Он будет ревновать вас ко мне…
— Господь не осуждает искреннюю любовь, а я всегда сожалел о том, что семья вынудила меня принять сан. Как бы то ни было, я вас люблю и хочу жить этой любовью. Уедем отсюда, позвольте мне увезти вас!
— Куда же мы отправимся?
— Все равно! В Германию, в Нидерланды, в Данию — в любое место, где вы будете в безопасности… а я забуду о том, что был священником. В протестантской стране нас никто не станет тревожить.
Маркиза с радостью слушала эти речи о бегстве, о свободе, о любви. Но ей не слишком хотелось снова куда-то бежать: зачем, если очень скоро ее освободят испанцы? Дюваль отнюдь не затронул ее сердце. Однако он был красив, силен и страстен, а она так изголодалась по любовным ласкам! Сверх того, было приятно сознавать, что ей удалось сохранить власть над мужчинами и она по-прежнему способна заставить их делать глупости. Для начала маркиза предложила ему провести ночь вместе. Аббат не стал возражать — напротив, пришел в волнение, всячески показывая, что дорожит этой милостью.
— Завтра, после вечерни, я буду ждать вас в карете у ворот Ош. С наступлением темноты вы сможете выйти из монастыря через садовую калитку. Мы поедем в таверну, которую я хорошо знаю.
На следующий вечер предвкушающая ночь любви счастливая Бренвилье, закутавшись в темный плащ, выскользнула из монастыря урсулинок и устремилась на свидание. В темном закоулке у ворот она увидела карету: занавески были опущены, но дверца открылась при ее появлении. Чья-то рука помогла ей подняться. Дверца захлопнулась, кучер хлестнул лошадей, и холодный голос — в котором она не сразу узнала голос влюбленного аббата — произнес:
— Именем короля, вы арестованы!
Маркиза с ужасом увидела двух солдат, сидевших напротив и равнодушно смотревших на нее. Дюваль, который занял место рядом с ней, сменил сутану на камзол военного покроя.
— Но… кто же вы?
— Франсуа Дегре, полицейский пристав. Мне поручено доставить вас в Париж, мадам.
По пути из Льежа во французскую столицу Бренвилье предприняла несколько попыток спастись. На Дегре надеяться было нечего — вместо любовной страсти он выказывал теперь полную холодность, — и взбешенная маркиза попыталась обольстить одного из конвойных солдат. Ей нужно было связаться со своим старым сообщником Терья, чтобы тот раздобыл в монастыре урсулинок шкатулку — еще одну! — где она хранила свою исповедь. Кроме того, мадам Бренвилье просила солдата организовать засаду, чтобы освободить ее. Но адресованная Терья записочка была немедленно передана Дегре, который сказал пленнице:
— Оставьте всякую мысль соблазнить моих людей, мадам. Они верны мне. Что касается шкатулки, то она находится у меня. Прежде чем арестовать вас, я распорядился обыскать вашу келью.
Перепуганная до полусмерти маркиза поняла, что все погибло. Она дважды попыталась покончить с собой, но все оказалось тщетно — Дегре бдительно следил за ней. И 26 апреля в тюремной книге Консьержери появилась запись о прибытии новой узницы. Теперь процесс по делу Бренвилье мог наконец начаться.
Обвиняемая отрицала все, но улики оказались сокрушительными. Бедный Брианкур — тот самый молодой воспитатель, чье имя послужило приманкой для маркизы, — вынужден был дать показания против женщины, которую обожал. Когда председатель суда Ламуаньон стал его допрашивать, он сказал правду… и тем самым решил судьбу своей бывшей возлюбленной. Приговор гласил: отрубить осужденной голову, а тело сжечь на костре.
Вечером 16 июля 1676 года, в теплом летнем сумраке, Мари-Мадлен Дре д'Обре, маркиза де Бренвилье, в одной сорочке и с веревкой на шее была привезена к Нотр-Дам, чтобы принести публичное покаяние, а затем доставлена на Гревскую площадь для свершения казни. На улицах, крышах и в окнах было черно от собравшегося народа. Весь город стремился увидеть, как умрет эта знатная дама, виновная в неслыханных злодеяниях.
Из окна дома на мосту Нотр-Дам Брианкур смотрел, как движется тележка, в которой обычно возили нечистоты. На соломе сидела женщина, которую он безумно любил, но еще больше боялся. Парк д'Офмон, где родилась их идиллия, казался теперь очень далеким.
А осужденная, чье раскаяние было всеми признано абсолютно искренним, видела только небо… и бесстрастного человека, гарцевавшего около тележки. Франсуа Дегре получил приказ сопровождать маркизу к месту казни — до последней секунды ей суждено было находиться рядом с тем, кого она считала виновником своей гибели…
Из другого окна наблюдала за этим печальным зрелищем маркиза де Севинье. Когда все закончилось, прославленная своим эпистолярным талантом дама вернулась домой, обмакнула в чернильницу свое знаменитое перо и отправила дочери очередное послание:
«…после казни ее останки были сожжены на очень сильном огне, а пепел развеян по ветру, и нам суждено вдыхать его; так что если нас теперь вдруг охватит желание отравить кого-нибудь, то удивляться этому не стоит».
