В этом последнем усилии Этон уловил присутствие другого чародея… но было уже поздно. Приговор свершился. И когда густой белый снег повалил с небес, точно саваном накрывая землю, умирающее драконье тело содрогнулось в предсмертных конвульсиях. В новом своем сосуде разум Этона испустил безмолвный торжествующий крик. И громко, очень громко закричал иерарх.
Глава 11. ЖИЗНЬ ЗА ЖИЗНЬ
Суффраган Гиларра, в величии своем уступавшая только самому иерарху, наслаждалась столь дорогим и необходимым для нее домашним уютом, проводя послеобеденное время в своем неброском и уютном доме, что стоял в ремесленном квартале Пределов. Двум своим слугам она дала выходной, чтобы побыть наедине с родными и хотя бы так успокоить смятенную душу. У этого смятения были две причины: во-первых, планы лорда Блейда по устранению иерарха, а во-вторых, судьба жены и маленькой дочери вольного торговца, которые сгинули в недрах Цитадели — словно и не существовали вовсе. Трижды Гиларра отправлялась навестить их, и всякий раз ее отсылали прочь: гости моются, говорили ей, или едят, или крепко спят. Всякий раз одно и то же — притворная почтительность, не слишком скрывающая намек на то, что суффраган сует нос не в свои дела. Всякий раз упоминание приказа иерарха либо лорда Блейда, приказа, который она не имеет власти оспаривать. И всякий раз вооруженная стража, которая, ничем открыто не угрожая, все же как-то ухитрялась дать Гиларре от ворот поворот.
Наконец ей удалось перехватить молодого лейтенанта, заместителя лорда Блейда, и в открытую сообщить ему о своих опасениях. Гальверон славный мальчик, уговаривала себя Гиларра. Он не допустит, чтобы с Канеллой и ее малышкой случилось худое. Может быть, все обойдется. Может быть, опасность существует только в ее воображении. Даруй Мириаль, чтобы это было так! Заваль не станет причинять зло беззащитной матери и невинному дитяти, ведь правда же не станет? Он, конечно, упрям, заносчив, фанатичен, но он никогда не творит зла, никогда не бывает несправедлив — разве что к самому себе.
Муж Гиларры, Беврон-златокузнец, который по такому случаю сегодня тоже отдыхал от работы, растянулся сейчас на коврике перед очагом и играл с их маленьким сыном Аукилем. Гиларра вышивала рубашку, но подняла глаза от вышивания, когда Беврон заговорил:
— Поразительно, как все меняется в Пределах в отсутствие Заваля. Как будто все мы дружно испускаем вздох облегчения и позволяем себе расслабиться.
Гиларра отчаянно не желала нарушать послеобеденный покой, а потому до сих пор ухитрялась как-то избегать разговора о грядущей участи Заваля. На сей раз, однако, она не могла промолчать, не подставив под угрозу доверие, которое всегда связывало ее с мужем. Женщина принялась лихорадочно соображать, как бы помягче обрушить на голову Беврона последние новости, но тут же поняла, что это напрасный труд. Как бы она ни старалась, а Беврон ее речам все равно не обрадуется. Уж лучше покончить с этим сразу и навсегда.
Если Блейд исполнит то, что задумал, то после завтрашнего дня у тебя будет много возможностей расслабиться, — сухо сообщила она. — Что до завтрашней ночи — ты будешь спать с новым иерархом.
— Что?! — Беврон так и подскочил. Деревянные фигурки животных брызнули во все стороны, и маленький Аукиль издал возмущенный вопль.
— Так ты хочешь принести Заваля в жертву? Нет, Гиларра, только не это! Не может быть!
Гиларра отшвырнула шитье и тоже вскочила, схватив мужа за руки.
— Это не я придумала, любимый… но, кажется, мы с тобой — единственные во всем городе, кому еще не приходила в голову эта идея. Как убеждены жители Тиаронда и, похоже, всей Каллисиоры, наш иерарх крепко подвел своих подданных. Если Мириаль отвернулся от Заваля — а ты должен признать, что, судя по последним событиям, так оно и есть, —нынешний иерарх стал не нужен людям, которых он представляет перед Богом. Разве что в качестве жертвы.
Беврон так крепко сжал ее руку, что у нее заныли пальцы.
— А если Заваль умрет, заменить его должна будешь ты.
— Любимый, ведь мы с тобой всегда знали, что такое может случиться. Всю мою жизнь я помнила о такой возможности… и ты смирился с ней, когда стал моим мужем.
Только потому, что в душе никогда не верил, что это произойдет! — проворчал Беврон. — Треклятый Заваль! Как можно было допустить такое? Если б только он не был таким набожным, самовлюбленным болваном!..
— Перестань! — одернула мужа Гиларра. — Бедняга Заваль! Не хотела бы я жить на свете с таким характером, как у него. Никогда в жизни я не видела такого одинокого человека. Порой мне его ужасно жаль, а порой так и тянет его отколотить: ведь главный виновник почти всех своих бед — он сам. Еще в детские годы он все воспринимал слишком всерьез.
