешься. На человека ты похож?
— Ох, как вы задурили себе голову, тут, на Земле! «Зеленые человечки» в «кастрюльках». Вы себя считаете людьми и воображаете, что вы одни такие в Космосе и что вокруг вашей единственной, к тому же неуправляемой планеты все населено какими-то кактусами и осьминогами. Ну, так посмотри, мы так же не похожи на людей, как люди не похожи друг на друга… Добрый день!
Лали вдруг увидела, что от прежней установки связи ничего не осталось, только нечто вроде вполне безобидного неглубокого грота из матового, чуть серебристого металла. И посреди этого грота на какой-то сетчатой штуке, похожей на гамак, чуть покачивался и молча улыбался ей смуглый, гладко выбритый человек с миндалевидными глазами. На нем очень нелепо выглядел зеленый суконный камзольчик и широкие штаны, засунутые в толстые чулки. Здоровенные туфли его были застегнуты серебряными пряжками.
— Ой… Ну и ну! — изумленно ахнула Лали. — Откуда ты такой взялся? У вас там на планете, что же, чуть ли не Средние века?
— Ах, это! Ты же сама часто показывала нам гномов. Они всегда получались у тебя очень симпатичными. Я так и оделся для первого раза, чтоб тебя не испугать.
— Да ведь ты совсем человек!
— Да ведь и ты тоже! Теперь мы вместе можем вести передачи до самой последней минуты, пока катастрофа не обрушится на вашу планету. Я, знаешь ли, решил остаться с тобой до конца, так что мы погибнем вместе и одновременно. Мне никто не приказывал. Это я сам так решил. Ничего не поделаешь, ведь вы — развивающаяся планета! Прошли век металлов, век электричества, век пластмасс, химии, электроники и так далее, но ведь вы все еще живете на неуправляемом космическом корабле и не умеете избегать катастроф.
— А вы умеете?
— Конечно. Мы задолго предвидим все возможности и всегда можем принять нужные меры. Да они не каждый миллиард лет и случаются!.. Наш космический корабль уже давно управляем… Ах, если бы ваши ученые сумели вовремя заинтересовать своей информацией наших исследователей! Все могло бы быть по-другому. Вас можно было бы спасти!
— Что же они могли сделать? Посадить нас всех в ракету и увезти к себе?
— Нет, это древний, кустарный способ. Когда-то, миллионы лет назад, наши предки, правда, им воспользовались. Они тогда тоже еще не умели изменять орбиты небольших планет, но спасти свою-то цивилизацию они сумели. Перенесли жизнь на Новую, вовремя предвидя надвигающуюся катастрофу… Но у вас-то теперь время уже упущено, ах, сколько времени зря упущено, пока ваши чудаки все предлагали поделиться с нами своими техническими секретами. Старались нас удивить прекрасными, но такими древними достижениями, своими первыми, достойными всяческого уважения, смелыми шагами в познании Космоса и самой природы! И это тогда, когда у вас в руках была такая ценность! Чтоб ее спасти, мы бы попытались… Да нет, если б было достаточно времени, мы бы могли отклонить обе орбиты — Земли и черной кометы.
— Вас же об этом просили, а вы, как свиньи, отвечали: «Нет заинтересованности». Уперлись и перестали отвечать.
— Да, так было. Так было, — горестно кивнул человечек в камзольчике. — Я виноват, я передавал фиксации твоих пестрых сказок, и они, как вся информация о Земле, шли в склады-архивы для последующей расшифровки и обработки. А там считали, что спешить с этим нечего. Земля снова, во второй раз, превратится в безжизненное тело, но пройдут опять миллиарды лет, и возродятся, разовьются на ней разные формы жизни, а мы, не торопясь, систематизируем всю массу накопленного материала.
И вот вдруг все перевернулось…
Глава 23
ЛИЦОМ К ЛИЦУ
Устарелые, громоздкие установки связи, очень похожие на целый ряд старинных органов, расставленных цепочкой по бесконечным залам, перестали существовать. Их просто не стало. Только в одном уголке еще копошились с неимоверной быстротой черные существа, казавшиеся Лали чем-то вроде муравьев.
— Слушай-ка, — сказала Лали, провожая глазами последних, исчезавших прямо в воздухе. — Это у тебя что? Такие малюсенькие роботики? Здорово они тут поработали!.. Да, кстати, мы вот уже который день болтаем, а я не знаю, как тебя зовут?
— У нас нет имен… Во всяком случае, не было… Зачем имена? У нас есть у каждого свой позывной код, который нельзя спутать даже во время пребывания в далеких районах Космоса. Но ты можешь, если хочешь, меня как-нибудь называть. Возьми что-нибудь из этих твоих… как вы называете, сказок, а?
— Ну, из какой? Я сначала думала, что ты покажешься мне каким-нибудь… ну, вроде зеленого чудовища… А ты просто небольшой человек. У нас бывают и меньше… Я тебя Чудиком буду называть, ладно?
— Хорошо, Чудик.
— А твои муравьишки-роботики исчезли.
