https://wodolei.ru/catalog/dushevie_poddony/glybokie/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

затем появились наполовину различимые башмаки, окутанные туманом ноги, туловище и наконец голова человека, который, невзирая на то что лента вновь закрутилась по спирали и растворилась в пустоте, склонился над книжными переплетами, греясь у них, словно у очага. Он касался пальцами книг и прислушивался к колебаниям воздуха в сумеречном коридоре; откуда-то снизу доносились голоса людей, сидящих за ужином, а из-за распахнутой двери веяло едва уловимым запахом болезни: этот запах то накатывал волной, то отступал, то выветривался из комнаты, то возвращался, будто повинуясь неровному дыханию больного. Между тем в мире тихого благоденствия слышался вечерний перезвон тарелок и столовых приборов. Коридор и лестничная площадка пустовали. Но в любой момент кто-то мог подняться наверх в эту мрачную палату, неся на подносе ужин для лежащего в полудреме больного.Гаррисон Купер осторожно распрямился и проверил, не идет ли кто-нибудь по лестнице, а затем, взвалив на себя сладкое бремя книг, перешел в ту комнату. По обеим сторонам кровати горели свечи; умирающий лежал на спине, вытянув руки вдоль тела: его голова утопала в подушке, закрытые глаза ввалились, а губы были плотно сжаты; казалось, он молит, чтобы на него обрушился потолок вместе со спасительной смертью.Услышав, как Гаррисон Купер раскладывает книги по краям постели, старик очнулся: у него вздрогнули веки, пересохшие губы приоткрылись, ноздри со свистом втянули воздух.— Кто здесь? — прошептал он. — Который час?— «Всякий раз, как я замечаю угрюмые складки в углах своего рта; всякий раз, как в душе у меня воцаряется промозглый, дождливый ноябрь, я понимаю, что мне пора отправляться в плавание, и как можно скорее», — тихо ответил путешественник, стоя в ногах постели.— Что-что? — зашептал лежащий на постели старик.— «Это у меня проверенный способ развеять тоску и наладить кровообращение» «Всякий раз, как я замечаю… наладить кровообращение…» — Г. Мелвилл. Моби Дик, или Белый Кит. Пер, с англ. И. Бернштейн. Собрание сочинений, т. 1. Л., 1987.

, — процитировал гость, подкладывая по книге под ладони умирающего, чтобы дрожащие пальцы могли ощупать переплеты, отстраниться и пробежать по строчкам, как по шрифту Брайля.Одну за другой незнакомец показывал ему книги: обложки, страницы, титульные листы с разными датами — нескончаемой вереницей плыли издания этого романа, чтобы навечно пристать к далеким берегам будущего.Больной задержал взгляд на всех по очереди переплетах, заглавиях, датах, а потом уставился на чужое просветленное лицо и ошеломленно выдохнул:— Никак это странник? Видно, путь был долгим?— Разве годы заметны? — Гаррисон Купер на клонился к старику. — Итак, я принес Благую Весть.— Такого достойны лишь безгрешные, — прошептал старик. — А меня, придавленного могильной плитой из никчемных книг, безгрешным не назовешь.— Я пришел, чтобы отодвинуть могильную плиту. Принес новости из далеких краев.Глаза больного обратились к книгам, накрытым его дрожащими ладонями.— Они и вправду мои? — прошептал он. Путешественник серьезно и торжественно кивнул, но на его лице вскоре заиграла улыбка, потому что черты старика потеплели, а глаза и уголки рта ожили.— Так значит, есть надежда?— Конечно!— Верю, — старик сделал глубокий вдох и вдруг спросил. — А тебе какая забота?— Я привязан к тебе всей душой, — отвечал незнакомец, стоя в изножье постели.— Но ведь я тебя не знаю, любезный!— Зато я тебя знаю от левого борта до правого, от форштевня до кормы, от клотика до палубы, знаю каждый день твоей долгой жизни, вплоть до этого мгновения.— О сладостные речи! — воскликнул старик. — В каждом слове, в каждом взгляде — высший смысл. Но разве такое возможно? — Под старческими веками блеснули слезы. — В чем тут дело?— Дело в том, что я и есть высший смысл, — произнес путешественник. — Я прошел долгий путь, чтобы сказать: твои труды не пропали даром. Кит опустился на дно совсем ненадолго. Настанет год, пока еще затерянный в дымке времени, когда у твоей могилы соберутся великие и прославленные, простые и безвестные, чтобы сказать в один голос: он оживает, он поднимается, он оживает, он поднимается! — и белая громада всплывет на свет, и великий ужас восстанет навстречу шторму и огням святого Эльма, и ты тоже восстанешь из бездны: вы будете неразделимы, ваши голоса сольются воедино, и никто не сможет сказать, где умолк один и зазвучал другой, где ты остановился, а он пошел бороздить белый свет, чтобы в вашем общем фарватере поднималась безымянная флотилия из кораблей-библиотек, чтобы хранители и читатели книг толпились в доках и провожали вас в далекие скитания и ловили ваш одинокий крик в три часа штормовой ночи.— Боже правый! — воскликнул старик, укутанный в саван сбившихся простыней. — Объясни, путник, объясни! Неужели это не выдумки?— Клянусь душой, клянусь кровью сердца. Вот тебе моя рука. — Гаррисон Купер сжал ладонь умирающего. — Пусть эти подарки будут с тобою до гробовой доски. Перебирай страницы, как четки. Не говори никому, откуда они взялись. Насмешники могут вырвать это утешение из твоих рук. Сегодня ночью, в предрассветной темноте, повторяй вместо молитвы простые слова: о том, что ты будешь жить вечно. Ты бессмертен.— Довольно, не продолжай! Замолчи.— Я не могу молчать. Выслушай. Твои пути будут отмечены огненными чудо-тропами: в Бенгальском заливе, в Индийском океане, от мыса Горн до берегов вечности. Этот огонь будет светить всем живущим.Он еще крепче сжал руку старика.— Клянусь. Настанет срок — и миллионы людей потянутся к твоему надгробью, чтобы почтить твою память и воздать тебе почести. Ты слышишь меня?— Бог свидетель, ни один священник не сумел бы так меня утешить. Смогу ли я спокойно умереть? Теперь — да.Путешественник отпустил руку старика, и тот вцепился в книги, лежащие по бокам кровати, а незнакомец без устали открывал другие тома и вслух объявлял даты:— Тысяча девятьсот двадцать второй… тридцатый… тридцать пятый… сороковой… пятьдесят пятый… семидесятый. Тебе видно? Ты понимаешь, что это значит?Он поднес последнюю книгу к глазам старика: пылающий взгляд обратился к надписи, пересохшие губы раскрылись:— Тысяча девятьсот девяностый?— Эта книга — твоя. Ее издадут через сто лет.— Боже правый!— Мне пора. Но я хочу слышать твои слова. Глава первая. Читай!Горящий взгляд заскользил по строчкам. Старик увлажнил губы, всмотрелся в текст и, наконец, прошептал, не в силах сдержать слезы:— Зовите меня Измаил. Зовите меня Измаил. — Первая фраза романа Г. Мелвилла «Моби Дик».