Действительно, это было всего лишь начало.
Палач Андре Гийом, отрубив голову осужденной одним мастерским ударом, тут же отхлебнул из бутылки вина.
— Отменная работа, не так ли? — сказал он аббату Пиро, который был близок к обмороку. — В такие минуты я всегда препоручаю себя богу, и до сих пор это помогало. Но эта дамочка дней пять не выходила у меня из головы. Надо будет заказать десять месс за упокой ее души.
После этого он отнес тело на костер, вспыхнувший ярким пламенем в темноте ночи и долго затем догоравший.
Когда пепел был развеян по ветру, усталый, но довольный Андре Гийом отправился к своей любовнице, чтобы преподнести ей небольшой подарок.
Проживала она в Вильнев-сюр-Гравуа и занималась тем, что предсказывала будущее. Звали ее Катрин Монвуазен, а чаще именовали просто Вуазен. Это была сильная и довольно красивая женщина, но ее слишком блестящие глаза внушали некоторую тревогу. Едва расцеловавшись с любовником, она нетерпеливо спросила:
— Ты принес то, что я просила?
— Разве я могу тебе хоть в чем-то отказать? Держи, вот горсть праха казненной. И чем она тебя так заинтересовала?
Вуазен очень внимательно осмотрела сероватый кулек, а затем опустила его — с величайшим почтением — в стоявшую на камине вазу.
— Это была замечательная женщина! — произнесла она с расстановкой.
— Возможно, возможно… Но лучше бы таких было поменьше! — ответил Гийом, от души расхохотавшись собственной шутке.
Искоса взглянув на него, Вуазен улыбнулась.
— Быть может, их больше, чем ты думаешь! Кто тебе сказал, что я сама не такая?
Палач изменился в лице, в улыбке подруги ему почудилось нечто зловещее.
— Ты с этим не шути, Катрин! Кое-какие вещи мне не хотелось бы проделать с тобой. Дай-ка лучше выпить и забудь об этих глупостях.
Пока он с явным удовольствием поглощал бургундское вино, Вуазен отнесла свою вазу в спальню, написала несколько слов на клочке бумаги, запечатала записочку и позвала служанку.
— Отправляйся в Сен-Жермен и передай это… сама знаешь кому!
Девушка мгновенно исчезла, а Вуазен вернулась к своему грозному любовнику.
Между тем Франсуа Дегре по завершении казни тоже отправился домой. Он не чувствовал ни малейших угрызений совести, поскольку исполнил свой долг и отлично справился с делом, которое поручили ему начальник полиции Ла Рейни и министр Лувуа. С такой женщиной, как маркиза де Бренвилье, церемониться было нечего, и сострадания она не заслуживала…
Однако на душе у полицейского пристава было неспокойно. Пока служанка готовила ему ужин (Дегре до сих пор не был женат и даже не помышлял об этом, справедливо полагая, что его опасное ремесло требует максимальной свободы), он думал о том, что женщина, чье тело в эти самые минуты медленно обращалось в пепел, наверняка имела сообщников. Она упорно это отрицала, назвав только имена Сен-Круа и лакеев, но Дегре ей не верил. Ему было уже многое известно о тайной жизни Парижа, и у него были веские основания для подозрений. Более того, его чутье — чутье настоящей ищейки — подсказывало ему, что дело отнюдь не завершилось и нужно ждать продолжения. Но где? И кого ловить? В каком направлении подует ветер?..
Вскоре после казни мадам де Бренвилье Дегре заметил, что в Париже слишком много людей умирает внезапной смертью. Правда, уже в ходе процесса над маркизой удалось прикрыть знаменитую аптеку на улице Пти-Лион, где священнодействовал швейцарец Кристоф Глазер. Сам Глазер бежал из страны, но разве в Париже не было других чересчур искусных фармацевтов? Дальнейшие события показали, что Дегре оказался совершенно прав.
Через некоторое время после смерти Бренвилье священнослужители Нотр-Дам сообщили в полицию, не называя никаких имен и никого конкретно не обвиняя, что «многие из исповедующихся каются в грехе смертоубийства и признаются в отравлении кого-либо из знакомых или родных». Позднее, 21 сентября 1677 года, в исповедальне иезуитской церкви на улице Сент-Антуан была найдена записочка, в которой неизвестный автор предупреждал о намерении неназванных лиц отравить короля и дофина.
Ла Рейни пустил по следу своих ищеек во главе с Франсуа Дегре, и 5 декабря того же года полицейский пристав арестовал бывшего офицера Луи де Ванана. Этот Ванан имел обширный круг знакомств в Версале и был вхож к любовнице короля, прекрасной маркизе де Монтеспан. Благодаря найденным у него бумагам удалось разоблачить целую шайку алхимиков, фальшивомонетчиков и колдунов, которые были связаны с банкирами, девицами легкого поведения, лакеями знатных господ и мошенниками всякого рода. Вся эта теплая компания была доставлена в Консьержери, где им предстояло держать ответ за свои преступления.
