— Та, что ваша светлость выпили за ужином, и полный графин, поставленный на стол после ужина.Сидя в постели, маркиз почувствовал, что в голове у него все плывет и кружится, поэтому снова лег.— Тут что-то не так, Гибсон, — сказал он. — Очень странно! Когда мне станет лучше, я разберусь во всем этом.— Да, милорд, конечно, милорд, — согласился Гибсон, — но вашей светлости нужен отдых, пока вы не окрепнете.Маркиз немного помолчал. Затем спросил вслед уходившему камердинеру:— Молодая леди… — как ее имя?— Мисс Милфорд, милорд.— Она еще на борту?— Да, милорд. Наслаждается каждой минутой путешествия. На палубе с раннего утра до позднего вечера. Мы все говорим, что не видели никогда столь счастливой молодой леди.Маркиз неподвижно лежал в кровати.Он начал припоминать, что с ним произошло за последнее время.Маркиз был тверд в своем решении высадить Олу в Плимуте и послать обратно к ее мачехе, чтобы не нести более никакой ответственности за нее.Он вспомнил также, как сначала она пришла в ярость и обвиняла его в предательстве. Но потом была удивительно любезной, особенно за ужином.Медленно, поскольку это стоило ему усилий, он попытался восстановить в памяти все, что было сказано, все, что происходило.Он припомнил тост, который она предложила, затем налил немного кларета в ее бокал и наполнил свой, как она уронила под стол свою бриллиантовую брошь.Он достал ее, после чего она поблагодарила его и приподняла свой бокал со словами:«Пить до дна!»Он тихо воскликнул.Как раз после того, как он выпил свой бокал кларета и подумал, что у вина странный привкус, он погрузился во мрак и ничего не помнил.Маркиз быстро смекнул, что с ним стряслось, хотя и казалось невероятным, что в реальной жизни могут произойти события, описываемые в романах Вальтера Скотта. Он был уверен в том, что, когда поднимал ее брошь, Ола каким-то образом ухитрилась что-то подбавить в его вино.«Но разве могла она носить с собой наркотики?» — поражался он.Вспомнив, какой тяжелой была голова и смутной память, когда он проснулся в первый раз, его внезапно осенило, что он уже когда-то пережил подобное состояние.Это случилось, когда он сломал себе ключицу на охоте, и к нему в Элвин был вызван доктор. Он испытывал мучительную боль, когда доктор вправлял кость.Он всех и вся проклинал от боли, и доктор открыл свой кожаный чемоданчик, вынул маленькую бутылочку и налил какой-то темной жидкости в чайную ложку.— Выпейте это, милорд.— Что это? — спросил маркиз.— Всего лишь опий, но он притупит боль.— Снадобье для женщин! — сказал презрительно маркиз.— От женщин, конечно, не требуют такого презрения к боли, как от мужчин, — ответил доктор, — но я всегда считал, что страдать без необходимости вовсе не обязательно.— Да, вы правы, — согласился маркиз.Он принял опий и обнаружил, что он сильно помог ему, хотя на следующее утро и проснулся с тяжелой головой и такой же сухостью во рту, как теперь.Конечно, Ола дала ему именно опий, и он упрекал себя за то, что оказался глупцом, не заподозрившим ее намерений, когда она держалась с ним так любезно.Ведь он знал, что она решила не возвращаться к своей мачехе с такой же твердостью, с какой он решил отправить ее туда.«Проклятие, эта женщина победила!» — раздраженно думал маркиз.Остаток дня он то урывками засыпал, то недолго бодрствовал, и каждый раз, приходя в сознание, он все больше злился от того, что Ола смогла обвести его вокруг пальца.Но теперь уже он, по сути дела, ничего не мог предпринять, кроме того, чтобы доставить ее куда-нибудь на побережье Средиземного моря.Он предполагал, что они давно уже миновали Лиссабон.Следующим цивилизованным портом на пути будет Гибралтар, и поскольку он находился в британском владении, то пришлось бы прибегнуть ко всяким изощренным объяснениям, почему маркизу Элвингтонскому захотелось оставить привлекательную и столь юную особу на берегу в затруднительном положении и отправиться далее одному.«Пожалуй, я мог бы высадить ее в Марселе или Ницце», — думал он и спрашивал себя, а не изобретет ли она какие-то еще хитрости, чтобы разрушить его планы, если он откроет их ей.После крепкого ночного сна он чувствовал себя бодро и в сравнительно неплохом расположении духа, если не считать его продолжающейся злости на Олу.Одевшись, маркиз вышел на палубу, и теперь ему не требовалось ни плаща, ни непромокаемой накидки, поскольку наверху тепло грело солнце, а море отражало голубизну неба, — Доброе утро, милорд! — сказал капитан, как только маркиз появился на палубе. — Надеюсь, ваша светлость в добром здравии?Маркиз сдержался от резкого ответа, мол, с его здоровьем все в порядке, если не считать, что его опоили наркотиками.Но признаться в нечто подобном было бы недостойно его, поэтому он лишь ответил:— Мне жаль, что я пропустил такой переход, капитан.