За день я четырежды успел передать ей, что прих
одило ко мне в голову. Странное дело! Она слушала и точно не слышала моих с
лов. Точнее сказать, слушала их не внешними ушами, а каким-то другим орган
ом, спрятанным внутри головы. И этот орган вибрировал, все сильнее и сильн
ее. Как канат, удерживающий мачту парусника, в ночной шторм.
Спустя три недели Марина стояла на переходе посередине Московского про
спекта. Стояла в толпе, а потом сделала шаг вперед. Машины там несутся под
восемьдесят, когда нет пробок.
В больнице новости разносятся быстро. Я думаю, что многие тогда расстрои
лись, хотя близких подруг у Марины не водилось. Расстроились многие но ис
пугался один я.
Всего лишь три недели. Рациональная часть моего сознания упиралась: «Ты
здесь ни при чем! Ты не имеешь никакого отношения!..»
Всего лишь три недели.
Затем произошли три значительных события. Меня перевели из третьего сра
зу в шестой класс. Учительницы намеревались бороться за то, чтобы я сразу
перешел в седьмой или восьмой, но у них не получилось отстоять мою ученос
ть. Хотя я решал задачи за восьмой класс. В учебники девятого я не залезал,
и не потому, что там ожидалось нечто невероятно сложное. Просто у меня хва
тало дел и помимо школьной программы.
Одиночество понемногу отпускало меня. Я отвык от дома.
После того, как маму вторично упекли, и на сей раз в психиатрическую лечеб
ницу, меня навещала только тетка, и то все реже. Зато не кто иной, как тетя Ли
да, сумел добиться моего перевода в Москву. Фантастическое совпадение. У
верен, что в столице и без меня хватало своих увечных, но тетю неожиданно р
азыскал соратник нашего дедушки, тоже крупный медик. Очень старенький и
почетный академик из столицы. На самом деле, разыскивали бабушку, потому
что переиздавались какие-то дедушкины труды, и его друг решил отстоять п
роценты от публикаций.
Но бабушка уже не нуждалась в процентах. Старичок-академик жутко огорчи
лся и спросил, чем может помочь. Тетка заплакала и поведала о моих мучения
х с корсетом, о постоянных болях и все ухудшающейся ситуации с левой руко
й. Академик выяснил насчет государственной опеки, и меня увезли в Москву.
Но не за счет государства, а на деньги Фонда.
Появление Фонда и можно назвать третьим значительным событием. У них был
и свои врачи. Писали диссертации про таких, как я. Они посмотрели меня и ра
зволновались.
Ч Кто придумал заковать ребенка в броню? Ч спросил важный дяденька по-
английски. Ч Вы посмотрите, что они сделали с его грудной клеткой!
Никто же не догадывался, что я понимаю. А я к тому времени понимал и читал н
а французском и немецком. И потихоньку учил испанский. Но в Москве об этом
понятия не имели, в историях болезни такие мелочи не упоминаются.
Иностранная ватага довольно долго кудахтала вокруг меня, и я уразумел кр
айне неприятную вещь. Меня чуть не залечили до смерти, но не со зла, а ввиду
разных методик. Просто на Западе уже лечили иначе, потому что у них были де
ньги. Но в Москве для меня лишних денег не было. Фонд занимался преимущест
венно консультациями по организации здравоохранения и внедрением прог
раммного обеспечения.
Мне было одиннадцать лет. В этом возрасте девяносто девять процентов дет
ей всерьез озабочены судьбами Гарри Поттера, Фродо и прочих невероятно в
ажных для человечества персон. А собственные судьбы детей не занимают, в
едь время катится так медленно! Я же, к одиннадцати годам, давно перестал о
щущать себя ребенком, и меня всерьез волновало, как долго я сумею протяну
ть.
Потому что такие, как я, обычно не живут долго. Я не вырос маленьким подлым
эгоистом. Но я мучительно хотел жить, а не превращаться в говорящий прида
ток кровати. В столице чуть лучше кормили, и палата была посветлее. Прошел
недолгий период, и ко мне вновь прикрепили учителей. Те же учителя приход
или и к моим новым соседям, только я был единственным, кто прошел школьную
программу за три года. Но это ничего не меняло. Потому что я подслушал разг
овор иностранных врачей и не находил себе места.
Мне, как и раньше, приносили книги, и, кажется, впервые заинтересовались мо
ими скромными способностями. Приходили врачи и студенты. Я попал не прос
то в больницу, а на кафедру, плотно подсевшую на соответствующей тематик
е. У меня появилось множество приятелей и ни одного нового врага. Я просил
книги, и мне их с удовольствием приносили, в том числе медицинские. Спустя
какое-то время я без помощи лечащего врача мог прочесть студентам и аспи
рантам лекцию о своей болезни и состоянии современной науки в целом. Я пр
оглатывал все, что издавалось в России по насущной теме. Студенты слушал
и меня, открыв рот. По вечерам я, как и прежде, в Питере, устраивал художеств
енные чтения. Ореол моей славы вышел за пределы кафедры и захватил инсти
тут.