— У нас совсем нет роботов. Это просто специально построенные существа для выполнения определенных задач… Если ты не устала, давай начнем еще одну сказку. Знаешь, с меня настойчиво требуют. Просто ужас что творится.
— Чудик, а ты не выдумываешь? Меня правда кто-нибудь еще слушает, кроме тебя, когда я тут читаю эти истории? Если хочешь знать, я устала. Расскажи-ка мне ты, в чем тут дело. Только не хитри и не говори, что я этого не пойму. Ты говори так, чтоб я поняла!
— Я объясню просто. Много ваших земных лет мы вели программу исследования жизни вашей планеты… Видишь, я стараюсь говорить вашими словами, все называть принятыми у вас названиями… Так вот… назовем так: мой экипаж обнаружил среди бесчисленных других передач одну, очень отчетливую, чистую и совсем необычную. Мы стали ее принимать и… ну, как тебе объяснить, записывать, фиксировать, сохранять в целости. Мы сами-то в экипаже не занимаемся анализом, а все пересылаем дальше. Однако мы видим все, что передаем, и тут начались кое-какие странности, и мне пришлось послать усилители… Ну, ты их ведь сразу заметила?
— Полушарики-то? Еще бы их не заметить. У меня в голове делалось как-то легко и ярко сразу, как только они повисали надо мной.
— Да, да, они берут информацию без звуковых сигналов, очень чуткие, передают объемно все, даже музыку, которую ты слышишь: не звуки, а то, как ты ее воспринимаешь… Так вот, мы сначала весь материал отправляли, а сами не могли разобраться, в чем дело. И вот однажды мне пришлось сообщить, что с частью экипажа что-то неладно: некоторые вдруг стали издавать какие-то прерывистые звуки, вызванные судорожными толчками диафрагмы, Я почувствовал, что это передается и мне. Ты рассказывала сказку. Мы впервые столкнулись с таким явлением. У вас это называется «смех». Оказывается, мы смеялись… Теперь-то я знаю.
— Постой-постой!.. Что же это, ты хочешь меня уверить, что вы на вашей дивной планете никогда не смеетесь? Вот уж не поверю.
— Это так. Над чем мы могли смеяться? Над зайчонком, вскочившим в лисью нору? Да у нас ведь не было никогда ни одного зайца, ни единой лисицы, хотя мы знали их изображения. Они казались нам бессмысленными.
— Ни зайчонка?.. Ни собачонки? Ну и планетка!
— Естественно. У нас нет никаких животных. Мы узнали об их существовании, только исследуя вашу планету. Но сразу же стала ясна нелепость и полная нецелесообразность пользоваться ими для добывания из них пищевых белков, каких-то мохнатых шкур, как это делалось недавно на вашей чудовищно несовершенной и беспорядочной планете. Над чем могли мы смеяться, когда у нас все упорядочено, в норме? Все причины для недоразумений мгновенно устраняются, прежде чем они могут произвести какое-то воздействие на человека.
— Постой-постой! Ну а если злой толстяк шлепнулся в лужу, никто бы не улыбнулся?
— Он не мог бы упасть, его вовремя скорректировало бы соответствующее приспособление.
— Но если бы было темно?
— У нас не бывает темноты. Всегда ровное, целесообразно отрегулированное освещение.
— Как прекрасно! Взбеситься от такой жизни можно! То-то вы могли спокойно наблюдать и дожидаться, когда целая планета превратится в обугленный шарик?
— Это вполне закономерно. Планеты сталкиваются изредка с другими космическими телами. Все шло нормально, пока у нас на борту не началось нечто, что мы сочли легкой эпидемией. Но самое непонятное: она нам стала нравиться! Это было так необычно! По нашему тревожному сигналу специалисты провели научную проверку: отобрали двести вполне идентичных детей. Одной группе в сто человек показали со всей ясностью и пояснениями последний период, годы и месяцы жизни на Земле, показали, как должна закончиться жизнь, и все сто детей сохранили полное спокойствие, и уравновешенность, и равнодушие, как и следовало ожидать от нормальных детей. Второй группе, тоже из ста человек, полностью представили подборку из твоих передач, от самых простых к более сложным. Сначала они ничего не понимали, да и как могло быть иначе? Они видели то, что видела ты, чувствовали то, что чувствовала ты, а они ничего этого не умели… Ну, короче, началось волнение, испуг, радость, и кончилось все полным беспорядком: они начали смеяться, они плакали, и тому подобное. Их быстро изолировали, а на их место пригласили уравновешенную контрольную группу. Но та показала себя еще хуже: подумай только, они скучали, когда им вполне убедительно показывали, как прекратится жизнь на целой планете, а теперь вскрикивали от восторга, когда какой-то царевич Гвидон, спасая Лебедь белую, сбил злодея-коршуна! Им дела не было до какой-то Земли, на которой они видели целые стада коз, но они замирали от ужаса, когда какого-то одного-единственного Серого козлика люди хотели зарезать!.. Это так странно!
— Ну и чудики же вы, право!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23