— Пап, давай еще поиграем! — Аукиль, сердито выпятив нижнюю губку, дергал край отцовской рубахи. Тяжело вздохнув, златокузнец выпустил руки жены.
— Нет, солнышко, не ставь своих коровок на желтый квадрат. Это же кукурузное поле, забыл? — На сей раз Беврон обращался к своему сыну, который давно уже обнаружил, что коврик перед очагом, весь в ярких разноцветных квадратах, превосходно подходит для игры в хутор.
Аукиль еще сильнее выпятил нижнюю губу. Русоволосый крепыш, он был точной копией отца.
— А вот и поставлю! Это мой хутор. — Мальчик дерзко, с вызовом глянул на отца и снова передвинул деревянные фигурки коров на желтый квадрат коврика. — Они любят кукурузу.
Беврон пожал плечами:
— Дело твое, приятель, однако будущей зимой твой крестьянин будет голодать.
Он снова повернулся к Гиларре и продолжил разговор — как с улыбкой отметила она, с того же места, на котором их прервали. С тех пор как на свет появился Аукиль, его родители в совершенстве изучили искусство вести два разных разговора одновременно.
— Как думаешь, почему Заваль стал таким, каков он есть? — спросил Беврон. — Я хочу сказать — вы же вместе росли в Базилике и Пределах. Почему же тогда вы — хвала Мириалю! — получились такие разные?
— Что ж, по справедливости говоря, жизнь Заваля в детстве сильно отличалась от моей. — Гиларра подняла шитье и на миг умолкла — прикусив от усердия кончик языка, она вдевала нитку в иголку. Управившись с этим делом, она продолжала: — Не забудь, его растили как будущего иерарха. На моих плечах никогда не лежала такая тяжкая ответственность. Что до старого Малахта, жреца, который был воспитателем Заваля… — Гиларра задумалась, вспоминая, и невольно содрогнулась. — Вот это был самый настоящий фанатик! Казалось, у него и плоти-то нет — сплошная сталь, камень и купорос. Мне-то повезло — я росла в Доме Жриц, но Заваль был в полной власти этого жестокого, бессердечного деспота. — Женщина отвела взгляд, нахмурилась — будто снова перед ней встали картины прошлого. — Если б с этим ублюдком не произошел несчастный случай, который скорее можно назвать счастливым, кто знает, каким мог бы вырасти Заваль…
— Какой еще случай? — перебил Беврон. Гиларра удивленно глянула на него:
— Ах да, я и забыла, что ты вырос в ремесленном квартале, а потому не можешь знать этой истории. Малахт свалился с лестницы в храме, той, которую зовут лестницей иерарха, — она ведет от его личных покоев до самого подножия храма.
Беврон негромко присвистнул:
— Вот это, я вам доложу, падение!
Гиларра пожала плечами.
— Он переломал себе все кости, покуда добрался до последней ступеньки. И знаешь, что я тебе скажу? Никто в Священных Пределах не пожалел о его смерти. Никто!
Лицо женщины исказила такая яростная гримаса, что Беврон невольно попятился. Раздался громкий хруст, сопровождаемый сердитым воплем маленького Аукиля.
— Ой-ей-ей! — Беврон наклонился и поднял с пола двух деревянных бычков, являвших собой весьма жалкое зрелище. — Извини, сынок, — сокрушенно прибавил он, взъерошив вихры мальчика.
— Ты убил их! — горько всхлипнул Аукиль.
— Да нет же, солнышко, у них только переломаны ножки и хвосты, — ласково сказала Гиларра. — Папа склеит их, и они будут как новенькие.
— Конечно же, склею. Пойди принеси горшок с клеем, и я их сразу же починю.
Мальчик умчался прочь, а Беврон, подкинув на ладони деревянные фигурки, задумчиво пробормотал:
— Точь-в-точь как старый Малахт… Гиларра покачала головой.
— Хвала Мириалю, его ты не сможешь склеить. Как бы то ни было, после смерти Малахта Завалю стало куда как полегче, но такое детство не может пройти бесследно. Я не знаю, наверно, и половины тех издевательств, которые ему пришлось вынести, так что у меня не хватает духу винить его за все нынешние промахи. Понимаешь, Малахт так и не смог простить Завалю, что тот был сыном служанки, а не жрицы, как я. Ты же знаешь, каков закон: Гласом Мириаля становится первый ребенок, родившийся в Священных Пределах после смерти прежнего иерарха, а кто его мать — не имеет значения. И все же я подозреваю, что, если б не свидетели, Малахт удушил бы бедняжку Заваля его же собственной пуповиной и подождал бы более подходящего кандидата.
— То есть тебя, — негромко уточнил Беврон. Гиларра вновь пожала плечами.
— Что ж, признаюсь, когда я была молода и честолюбива, долгими ночами я часто размышляла о том, как могло бы повернуться колесо судьбы. И надо же было так случиться, что я стану иерархом именно сейчас, когда мне это совсем не нужно, да еще придется распутывать все то, что успел напутать Заваль. Да и в чистоте помыслов Блейда я тоже не совсем уверена, хотя… Что это? Стучат? Да кто бы это мог быть?
