За ложь Хаману убивал.
Наследственная гордость Солеюзов была уничтожена мыслью и огнем — в основе их обоих есть что-то от волшебства — с точностью солдата. Теперь Хаману и Урику была нужна семья аристократов, которая могла бы управлять поместьем и людьми, лордом которых был покойный Ренади. Скорее всего он предложит эту честь Энверу. После более чем векового присмотра за личной жизнью короля, решил Хаману, дела по управлению поместьем будут детской игрой для такого как Энвер. Но, возможно, он предложит наследство Солеюзов этой Эден, плоскогрудой женщине-полуэльфу с мужским именем.
Ему не хотелось убивать ее. Двое просителей в одно утро: слишком расточительно.
— Почему ты здесь? — спросил Хаману. Его темплары написали, что она предлагает сделку. Это не удивтельно: она купец, торговля — ее работа и ее жизнь. Но что за сделку? — Расскажи подробно.
Она заколебалась, беспокойно облизывая губы своим бледным языком и теребя руками свое льняное платье. — О Могучий Король Урика, Король Атхаса, Король Гор-. — Ее лицо стало бледно, как платье: она сбилась с рима, забыла его титулы и ее сознание — Хаману знал это наверняка — стало пустым.
— И так далее, — сказал он, помогая ей. — Я внимательно слушаю тебя.
— Я пришла с посланием от моего мужа, Чорласа, он входит в Дом Верлизаен.
— Я знаю о Доме Верлизаен, — согласился Хаману. Как и следовало из их имени, Верлизаен были чистокровные эльфы. Три поколения назад они обменяли свои стада канков на шум и крики Эльфийского Рынка Урика, почти легального. Примерно сто лет назад кое-кто из племени ушел из Урика, основав торговый дом, который действовал вполне цивилизованными средствами. Шаг вниз, без сомнения, с точки зрения клана Верлизаен, и вполне достаточно, чтобы объяснить плоские, разбавленные человеческой кровью черты лица Эден.
В прошении стояла сделка, а не послание, но знание иногда важнее воды или золота, и является хорошим основанием для сделки. Эден еще не соврала ему.
— Что за сообшение? — продолжил король, заинтересовавшись, какую сделку может предложить ему эта женщина.
Эден сделала то, что на первый взгляд могло показаться еще одним нервным жестом. : она стала ласкать большие бледно-зеленые бусины на своем браслете. Потом раздался клик, привлекший внимание Хаману, и когда ее пальцы разомкнулись, свернутая к кольцо полоска пергамента оказалась в ее трепещущих пальцев.
Было бы слишком просто, если бы это оказался яд, или заклинание, так как ни то ни другое не могло ему навредить. Помимо всего прочего, Хаману не был смуглым человеком, которым казался сейчас. Но его охрана должна была найти этот пергамент, и он спросит с них еще до заката.
— Мой муж дал мне это.
Пергамент выскользнул из ее пальцев и упал на черный мраморный стол. Хаману поднял его и прочитал слова, написанные Чорласом, о трех сотнях деревянных шестов, которых везут караваном из Нибеная на восток, в пустынный оазис, и там оставят без охраны, под лунным светом. На вид кажется, что шесты сделаны из простого коричневого дерева, писал Чорлас, который все знал абсолютно точно, так как был владельцем каравана, направлявшегося на восток. Но эти шесты оставляли пятна на руках караванщиков, которые переносили их, а потом их казавшееся коричневым дерево стало отсвечивать металлом, похожим на бронзу.
Дерево агафари, без сомнения, самое драгоценное достояние Нибеная и достойный соперник зазубренным обсидиановым мечам — стандартному вооружению солдат Урика. В настоящее время Урик и Нибенай не воевали, во всяком случае открыто, хотя настоящего мира между Львов и Королем-Тенью не было с тех пор, как они завладели своими нынешними владениями много лет назад. А в последние три года между городами не было даже торговли, и для этого было множество причин, как например взаимная зависть и недоверие между Хаману и его братом-королем, не в последнюю очередь подогретая предательством Урикита-темплара по имени Элабон Экриссар.
На самом деле как раз именно сейчас не было вообще никакой торговли между Уриком и другими городами Пустых Земель, населенных по-преимуществу людьми. И никаких посетителей. Все жители Урика оставались там, где они были в области Хаману, когда он выпустил свой декрет, а иностранцы оставались снаружи; нарушение каралось смертью.
Торговля конечно продолжалась; ни один город не может обеспечивать себя всем, хотя учитывая набитую товарами таможню, Урик Хаману мог выдержать многолетнюю осаду. Закон просто усложнил ее и увеличил риск, которому купцы и так подвергались, возя товары в соперничающие между собой города-государства, и заодно дал Хаману предлог — как будто он нуждался в нем — вмешаться, в случае чего.