Однако полицейский пристав не был удовлетворен: он чувствовал, что это мелкая сошка и дело только предстоит распутать. Ла Рейни придерживался того же мнения и требовал от подчиненных еще большего рвения.
В одно прекрасное утро к Дегре явился его старый приятель. Г-н Перрен был не слишком удачливым адвокатом и иногда оказывал услуги полиции. Сейчас он выглядел необыкновенно взволнованным.
— Вчера, — сказал Перрен, — я ужинал в одном доме на улице Куртовилен, у дамского портного Вигуре и его жены. Было очень весело, вино лилось рекой…
— Не вижу здесь ничего подозрительного, — заметил Дегре.
— Подожди! Среди гостей была одна роскошно одетая толстуха, которая беспрестанно хохотала, а вино хлестала так, что дала бы сто очков вперед сержанту швейцарской гвардии. Зовут ее Мари Бос, она вдова барышника и зарабатывает на пропитание тем, что гадает на картах и предсказывает будущее. Думаю, ее болтовня могла бы тебя заинтересовать.
— Так рассказывай! Ведь известно, что истина в вине.
— Именно! И вот тебе эта истина. Вдова Бос громогласно утверждала, что в мире нет ничего лучше ее ремесла, потому что ходят к ней сплошь герцогини и маркизы, принцы и сеньоры. Затем она опрокинула очередной стакан и провозгласила: «Еще три отравления — и я уйду на покой! Капиталец я себе уже сколотила, так что буду жить в свое удовольствие!» Что скажешь?
— Скажу, что она сильно надралась.
— Несомненно. Но не настолько, чтобы начать выдумывать небылицы. Во всяком случае, она немедленно умолкла, как только жена Вигуре, нахмурив брови, дала ей понять, что она наговорила лишнего. Ну как, убедил я тебя?
— Пожалуй. Спасибо, Перрен, я подумаю, что здесь можно сделать.
Адвокат ушел, а Дегре позвал одного из своих людей и дал ему все необходимые указания. На следующий день жена этого человека явилась к Мари Бос на улицу Гран-Юле с просьбой погадать. Ей было велено по ходу разговора пожаловаться на мужа — но для начала ни на что не намекать, чтобы не вспугнуть дичь.
Через два дня сержант предстал Дегре для доклада.
— Ну что? Твоя жена побывала у вдовы Бос?
— Два раза. Сегодня только что вернулась. Как вы приказали, она разыграла роль несчастной супруги и…
— И что?
Вместо ответа сержант вынул из кармана флакончик из темного стекла, поставил его на стол своего капитана и лишь после этого пробормотал:
— Вдова Бос дала ей вот это. Мы с женой опробовали снадобье на кошке… И она сдохла!
На следующий день по приказу начальника полиции Аа Рейни пристав Дегре арестовал Мари Бос, двух ее сыновей и дочь Манон, а затем жену Вигуре. На сей раз Дегре потянул за нить, которую так долго искал: вскоре перед изумленными глазами полицейских предстала картина такого множества убийств, какой еще не знала история.
Примерно за три месяца до ужина у Вигуре, который вывел Дегре и прочих полицейских ищеек на след невероятного количества колдунов и преступников всех мастей, одна почтенная канонисса в сопровождении восхитительной девушки семнадцати лет переступила порог Пале-Рояля. Она явилась в парижскую резиденцию герцогов Орлеанских, дабы попросить аудиенции у невестки короля Людовика XIV и хозяйки дома.
Девушку звали Анжелика де Скорай де Руссиль. У нее было круглое свежее лицо, большие мечтательные серые глаза, густые золотистые волосы, молочно-белые зубы и прелестный алый рот. Помимо всего прочего, она была высокой и гибкой, с удивительно тонкой талией. Канонисса приходилась ей родной теткой. Именно она, с согласия всего остального семейства, прозябавшего в безденежье, решила увезти эту красивую девочку из родной Оверни, чтобы пристроить при дворе.
Поскольку канонисса находилась в превосходных отношениях с аббатиссой Фонтевро, родной сестрой мадам де Монтеспан, Анжелику включили в число фрейлин герцогини Орлеанской, и в этот день девушке надлежало представиться невестке короля.
— Это и есть наше милое дитя? — ласково сказала принцесса, когда Анжелика присела перед ней в реверансе. — Она красива, как ангел, и свежа, как цветок.
Мне нравится видеть вокруг себя молодые лица. И это личико меня вполне устраивает!
Покраснев почти до слез, Анжелика осмелилась все-таки поднять глаза на принцессу, которая ответила ей доброй улыбкой. Невестка короля, при всей своей доброте, не отличалась красотой. Рослая и сильная, более всего похожая на ландскнехта своим мощным сложением, она обладала зычным голосом и даже неким подобием усов над верхней губой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52