Хотя Гиларра сразу отругала себя за глупость, торопливый негромкий стук показался ей почти зловещим. Опять она вспомнила, как жена торговца и ее крохотную дочку уводили прямо в алчную пасть Цитадели — и недоброе предчувствие вспыхнуло в ней с новой силой.
— Я открою, — сказала Гиларра, знаком попросив мужа вернуться на коврик у очага. Она бросила шитье в корзинку и торопливо пошла к двери.
На пороге стоял юный лейтенант Гальверон, заместитель лорда Блейда. Гиларра только глянула на его лицо — и сразу все поняла. Пошатнувшись, она отступила на шаг и тяжело привалилась к дверному косяку. И все же Гиларра недаром столько лет возилась с разнообразными человеческими бедами, которые сваливал на нее неудачливый иерарх. Привычка взяла верх, и женщина быстро пришла в себя. Лишь тогда она заметила, что молодой офицер прячет под просторным черным плащом гвардейца какую-то ношу. Гальверон перехватил ее взгляд и кивнул.
— Входи, быстро! — шепотом приказала она и, втолкнув Гальверона в узкий коридор, поспешно захлопнула дверь и заперла ее на засов.
Гальверон заглянул в дверной проем уютной комнаты, где Беврон увлеченно играл с сыном. Лицо его на миг исказилось, он круто развернулся и, не говоря ни слова, пошел в кухню. Усевшись на стул у длинного, выскобленного до блеска стола, он наконец распахнул плащ. На руках у него была крохотная растрепанная девочка с грязным, залитым слезами личиком. Дочка торговца. Она сосала большой палец, и темные глаза, еще недавно такие живые и веселые, тупо смотрели в пустоту.
— Сохрани нас Мириаль! — Гиларра пробежала через кухню и опустилась на колени рядом с девочкой. — Аннас! Аннас!..
Протянув руку, она нежно коснулась измазанной щечки. Девочка с силой зажмурилась, отпрянула, но не издала ни звука, даже не захныкала.
— Она держится так с тех пор, как я нашел ее. — Голос Гальверона был хриплый, сорванный. — Ее мать… в общем, я опоздал. Ее убили по приказу иерарха. Малышка все видела. Она убежала, спряталась. Мы перевернули вверх дном всю крепость. Если бы ее нашел не я, а кто-то другой… — Он покачал головой. Дыхание его срывалось, точно после долгого бега. Гиларра заглянула в его глаза — и поняла, что юный офицер вне себя, только не от горя, как она заподозрила вначале. Гальверон, в конце концов, воин и уже многое повидал, несмотря на то, что его синие глаза сияют почти детской чистотой. Нет, его голос срывается от ярости — чистой, беспримесной, слепящей ярости, — и Гальверон с немалым трудом подавляет ее, чтобы еще больше не напугать Аннас и не потревожить малыша Гиларры, играющего в соседней комнате.
— В конце концов я нашел ее во внутреннем дворе. — Гальверон справился с собой, и теперь его голос звучал почти ровно. — Одному Мириалю ведомо, как она сумела пробраться туда незамеченной. Она пряталась в этом их нелепом фургончике.
Гиларра заметила, что он крепко прижимает к себе девочку — так крепко, что Аннас, должно быть, едва могла дышать, но она по-прежнему молчала и не шевелилась.
— Дай-ка мне ее, — сказала Гиларра, и Гальверон поспешно, почти с облегчением вручил ей свою драгоценную ношу — как будто, избавляясь от нее, он заодно мог избавиться от страшных воспоминаний.
Нежно напевая, Гиларра укачивала малышку на руках и старалась не думать о том, кто приказал убить ее. «Не сейчас, не сейчас, — мысленно напевала она себе в такт укачиванию. — Вначале займемся самыми неотложными делами…» Но даже загоняя чудовищную мысль в самую глубь своего сознания, Гиларра знала: рано или поздно та подымется на поверхность, и тогда ей придется думать о том, что Заваль, которого она знала всю жизнь и любила как брата, — этот Заваль обернулся вдруг омерзительным чужаком…
— Будь ты проклят, Заваль, за такое злодейство! Гиларра стиснула зубы, чувствуя, как нарастает в ней ненависть. Быть может, ты и вправду заслуживаешь смерти.
— Гальверон, — сказала она вслух, — принеси мне тазик горячей воды. Котелок вон там, сбоку от очага. — Гиларру тоже начинало трясти — как будто лейтенант, вручив ей девочку, передал вместе с ней и свою ярость. Ох, Заваль, Заваль, как ты мог сотворить такое?
В кухню заглянул Беврон, глянул на девочку, на лицо Гиларры — и быстро попятился назад, в комнату, чтобы не отвлекать от игры Аукиля. Меж бровей его пролегла едва заметная морщинка, и Гиларра хорошо понимала, что позже ей придется ответить на добрую сотню нелегких вопросов. Тем не менее она знала, что всегда может рассчитывать на его понимание. Сейчас она терпеливо раздела девочку и бережно вымыла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61