Мне-то жизнь, конечно, настучала по башке, но я хотя бы видела Лионею, видела, как рушится и горит дом Старейшей Горгоны, гостила в уютном жилище демона посреди Праги, ездила в лимузине на королевский бал и вернулась оттуда в обеих туфельках, держала в руках древний меч… Я видела мир, который существовал с обратной стороны панельных многоэтажек, грязных маршрутных такси, пожизненных выплат по кредитам, бесконечных осенних дождей, пыльного лета вперемешку с тополиным пухом, вечно промокающих сапог и еще миллиона вещей, которые меня бесят и которые у меня не хватит терпения перечислять. Не то чтобы это был совсем другой мир, он безусловно существовал в том же измерении и, более того, в неразрывной сцепке с реальностью первых девятнадцати лет моей жизни, но…
Скажем так, мир, частью которого была Лионея, имел больше прав на существование. В нем был хоть какой-то смысл, и, честно говоря, когда у меня наконец нашлось время посидеть и подумать, я решила, что набитые мною шишки стоили полученного знания.
Так что, когда к общежитию подъехала Лиза и сказала…»
Она тогда много чего сказала. Она сказала, что Леонард одержим идеей стереть этот мир как неудачный карандашный набросок и заменить его своей собственной картиной. Она сказала, что при последней своей встрече с Иннокентием она исполнила свою давнюю мечту и уничтожила того, кто когда-то именовался Ка-Щи или Инносентиус. Она еще что-то сказала…
Однако Насте было достаточно и первых двух заявлений.
– Леонард просил передать, – сказала тогда рыжеволосая Лиза и протянула Насте цилиндрический пластиковый футляр. Свернутая в трубку бумага оказалась сертификатом, где по-русски и по-английски было напечатано: «Данным документом подтверждается, что Анастасия Колесникова (АК…609 по общему классификатору) в период с…. по…..оказала существенные услуги фонду „Новое будущее“. Со всеми вытекающими отсюда последствиями». Печать. Подпись.
– Что это за услуги? – спросила Настя. – И что это за последствия?
– Услуги? Ну как же, Михаил Гарджели, Иннокентий, потом вся эта история с Денисом Андерсоном… Смотри не потеряй, эта бумажка может тебе пригодиться, когда начнется финальная стадия…
– Финальная стадия чего?
– Создания нового будущего. В сертификате написано, читай внимательно.
– То есть с этой бумажкой меня пропустят в новое будущее, которое пытается создать Леонард? – спросила Настя, чувствуя, как закипает в ней то, что древний поэт называл «ярость благородная».
– Не совсем так. Скорее всего, тебя не сразу ликвидируют.
Настя аккуратно вложила бумагу в пластиковый футляр. Такими вещами действительно не разбрасываются.
В идеале это пластиковый футляр стоило забить в глотку Леонарду, чтобы тот раз и навсегда перестал распоряжаться человеческими жизнями, как завалявшимися в кармане мелкими монетками, чтобы не смел присваивать им какие-то номера по классификатору, не смел расставлять людей, как деревянные фигурки на бесконечной шахматной доске, не смел заставлять их выглядеть теми, кем они на самом деле не являются, не смел убивать, запускать под кожу червяков и еще, и еще…
Не смел делать то многое, на что, по мнению Леонарда, боги имели безусловное право.
Кто ты такой, чтобы говорить мне, где мое место в этой жизни?! «Оказала существенные услуги»?! «Со всеми вытекающими последствиями»?!
Знаешь, похоже, что последствия действительно потекут.
«Потом я поняла, что в этой дурацкой бумажке словно было написано между строк скрытым шрифтом: „Сим я, Леонард, заявляю свои права на звание Вселенского Зла, и кто со мной – тот со мной, а кто против меня – тот против, и пусть каждый теперь да выберет свою сторону“. Если верить книжкам по истории династии Андерсонов, раньше имели привычку выражаться именно таким витиеватым образом, и Леонард с его амбициями словно выскочил из пыльного тома с рассказами про злых волшебников с разными фамилиями и отважных рыцарей (все по фамилии Андерсон). Он хотел не контрольный пакет акций нефтяной компании, не губернаторский пост, не участок под перспективную застройку и даже не двенадцать юных девственниц. Он хотел все и сразу, собираясь вытереть ноги о существующий порядок вещей.
Ну что же, за язык его никто не тянул. Назвался богом – полезай туда, куда они там обычно лазят. На гору Олимп или еще куда.
Так что правильнее было назвать Леонардову бумажку не сертификатом, а чем-то вроде приглашения на Апокалипсис.
Галочка: «Получено». Подпись: Колесникова.
14
Ларссон проводил их до лифта, сам нажал нужную кнопку и качнул рыжей бородой в уважительном поклоне.
– Родственник? – спросила Настя, глядя, как меняются цифры на электронном табло.
– Чей? – не понял Смайли.
– Ваш.