Гибсон говорил мне утром, что это была наилучшая прогулка по заливу из всех, которые он помнит.— Фантастическая, милорд! — отвечал капитан. — Ветер точно такой, как нужно, море, утихшее после шторма, и мне казалось, что зима закончилась, и мы попали в весну.— Да, действительно, — согласился маркиз в ответ на небывалый поэтический восторг капитана.Видя его удивление, капитан смущенно улыбнулся:— Это не мои слова, милорд, а мисс Милфорд. Мы все думаем, что она сама выглядит как весна, кроме шуток!Маркиз проследил за взглядом капитана и увидел Олу, которую сразу не заметил.Она сидела на палубе под навесом и была — хотя ему и не хотелось этого признавать — действительно похожа весну и неоспоримо прекрасной.Она была без шляпы, в ее рыжих волосах плясали отблески солнца; глубокие зеленые глаза гармонировали с цветом волн, разбивавшихся о нос яхты, а кожа была ослепительно белой.Она увидела, как он ее разглядывает, помахала ему рукой и приветливо улыбнулась.Он поразился ее безмятежности после того, что она проделала с ним, но все-таки решил, что теперь не время обвинять ее.Маркиз не двинулся к ней и продолжал разговаривать с капитаном. Яхта, движущаяся с такой скоростью, радовала и возбуждала его, развеивая плохое утреннее настроение.— Тут мы потерпели небольшой ущерб, о котором я хотел поговорить с вами, милорд, — сказал капитан маркизу, молча стоявшему рядом с ним.— Ущерб?— Не особенно серьезный, милорд, но во время шторма сорвались две бочки с водой, ударились друг о друга, и вся вода разлилась.— Две? — резко спросил милорд.— Их починили, милорд, они в порядке, но пусты, и я думал, если ваша светлость не возражает, мы бы зашли тут в одну бухту, чуть подальше вдоль берега, я знаю, там есть источник прекрасной, чистой воды.— Вы бывали там раньше? — спросил маркиз.— Дважды, милорд. Впервые — во время войны, когда я служил на бриге и у нас совсем кончилась вода, и мы набрали ее там, и были очень этому рады. А во второй раз — когда я служил на яхте лорда Латворта, милорд. Его светлость были очень скупым, и хотя я говорил ему, что бочки ненадежные, он не хотел слушать меня. Они рассыпались на куски, конечно, как я и говорил, когда мы попали в шторм у южного берега Португалии.— Какое несчастье! — заметил маркиз.— Вскоре, милорд, ни единой капли воды не осталось на всем судне.— Мы не должны допустить этого, — сказал маркиз, — так что бросим якорь в вашей бухте, капитан. Далеко она отсюда?— Около сорока восьми часов ходу, милорд; и вы могли бы размять ноги на берегу.— Неплохая идея, — согласился маркиз.Во время всего разговора он чувствовал, что Ола явно наблюдает за ним, и словно исподволь подстрекаемый ею, он пошел вдоль палубы.— Я хочу поговорить с вами, Ола! — сказал он, подойдя к ней.Он увидел, как потухли ее глаза, когда она спросила;— Здесь или в салоне?— В салоне, — ответил он и пошел вниз, не дожидаясь, чтобы сопроводить ее.Она присоединилась к нему через несколько минут, и когда она входила в салон, он заметил в ее глазах тревогу и подавленность, хотя ее волосы развевались, точно непокорный яркий флаг.Она не стала дожидаться, пока он заговорит, и, сев на софу, которую обычно занимала, сказала:— Я виновата… очень виновата… я знаю, что вы… сердитесь на меня.— Чего же еще вы ожидали от меня? — сказал маркиз.— Мне пришлось спасать себя от моей мачехи… и я не могла сделать это… по-другому.— Чего вы подлили мне?— Опия.— Сколько?— Боюсь, что… почти весь пузырек… это был очень маленький пузырек… но я знала, что это была… очень сильная доза.— Вы могли убить меня! — резко сказал маркиз.— Этого не могло случиться, — ответила Ола, — но вы действительно спали очень долго. Я была рада, когда мы достигли португальского побережья.— Вы хоть осознаете, до чего ваше поведение возмутительно, уму непостижимо, я даже слов не нахожу, чтобы выразить свое возмущение?— Я сказала, что сожалею, — ответила Ола, — но это был для меня единственный выход, чтобы не вернуться домой, разве что только броситься за борт. Я серьезно думала… об этом.— Вы не испугаете меня своими драматическими угрозами.— Знаю, я злоупотребила вашим гостеприимством, поэтому готова покинуть вас, когда мы достигнем юга Франции.— Это так великодушно с вашей стороны, — сказал маркиз с сарказмом, — думаю, что вы столкнетесь с теми же трудностями, что и раньше: ни денег, ни места, куда обратиться.— Я уже говорила вам… я поеду в Париж.— О, ради Бога! — сказал он раздраженным тоном. — Мы не можем вновь обсуждать все это. Давайте лучше придумаем что-нибудь другое, не то я просто поколочу вас, вы этого вполне заслуживаете.