— А твой муж был в Нибенае, когда писал это? — медленно и угрожающе спросил Хаману. Если она солжет, он узнает это в то же мгновение. Если она скажет правду, то является соучастником нелегальной торговли, наказание за которую — как минимум — лишение глаза.
— Он был там, о Могучий Король. Он послал мне это с большим риском для жизни и попросил меня немедленно принести его сюда. И я пришла сюда-, — она подняла голову и, несмотря волны захлестовывавшего ее ужаса, от которого холодела кровь, встретила раскаленный взгляд Хаману и не отвела глаза. — Пять дней назад, о Могучий Король.
Ого, да она осмелилась негодовать на него. В плохой день это был бы немедленный смертный приговор; сегодня его это просто заинтересовало. Хаману пробежал кончиком пальца по словам, написанным Чорласом, читая эльфа, который написал их.
— Здесь было еще одно послание, — заключил он.
— Только то, с которым я пришла прямо к вам, о Могучий Король, как я уже сказала.
— Твой муж поставил тебя в очень опасное положение, дорогая леди, или может быть ты скажешь, что не знала, что согласно моим законам запрещается любая торговля или переговоры с людьми из Нибеная?
— О Могучий Король, мой муж Урикит, он родился и вырос в Урике.
Хаману кивнул. Его эдикт, который ограждал Урик от анархии, распространившейся по Атхасу после падения дракона, разделил семьи, особенно большие торговые династии, раскинувшие свои крылья по всем Пустым Землям, но не он один выпустил такие эдикты: Тир, Галг и сам Нибенай поступили точно также.
Да, но купцы не могут не торговать, торговля их жизнь, их плоть и кровь. А торговля и риск неразделимы, и женщина, стоявшая перед ним, конечно знает это.
— Это ничего не меняет, дорогая леди. Я запретил любую торговлю. Ты подверла опасносности свою собственную жизнь, выполняя просьбу своего мужа. Твою жизнь, дорогая леди, не его. И ради чего? Какая сделка может оправдать такой риск? — Хаману мог представить себе несколько, но Эден придется удивить его, так как, несмотря на содержание послания, которое она принесла ему, что само по себе заслуживало награды, Хаману обожал сюрпризы.
Беспокойство заморозило язык Эден во рту; Хаману уже потерял надежду на сюрприз, когда она наконец сказал:
— О Могучий Король, мой муж и я, мы оба считаем, что король Нибенай вооружает врагов Урика.
— И? — спросил Хаману. Ее мысль, хотя и совпала с его собственным мнением, еще не удивила его.
— Мой муж очень стар, о Могучий Король. Он взял меня в свой дом, когда умерла моя мать, ради ее отца, который был его другом в юности. Чорлас заботился обо мне как о собственной внучке, а потом, когда я подросла, он сделал меня своей женой. — Ее голос прервался, но не от горечи, а от редчайшей из всех земных страстей: любви длиной в жизнь. — Сердце моего мужа слабо, о Могучий Король, а его чувства уже не так остры, как когда-то. Нибенай не его дом, о Могучий Король. Он не хочет умереть, не увидев как солнце садится за желтыми стенами Урика и не увидев в последний раз фонтан Льва.
— Ага, поэтому он и послал тебя рассказать мне, что Нибенай вооружает моих врагов? И что Дом Верлизаен предоставил для этого караван? И за этот намек на хорошие вести он просит, чтобы ворота Урика раскрылись перед ним и он мог бы вернуться?
— Да, о Могучий Король. Мой муж знает точное расположение этого пустынного оазиса; он не был отмечен ни на каких картах — раньше.
— Неужели один из владельцев Торгового Дома Верлизаен думает, что если он не знал об этом оазисе, тогда и никто другой не знал о нем?
— Да, о Могучий Король, — ответила Эден. Похоже Чорлас из Дома Верлизаен воспитал себе хорошую жену. Она боялась его; это мудро, но ею руководил не только страх. Она продолжала, — Он лежит за предалами владений как Урика, так и Нибеная. Это оазис смерти под Джиустеналем.
Ого, он хотел сюрприза и получил, но крайне неприятный. Хаману опять пробежался пальцами по строчкам послания. Пять дней, сказала она, с тех пор как она обратилась к его темпларам. Десять дней, возможно, с тех пор, как были написаны слова, которые он чувствовал под пальцами. А сколько дней прошло с того момента, как Чорлас оставил эти шесты из дерева агафари для завывающей армии Джиустеналя, и тем, когда Чорлас написал письмо своей дорогой жене? Три, в самом лучшем случае, не меньше, чтобы старик сумел преодолеть свои эльфийские предрассудки, добыть себе быстрого канка и ускакать на жуке в пустыню.