Но принципиально это ничего не меняло. Болезнь прогрессировала.
Наступил великий день, когда в палату вкатили тележку с компьютером. Ком
пьютер предназначался мне и был куплен благотворительной организацией
. Старенькая маломощная модель, но вечерами, после ухода сотрудников, мне
разрешали подключаться к Интернету. В палате нас лежало трое, и днем я не м
ог отказать товарищам по несчастью. Хотя со скрюченными конечностями не
особо поиграешь во всякие там «Квейки».
Что ни говори, а подарок снова походил на бинокль для слепого.
Но вечером… По личному распоряжению главного врача в палату протянули т
елефонную линию из ординаторской, а молодые медики покупали мне карточк
и ночного Интернета. Конечно, мне, как и всем прочим, полагался своевремен
ный отбой. Но ведь я отличался от прочих. Я помогал студентам с курсовыми р
аботами, и не потому, что в одиннадцать лет глубоко разбирался в медицине.
Просто моя память удерживала колоссальные объемы непонятных текстов. Л
ишь не так давно, буквально в прошлом году, я научился избавляться от лишн
ей информации. Все эти годы через мой мозг катилась лавина и порядочно за
соряла серые клетки.
Теперь-то я умею фильтровать…
Зато благодаря паутине я прочитал то, что мне не могли достать в библиоте
ках. Я прочитал достаточно, чтобы понять: невзирая на всеобщее плаксивое
умиленье я навсегда останусь лишь забавным экспонатом.
А я хотел работать. Да, да, не только жить, но и работать. В сети я отыскал мно
жество возможностей для заработка, но проблема лежала в другой плоскост
и. Официально, по документам, я еще ребенок. Я не правоспособен. У меня нет и
еще долго не будет стоящей профессии. Программирование? На это уйдут год
ы, и окончательно сядет зрение, и без того слабое. Я просто могу не дожить д
о момента, когда мной заинтересуется солидная фирма. Но лишь в солидной ф
ирме я мог рассчитывать заработать денег на лечение за рубежом.
Благодаря Интернету я отбросил всяческие сомнения. Мне отчаянно необхо
димо было заявить о себе, сделать так, чтобы меня забрали в заграничный ме
дицинский центр. Вероятно, в Москве работали врачи не хуже заграничных, н
о они не владели и десятой долей средств, необходимых для реабилитации т
аких уродов, как я. Я уже знал, сколько стоит импортное кресло с аккумулято
рами и телескопическим управлением. Я догадывался, что никакой фонд не в
ыделит мне в столице квартиру на первом этаже со специально оборудованн
ым туалетом и выездом.
Но я ведь, черт подери, был гораздо умнее прочих пациентов. И я хотел вырва
ться. Ходить мне не суждено, это очевидно. Но чего-то я в жизни сумею добить
ся, если пойду на качественный прорыв.
Я помню, как лежал глубокой ночью и пялился в потолок. Я спрашивал себя, чт
о я, на самом деле, собой представляю. Хорошая память? Приятно, но никому не
нужно. Пять языков? И без меня достаточно переводчиков, а карьера репетит
ора меня не вдохновляла. Читаю детишкам сказки собственного сочинения?

Чушь. Строго говоря, я походил на процессор без монитора и клавиатуры. Кол
оссальная мощность с нулевым КПД. Я двигался в неверном направлении, а ес
ли взглянуть правде в глаза, то кружил на месте.
Я честно спросил себя, что я, на самом деле, умею такого, что могло бы принес
ти мне независимость, деньги и превосходное медицинское обслуживание. И
не осмелился себе признаться.
В то время я не знал, что мной уже интересуются. Люди из Фонда прокручивали
пленки с записями моей болтовни. О гномах и драконах. О вирусах с упавшей
кометы и плотоядных деревьях с Венеры.
Эти парни кое-что засекли. Они держали след не хуже натасканных гончих.
Они решили познакомиться со мной поближе.

5. РУДИМЕНТ

Питер, знаешь, какое мое самое первое воспоминание?
Игла.
Что помнят нормальные дети? Улыбку матери, наверное. Или как они играли в м
анеже. Сложно сказать, я не помню, чтобы начинала с обыкновенных игрушек. М
оими первыми игрушками были всевозможные предметы совсем из другой обл
асти.