Выпал снег, потом еще, потом еще больше. В рассеянном свете с шумным шелестом завертелась серебряная лента, и из тумана Времени появился странствующий библиотекарь с котомкой книг. Лента, вращаясь, входила в стену, словно разрезая припорошенную снегом булку, а путешественник, обретая телесность, проникал в больничную палату, белую, как декабрь. Там, забытый всеми, лежал несчастный; лицо его было бледнее снега и зимнего ветра. Он был вовсе не стар, но метался в предсмертной лихорадке, и его пропитавшиеся потом усы прилипли к верхней губе. Наверно, он не почувствовал, как воздух рядом с его постелью расступился, чтобы впустить посланника. Больной не открывал глаз; дыхание с трудом вырывалось из груди. Руки, вытянутые вдоль туловища, не потянулись навстречу принесенным дарам. Казалось, он уже покинул этот мир. И только при звуках незнакомого голоса его глаза дрогнули под сомкнутыми веками.— Тебя забыли? — спросил голос.— Как будто меня и не было на свете, — отвечал прикованный к постели.— И ни разу не вспоминали?— Только… только раз… во Франции.— Неужели ты не написал ни строчки?— Ничего стоящего.— Чувствуешь, какую тяжесть я положил на твою постель? Не смотри, просто потрогай.— Могильные плиты.— Нет, это не могильные плиты, хотя на них начертаны имена. Тут не мрамор, а бумага. Здесь есть даты, но это день грядущий и следующий за ним, и день, который придет десять тысяч дней спустя. На каждом переплете — твое имя.— Не может быть.— Это правда. Позволь, я прочту тебе названия. Слушай: "Маска…— …красной смерти".— "Падение…— …дома Эшеров"!— "Колодец…— …и маятник"!— "Сердце…— «Сердце-обличитель»! Мое сердце! Сердце!— Повторяй за мной: ради всего святого, Монтрезор!— Все это странно.— Повторяй: Монтрезор, ради всего святого!— Ради всего святого, Монтрезор. «Ради всего святого, Монтрезор!» — здесь и далее прямые цитаты из рассказа Э.-А. По «Бочонок амонтильядо», а также парафразы и аллюзии. Заключительные слова рассказа — «In расе requiescat» (лат.; также Requiescat in расе) — «Покойся с миром».

— Видишь это заглавие?— Вижу!— Прочти дату.— Тысяча девятьсот девяносто четвертый. «Амонтильядо». И мое имя!— Точно! А теперь тряхни головой. Пусть на шутовском колпаке зазвенят бубенчики. Я принес раствор, чтобы укрепить последний камень. Надо торопиться. Сейчас вокруг тебя сомкнутся стены из твоих собственных книг. Когда к тебе придет смерть, как ты ее встретишь? Восклицанием и словами?…— Requiescat in расе?— Повтори.— Requiescat in pace!Тут налетел Ветер Времени, и комната опустела. На смех больного в палату прибежали сестры милосердия: они попытались завладеть книгами, под весом которых надежно покоилась радость.— Что он такое говорит? — воскликнул кто-то.
Спустя час, день, год, минуту по шпилю одного из парижских соборов пробежали огни святого Эльма Огни святого Эльма — разряды атмосферного электричества в виде светящихся пучков, которые возникают на острых концах высоких предметов (например, мачт).