У Хаману были свои собственные шпионы, и те из них, которые ездили на канках, то есть почти все, постоянно испытывали нужду в новых жуках. Он должен был услышать о шестах, оазисе и амбициях Джиустеналя, и тем не менее не слышал. Он коснулся ее сознания, почти незаметным отеческим касанием, не пробудив ни ее страхов и ее защиты. Она не ела три дня, но не из-за бедности, а потому что ее муж вернулся в Урик. Чорлас прятался в помещениях рабов их уютного дома. Между двумя ударами сердца Эден Хаману нашел ее дом в Урике и Чорласа в нем. Эльф был стар и честен, насколько может быть честен эльф-купец. У него было слабое сердце и он действительно хотел умереть внутри могучих стен Урика.
— А как насчет тебя, Эден из Дома Верлизаен? Ты тоже хочешь умереть в Урике, как и твой муж?
— О Могучий Король, мне совершенно все равно, где я умру, — спокойно сказала она. — Но пока я жива, мне хочется видеть врагов моего города под ногами моего короля.
Хаману засмеялся — а что еще может сделать мужчина, оказавшись лицом к лицу с такой кровожадной женщиной? Он взял немного желтой смолы из маленького ящика и стал разминать ее пальцами, пока она не стала гибкой и податливой. — Я сочту изменой, если мои темплары не доложат мне, что видели тебя и твоего заслуженного мужа около Фонтана Льва до захода солнца. — Он сделал из смолы кольцо, которое затвердело под его ледяным выдохом, и протянул Эден. — На память.
Ее лицо разгладилось и даже стало красивым, когда она улыбнулась.
* * *
Всегда тщательно выполняющий полученные поручения, Энвер завершил дела на Площади Столяров и вернулся во дворец прежде, чем Эден ушла, по-прежнему улыбаясь. Возможно она прошла мимо него, когда он шел на крышу с обычной толпой рабов, на этот раз вооруженных корзинами и швабрами. Хаману не спросил, однако, и даже не полюбопытствовал, тем более, что Энвер не спросил про труп Солеюза.
Энвер, кстати, совершенно не заинтересовался имением Солеюза.
— Ваше Всеведение, — сказал дварф с настолько низким поклоном, что коснулся лбом коленей, — Неужели я или мои наследники чем-то обидели вас?
— Конечно нет, дорогой Энвер. — Вопрос заслуживал не такого ответа, но Энвер никак не мог увидеть выражение лица короля. — Но что будет после? Между тобой и твоим отцом почти три сотни лет, разве не так? Возможно ты хочешь перемен.
— Забота о Вас — это цель и жизнь моей семьи, Ваше Всеведение. Даже больше чем жизнь — вечная честь.
— Я мог бы стереть мешающий тебе фокус-
Энвер внезапно выпрямился с такой яростью на лице, что Хаману даже отшатнулся на своем стуле, на ширину волоса.
— Я скорее умру.
— Тогда попозже, дорогой Энвер. А кстати, кто отвечал за лестницу этим утром? Этот дурак-, — Хаману показал на мокрое пятно, оставшееся на том месте, где умер Ренади и которое теперь ожесточенно терли рабы, — стоял передо мной вместе с заклинанием, которое маг-шарлатан спрятал в шкуре ящерицы и дал ему, и это заклинание не конфисковали. А позже здесь была женщина, она стояла там, где ты стоишь сейчас, и вынула сообщение из бусины, размером с твой большой палец. Полезное сообщение, будь уверен — Нибенай послал шесты из агафари в Джиустеналь — но кто-то на лестнице оказался более, чем беспечен, и я хочу, чтобы этот кто-то оказался в обсидиановых ямах.
Энвер знал, кто именно из исследователей проверял тех, кто находился в приемной: лицо мгновенно всплыло на поверхность сознания дварфа, вместе с многочисленными подробностями бурной жизни темплара — его мать умерла, отец был болен, жена беременна, геморроидальные шишки болезненно раздулись — ничто из этого не имело значения дла Хаману.
— В ямы, дорогой Энвер, — сказал он холодно.
И Энвер, который совершенно точно знал, что нет и не может быть тайных мыслей, когда находишься перед королем, быстро кивнул. — В ямы, немедленно, Ваше Всеведение. — Не рабом, как первоначально собирался Хаману, но надзирателем, так что нити на его рукавах останутся нетронутыми.
Хаману никогда не говорил намеками. Предоставленный себе самому, он правил Уриком жестко, даже жестоко по отношению к обычным смертным. Предоставленный себе самому он не хотел править городом немертвых, как делал Дрегош в Джиустенале.
Вместо этого Хаману выращивал своих темпларов, поколение за поколением, специально отбирая среди них бандитов, извращенцев и садистов — вроде Элабона Экриссара, который к тому же вступил в заговор с Нибенаем — для своего личного развлечения. Остальные, простой, почти-честный народ, переводили его непрощающую жестокость в более-менее выносимое правосудие.
Энвер, входивший во вторую группу, был и на самом деле слишком ценен, чтобы ссылать его на фермы Солеюзов. Хаману великодушно простил трюк Энвера, как он прощал зловредность Экриссара. Обе эти группы были основными частями его тысячелетнего правления в огороженном желтыми стенами городе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46