Она воскликнула от неожиданности, но ничего не сказала, и маркиз продолжал:— Видно, этим наказанием пренебрегали при вашем воспитании, а ваше слишком богатое воображение никто не обуздывал.Он говорил без гнева, но таким едким, саркастическим тоном, который, по мнению Олы, ранил почти так же, как хлыст, который он обещал использовать.Размышляя, как бы ей лучше ответить ему, она неожиданно, посмеиваясь, сказала:— А все-таки я неплохо придумала, правда? Я была… в настоящем отчаянии, когда думала, как бы мне помешать вам высадить меня в Плимуте. И вот тогда стюард спросил меня, нет ли у меня опия для капитана, у которого разболелся зуб.— И вы отказались помочь капитану?— Я на самом деле забыла, что он лежит у меня в чемодане, — ответила Ола. — Потом только я вспомнила об этом и неожиданно сообразила, как мне избежать высылки из Плимута домой и подстроить так, чтобы вы взяли меня на юг с собой.Она видела, как посуровели его глаза, и импульсивно дотронулась до его руки.— Пожалуйста… пожалуйста, простите меня… и давайте опять общаться, как мы делали с вами раньше. Это было так интересно для меня… так непохоже… на все то, чем я жила прежде, и хотя вы и не признаетесь в этом… но, мне кажется… что вам тоже было интересно.Маркиз видел мольбу в ее зеленых глазах, и, несмотря на решимость оставаться твердым и очень недовольным, он почувствовал, как расслабляется.— Я крайне зол на вас, — сказал он, — но, видимо, мне ничего более не остается, как смириться с этой нелепой ситуацией, которая, кстати, чрезвычайно сомнительна с точки зрения вашей репутации.— Я давным-давно перестала беспокоиться о своей репутации, — ответила Ола, — и кому нужно знать или беспокоиться о том, где я нахожусь, кроме моей мачехи, которая наверняка не хочет, чтобы я нашлась, ведь это позволит ей оставить себе все мое состояние.— Всему виной ваше состояние, как вы называете его, оно — причина всех ваших бед, — сказал маркиз.— Конечно. Если бы у папы был сын, я не была бы столь богатой, и тогда никому не было бы дела до меня, — сказала Ола. — Пусть это будет уроком для вас! Когда у вас будет семья, имейте много детей, а не одну назойливую непоседу дочь.— Я могу еще больше упростить себе задачу, — сказал маркиз, — не жениться, и вовсе не иметь детей.Он говорил с горечью и не задумываясь над своими словами, просто потому, что слово «женитьба» заставило его вновь вспомнить о Саре.Вспомнив же, он поразился тому, что пока был в постели и за сегодняшний день он ни разу не подумал о ней.— Я тоже решила никогда не выходить замуж, — доверчиво сказала Ола. — Мною слишком много понукали в жизни, а муж может оказаться еще хуже, чем моя мачеха, хуже, чем Жиль, и хуже, чем вы!— Не можете же вы провести всю жизнь в одиночестве! — заметил маркиз.— У меня будут друзья, — ответила Оля, — а с друзьями легче расстаться, чем с родственниками и мужьями.— Вы говорите ерунду! — отрезал маркиз. — Конечно, вы выйдете замуж, и чем быстрее, тем лучше, чтобы был мужчина, который заботился бы о вас.— И повелевал бы мной?— Разумеется, более того, вам придется подчиняться ему.— Я отказываюсь, я решительно отказываюсь!Но с лукавой улыбкой она добавила:— Осмелюсь сказать, что я смогу делать так, как захочу, с помощью разных уловок.— Я вполне этому верю и очень сочувствую вашему будущему мужу.Озорные искорки в ее глазах заставили его подумать, что она воспринимает его не всерьез и настолько успокоена тем, что он больше не сердится на нее, что смеется над его беспомощностью.— Вы крайне трудный и беспокойный ребенок! — сказал он. — Бог знает, что с вами еще случится в жизни, но я отказываюсь беспокоиться об этом.Он потянулся за колокольчиком и позвонил.— Я хочу выпить бокал шампанского, — сказал он. — Желаете присоединиться ко мне?— Звучит превосходно и увлекательно, — сказала Ола, — особенно для меня.— Вы ведь пили шампанское раньше?— Да, но не в море, на чудесной яхте, наедине с прекрасным пэром! — отвечала Ола. — Что может быть лучше для начала драматической истории приключений и любви?Маркиз ошеломленно уставился на нее, а затем невольно рассмеялся.Он никогда в жизни не ожидал встретить женщину, которая вела бы себя столь возмутительным образом и в то же время заставляла его смеяться ее поведению.— Бутылку шампанского! — сказал он стюарду.Стюард принес шампанское, открыл его и наполнил бокалы для маркиза и Олы.Когда он вышел из каюты, маркиз сказал:— Я не собираюсь отводить глаза от этого бокала, пока не выпью его, так что, если вы уроните что-либо на пол, вам придется поднимать это самой.— Я так боялась, — призналась Ола, — что вы окажетесь надменным и не станете поднимать брошь сами, а позовете стюарда, чтобы он нашел ее, и тогда все значительно усложнилось бы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16