– Нет, какой он мне родственник. Он из клана Норд-Рим, то есть из Скандинавии. Ты ведь понимаешь, Анастасия, что не все гномы – родственники? У нас довольно сложная система общественных отношений, – важно заявил Смайли. – Я могу посоветовать тебе кое-какую литературу по этому вопросу…
– А вот все горгоны считают себя сестрами.
– Прекрасно, вот если бы они только не убивали других разумных существ ради пропитания… При чем здесь вообще горгоны?
– Вспомнилось. Покровского вы взяли именно при разгроме лагеря горгон.
– Да, кажется, так и было.
– Я тогда еще врезала ему ружьем по голове, – Настя вздохнула. – Бедный, бедный Артем. Он то сбривал усы, то отращивал их снова, как будто это могло ему помочь спастись от Леонарда. Ни фига.
– Тебе его жалко?
– Люди вообще не должны умирать подобным образом. Как вспомню, так…
– Тебе его жалко?
– Нет, – сказала Настя, поразмыслив, и сама удивилась своему ответу. – Он был одним из тех, кто запустил мне червяка под кожу, а потом отправил к Михаилу Гарджели. Он использовал меня. Теперь кто-то использовал его, причем по полной программе. Он должен был догадаться, что рано или поздно все кончится именно так.
– Ты говоришь прямо как моя бабушка… Ответственность и все такое прочее.
– Привет вашей бабушке, Роберт. Я не жалею Покровского, мне просто немного тревожно, что такие вещи происходят в Лионее.
– Принимаем меры, – буркнул Смайли.
– Он просидел здесь полгода, так? Он рассказал вам хоть что-то ценное? Про Леонарда и остальное?
– Про Разное. Он называл это – Разное. Магия и все прочее. Да, Анастасия, он рассказал много ценного. Он рассказал, пожалуй, все, что знал и помнил, причем его даже не пришлось запугивать, потому что он уже был до смерти напуган той штукой, что жила в нем. Мы дали ему надежду, и – вуаля! – исповедь господина Покровского к вашим услугам.
– Раз она к моим услугам, я хотела бы ее прочитать.
– Зачем, Анастасия? Зачем забивать голову…
– Во-первых, со вчерашнего дня я наследная принцесса Лионеи. Во-вторых, в этой исповеди наверняка есть пара строчек про меня. Мне любопытно.
– Пф-ф, – неодобрительно отозвался Смайли.
– И вообще, эта подземная тюрьма меня очень интересует. Сколько там всего заключенных? Кто эти люди? И не люди. За что они там содержатся?
– Я видел один фильм, – сказал Смайли, с облегчением проскользнув в открывшиеся двери лифта. – Только там был принц, а не принцесса. Молодой принц-идеалист, который наследует королевство и пытается перестроить его по своим высоким моральным стандартам. Прощает преступников, отменяет налоги, распускает армию… Знаешь, чем кончилось? Все умерли. Королевство захватили враги.
– У гномов есть кино?
– У гномов нет кино. У гномов нет времени на такие глупости. Это был человеческий фильм, я вспомнил его, чтобы сказать тебе – поосторожнее с моральными принципами.
– Ты не знаешь моих моральных принципов.
– Могу догадаться. Что-нибудь типа: свобода, равенство, братство. Или: красота спасет мир. Или: занимайся сексом, а в армию не ходи. Все это глупости, Анастасия. В основе любого нормального государства должна находиться небольшая солидная тюрьма, а уже поверх тюрьмы можно выстраивать моральные принципы…
– Марат все еще здесь?
– Марат, который вампир?
– Он самый.
– Интересно получается, Анастасия, почти все наши заключенные – твои знакомые.
– Он здесь сидит?
– Он сидит в надежном месте и ждет своей участи.
– И его участь?
– Жидкое серебро, полагаю.
– То есть?
– Стандартная форма казни для вампира.
– Но его ведь должны еще судить.
– Нет, не должны. Покушение на принца – тяжкое преступление, обстоятельства более чем известны, поэтому все решится простым голосованием Большого Совета.
– Но вампиры будут против…
– И окажутся в меньшинстве. Вообще, о политике с тобой должен говорить король Утер, но раз уж зашла речь… Мы хотим, чтобы решение было принято единогласно. Мы хотим, чтобы на заседании Совета было продемонстрировано единство. Мы должны убедить вампиров, что сейчас не время для споров. Мы ознакомим их с информацией о Леонарде и фонде «Новое будущее», мы призовем сплотиться перед этой опасностью… Ну, ты понимаешь.
– Что значит – ты понимаешь? Леонард действительно опасен! Мы только что видели, что осталось от Покровского…
– Убить своего собственного приспешника – это одно. Бросить вызов Большому Совету – совсем другое. Если бы ты знала, сколько сумасшедших, колдунов, экстрасенсов, самопровозглашенных богов и богинь каждый год присылают Андерсонам угрожающие письма….
– Сколько?
– Точно не знаю, сделай запрос в канцелярию.
– И сделаю.
– Ну и сделай.