, темный переулок озарился голубоватым отблеском, на углу возникло легкое движение, и невидимая карусель ветра закружила опавшую листву; где-то на лестнице послышались шаги — человек поднимался к дверям каморки, окна которой выходили на оживленные кафе, откуда звучала приглушенная музыка; на кровати у окна лежал высокий бледный мужчина, который не подавал признаков жизни, пока не услышал поблизости чужое дыхание.Тень гостя оказалась совсем близко: стоило ему наклониться, как свет, падающий из окна, позволил различить его лицо и губы, которые приоткрылись, чтобы набрать воздуха. С этих губ слетело одно-единственное слово:— Оскар? Оскар? — Оскар Уайльд (1854-1900) последние годы жизни провел в Париже под именем Себастьяна Мельмота, позаимствованным из готического романа Ч. Р. Метьюрина «Мельмот скиталец» (1820). Умер в бедности и забвении.

Другая дорога The Other Highway, 1996 год Переводчик: Е. Петрова Воскресным утром они въехали в зеленую зону, оставив далеко позади алюминиевый город, и все время смотрели на небо, которое тоже вырвалось на свободу и двигалось вместе с ними, словно незнакомое озеро в знакомом месте, невыразимо голубое, с белыми барашками пены.Сбросив скорость, Кларенс Трэверс подставил лицо свежему ветру и запаху скошенной травы. Он взял за руку жену и обернулся к сыну с дочкой, которые впервые в жизни не дрались на заднем сиденье — по крайней мере, в этот миг; машина двигалась от одного тихого и прекрасного местечка к другому, отчего начинало казаться, что этому зеленому воскресному роскошеству не будет конца.— Какая благодать, — сказала Сесилия Трэверс— Сто лет не выбирались на природу. — Муж почувствовал, как ее рука ответила на его прикосновение и тут же полностью расслабилась. — Не могу забыть этих дамочек, которые вчера, не допив коктейлей, хлопнулись в обморок от духоты, — вот ужас-то!— Действительно ужас, — согласился Кларенс Трэверс— Но как бы то ни было — вперед!Он нажал на педаль газа и прибавил скорости. Совсем недавно, на выезде из города, обстановка была довольно нервной, машины пронзительно сигналили и подталкивали их туда, где, если очень повезет, можно было найти островки зелени, пригодные для пикников. Оказавшись на скоростной полосе, он с риском для жизни перестроился в крайний правый ряд, и через некоторое время скорость удалось сбросить до пятидесяти миль в час, что было уже почти комфортно. Маневры окупились с лихвой, как только в окна повеяло ароматами цветов и деревьев. Без видимой причины он рассмеялся, а потом сказал:— Когда мы вот так выбираемся из дому, мне хочется ехать куда глаза глядят, лишь бы не возвращаться в этот проклятый город.— Давайте уедем на сто миль! — воскликнул его сын.— На тысячу! — закричала дочка.— Можно и на тысячу, — согласился Кларенс Трэверс— Только медленно, по одной миле за раз. — И тихо изумился: — Вот это да!С правой стороны неожиданно, будто из придуманного мира, возникла заброшенная дорога.— Чудо! — сказал мистер Кларенс Трэверс.— Где, где? — загалдели дети.— Смотрите! — Кларенс Трэверс перегнулся че рез плечо жены и указал рукой в ту сторону. — Старая дорога. Раньше только по ней и ездили.— Вот по той? — удивилась жена.— Ничего себе, какая узкая! — поразился сын.— Тогда и машин было немного.— Похожа на большую змею, — сказала дочка.— Так и есть: все старые дороги извивались и петляли. Помнишь?Сесилия Трэверс кивнула. Машина теперь двигалась совсем медленно, и они разглядывали узкую бетонную полосу, которую тут и там деликатно прорезали пучки зеленой травы, а по обочинам украшали полевые цветы и стрелы утреннего света, летящие сквозь высокие кроны уходящих к лесу дубов, кленов и вязов.— Эту дорогу я знаю как свои пять пальцев, — сообщил Кларенс Трэверс— Хотите по ней прокатиться?— Ой, Кларенс, нам…— Я серьезно!— Папа, давай, ну пожалуйста!— Решено, едем, — твердо сказал он.— Туда нельзя! — запротестовала Сесилия Трэверс. — Наверняка это запрещено. Там опасно.Не дослушав, он отделился от стремительного транспортного потока, свернул в неглубокий кювет и с улыбкой направил машину прямо по ухабам к старой дороге.— Кларенс, опомнись! Нас арестуют!— За движение со скоростью десять миль в час по заброшенной дороге? Все, больше никаких споров, чтобы не портить такой чудесный день. Будете хорошо себя вести — куплю всем газировки с сиропом.Тут они добрались до старого дорожного покрытия.— Видите, как все просто!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29


А-П

П-Я