Я помню иглу, потому что с нее началась боль. Не так давно я спросила мамоч
ку: какое право вы имели так мучить ребенка? Может, у меня из-за вас теперь н
еизлечимый невроз? Вот ты, Питер, прочитал мне столько захватывающего пр
о неврозы и другие отклонения, что я поверила. У меня невроз, связанный с д
етскими комплексами. Но что мне не грозит, так это комплекс про того древн
его парня, который убил отца. Ты так здорово рассказывал, а я опять позабыл
а…
Они тыкали мне в руку иголкой, чтобы определить скорость отторжения инор
одного тела и скорость регенерации сосудов. Очень красиво, не правда ли? С
ловно речь идет о крысе…
Мне, наверное, годика три или три с половиной. Мама отвлекает меня какой-т
о яркой игрушкой, говорит что-то вымученно-веселое, в то время как двое, за
занавеской, занимаются моей онемевшей рукой. Страх номер один в моей жиз
ни Ч люди в марлевых масках. Их глаза Ч словно пара донных рыб, что обита
ют на страшной глубине. Они плавают в сумрачном, сдавленном пространстве
, они живут отдельной, равнодушной жизнью между надвинутыми на лоб шапоч
ками и повязкой, закрывающей рот и нос. Они еще не начали ничего делать, а я
уже стонала или подвывала. Каким-то образом я ухитрялась не разреветься.
Ты представляешь, Питер, я не хотела, чтобы мама почувствовала себя нелов
ко из-за того, что я такая плакса!..
Я же не знала тогда, что мамочка с ними заодно.
Они мне не делали больно. Я бы запомнила, если бы было очень болезненно. И в
последствии процедуры, подобные этой, происходили неоднократно. В после
дние годы я уже перестала обращать внимание…
Мама крутила у меня перед носом каким-то идиотским котенком, или слоненк
ом. Я отлично его запомнила: у зверя были выпученные глаза, словно ему врез
али между ног, или он подавился рыбной костью. Ума не приложу, кто придумыв
ает такие игрушки, что ребенок может испугаться в темноте!
Ч Смотри-ка, Бобби говорит Дженне «Приветик!» Ч отвлекала меня мамочка
. А я все равно постанывала, потому что за белой простынкой шевелились две
тени в масках. Они меня привязали к столу, такой огромный стол, как в Голуб
ой перевязочной, и прямо над головой висела шестиглазая лампа.
Я чувствовала, как они трогали мою руку, привязанную отдельно, а затем поя
влялась игла. Шприц я не видела, но точно предвосхищала момент, когда он до
лжен был воткнуться мне в кожу. Один раз, и другой. После этого рука онемел
а, я не чувствовала ее почти до плеча. И эти двое, в масках, могли делать то, ч
то задумали. Потом они фотографировали, а я билась в кожаных петлях. А мама
целовала меня и плакала.
Хорошо, что им хватало ума спрятать за простыней то, чем они занимались. На
верное, в три года я лишилась бы рассудка, а сейчас могу лишь улыбнуться. Н
ичего особенного они не совершали. Втыкали в обезболенную руку иглу и за
секали время, как долго она выходит. У обычного человека этот процесс зан
ял бы несколько дней и сопровождался бы нагноением. Из меня игла выходил
а за несколько минут.
Они так нуждались в замерах, в прогнозах, в динамических построениях! Год
за годом они регистрировали мои способности к заживлению, или как правил
ьно назвать. Спустя время я спокойно переносила подобные процедуры без в
сякой простыни, и когда добренький Пэн Сикорски втыкал в меня что-то, мы д
аже ухитрялись болтать. Мама при этом давно не присутствует. Наверное, вс
е-таки неприятно, когда режут ее ребенка!
Я как-то спросила Сикорски, почему нельзя было меня усыплять. Он сказал, ч
то полный наркоз еще никому не шел на пользу. И сам мне показал на снимках,
что происходит с веной. Если пережать сосуд, то у любого теплокровного су
щества образуется гематома, а кровь начинает искать обходные пути. Сосед
ние вены берут на себя часть нагрузки, пока все не придет в норму. На такую
операцию у организма уходит порядочно времени.
Я видела снимки. У меня после перекрытия вены в течение минуты образуетс
я новое русло. Иногда я думаю, что Сикорски дорого бы дал, чтобы проткнуть
мне сердце и посмотреть, что из этого выйдет.
Очень скоро ему представится такая возможность.
После этого мама вытирала мне лоб салфеткой и гладила мне волосы. Я до сих
пор помню запах духов, которыми она пользовалась четырнадцать лет назад
, и помню прохладную ткань ее белого халата. Я думаю, что она меня все-таки л
юбила и страдала вместе со своим ребенком.
Но простить ее невозможно, потому что она знала, кого родила, и знала, что е
е ребенок будет страдать. Я на тебя здорово разозлилась, Питер, когда ты за
явил, что матерям надо прощать. Помнишь, ты еще удивился, почему я такая зл
ая? Я же не могла тогда с тобой поспорить, потому что твоя мама начала пить
с горя и не бросала тебя. А главное Ч она же не нарочно рожала будущего ин
валида.
Моя мама отчетливо представляла, чем все может закончиться. Я помню, что п
еред тем, как переехать на юг, в Джексонвилль, она отвезла меня на первую с
ерьезную операцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46