Смайли выглядел так, словно начинал терять терпение. Настя посмотрела на часы и улыбнулась. Кажется…
Смайли поспешно схватился за мобильный телефон. В основном он слушал, и по мере того, как он слушал…
– Еще один труп? – спросила Настя. Смайли помотал головой и убрал мобильник во внутренний карман пиджака.
– Что-то насчет Дениса?
– Да. То есть нет, – Смайли посмотрел ей прямо в глаза. – Кое-что насчет тебя, Настя.
15
«Когда Лиза села в свою шикарную машину и убралась с моих глаз долой, я поняла, что никакого выбора у меня нет, что я должна буду вернуться в Лионею. То есть не должна, не в том смысле, что меня кто-то заставлял или принуждал туда возвращаться. Просто стоило мне пару дней пожить так называемой нормальной жизнью, походить по нормальным улицам, пообщаться с нормальными людьми и осознать, каким будет мое нормальное будущее… Как-то нехорошо мне стало. Нехорошо – в смысле тоскливо и безнадежно, причем настолько, что мне захотелось напиться, а такое со мной случается нечасто. Честно говоря, такое со мной случилось во второй раз в жизни, и когда при помощи Монаховой я действительно напилась, все стало еще хуже.
Помню, что на следующее утро, точнее, ближе к обеду, я сидела с обмотанным вокруг головы мокрым полотенцем, смотрела на бессовестно храпящую Монахову и задавала себе один и тот же завальный вопрос: «И это всё?!» В смысле – и это все, что теперь со мной может случиться?!
Оказалось, что нет, не все, потому что через пять минут пришла Оленька и стала изводить меня своими разговорами, которые, наверное, правильнее называть монологами, ведь я-то ей не отвечала. Потом проснулась Монахова, потрогала свое опухшее лицо, посмотрела на шевелящиеся губы Оленьки, пробормотала: «Опять этот кошмарный сон» – и отрубилась снова. Тогда я пошла в душ, а когда вернулась, то Оленька продолжала говорить, обращаясь к дремлющей Монаховой, и мне тогда тоже подумалось, что это и в самом деле какой-то кошмарный сон, и я не хочу провести в нем остаток своей жизни».
Настя скептически перечитала последний абзац и подумала, что упоминать «я пошла в душ» – это излишне, если у читателя есть голова на плечах, он и сам сообразит, что Анастасия Колесникова время от времени посещала ванную комнату. Возможно, про попойку с Монаховой тоже не стоило писать, хотя…
Хотя именно после этой бесславной попытки разогнать тоску-печаль Монахова, тупо глядя в пол, пробормотала себе под нос, имея в виду только что упорхнувшую Оленьку:
– Бывает клинический идиотизм, а у нее какой-то клинический оптимизм… Такой трезвомыслящей женщине, как я, – ик! – это действует на нервы.
– Ага, – сказала Настя, отыскивая в сумочке таблетки от головной боли.
– Она мне, знаешь, кого напоминает? Куклу, которая вылезла из своей картонной коробки и удивляется: о, надо же, какой большой и прекрасный мир! Но мы-то в этом мире живем уже черт знает сколько времени и знаем – ик! – что он совсем не прекрасный…
– Надо было ее тоже вчера напоить, – мрачно заметила Настя. – Тогда бы она так не щебетала…
– Ты злая, – сказала Монахова с ноткой удивления. – Ты ведь раньше не была злой.
– Да, вчера я не была такой злой.
– Я не про это «раньше», я про другое «раньше», – Монахова замахала рукой, словно отгоняла ворон от своих кровных шести соток. – Которое было давно, помнишь?
– Нет, – сказала Настя.
И все-таки она хотела окончательно убедиться, поэтому она не уехала ни в июле, ни в августе. Она терпела Оленькину болтовню, она ходила с Монаховой в клубы, она была на чьем-то дне рождения, она гуляла по тем скверам и паркам, которые раньше представлялись ей красивыми, она даже познакомилась на улице с каким-то парнем, правда, перезванивать ему не стала. И все это было похоже на утомительную школьную экскурсию, которая оставляет после себя ощущение бессмысленно потраченного времени и недоумение по поводу того, что кому-то когда-то эти места казались имеющими значение.
Но стоило Насте всего лишь пройти мимо книжного магазина, где они с Денисом впервые встретились, мимо того самогокафе, мимо того самогопамятника князю Львовскому… Сердце немедленно напоминало о себе пронзительной болью, ноги подкашивались, мурашки пробегали по спине, и Настя жестоко закусывала губу, чтобы не разрыдаться здесь же, на виду у ни в чем не повинных нормальных людей.
Она все довела до логического конца. Первого сентября Настя пошла в университет, наулыбалась, наобнималась, нацеловалась и нафотографировалась с теми, кого она помнила и кто помнил ее. Потом Монахова затащила ее на грандиозную студенческую вечеринку в только что открытом ночном клубе, и Настя добросовестно пыталась выловить в море огней и грохоте музыки хотя бы немного внезапного счастья, во имя которого вроде бы и строились такие клубы и проводились такие вечеринки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66