Наполненный влагой ветер поменял направление. Теперь он дул в лицо Хаману, толкая его в сторону лавового озера. Король опустил голову, вцепился в сырой мох черными когтями своих драконьих ног.
— Ты голодаешь, Ману. Так ты умрешь с голоду; ты и так уже тень того, каким был. Раньше ты был больше и лучше, Ману.
— Как только ты начнешь наполнять свое пустое сознание жизнью, ты не сумеешь остановиться, пока не избавишься от всех остатков твоей глупой человечности. Я ждал очень долго, Ману. Другие мои Доблестные Воины поднялись против тебя, Ману, — они никогда не любили тебя, они легко договорились. Они хотят дракона…. — голос Раджаата стал ласковый и доверительным: хищник играет со своей жертвой. — Ты никогда не говорил им, Ману; они думают, что ты как они.
— Три дня, Ману, три дня, и они сомкнут свое кольцо вокруг Урика так тесно, что Дракон должен будет родиться. И ты будешь служить, Ману. Тывыполнишь свое предназначение.
— Никогда! — выкрикнул Хаману в ответ, но в этот момент воздух вокруг него нагрелся так, что туман рассеялся, земля треснула и открылась неровная, наполненная лавой расселина, окружившая его со всех сторон.
В отчаянии он рассек воздух, открывая себе дорогу в Серость. Он был уже по лодыжку в расплавленном камне, когда нырнул в другой сорт тумана и темноты, цепляясь за надежду, что Раджаат должен был устроить ему ловушку только в материальном мире, чтобы заставить его превратиться в дракона.
Та же самая надежда была у него и в Урике тринадцать веков назад.
Серость сомкнулась вокруг него, знакомая и безопасная. А Хаману вспомнил тот судьбоносный день. Тогда он получил и проигнорировал два приглашения вернуться в белую башню. Раджаат лично пришел с третьим.
— Мир почти очищен, — сказал Раджаат в теперь запертой навсегда комнате дворца Хаману. — Остались только эльфы, дварфы и гиганты, и очень скоро их судьба будет написана. Борс запер последних дварфов в Кемалоке. Албеорн и Дрегош тоже побеждают. Пришло время для моего последнего Доблестного Воина начать последнюю чистку. Расы Возрождения оскверняли Атхас своей нечистотой только потому, что само человечество оскверняет этот мир. Забудь о троллях и огненных глазах — послужи мне как Дракон Атхаса.
Прежде чем Хаману пршел в себя от шока, вызванного как внезапным появлением Раджаата, так и его предложением, первый волшебник схватил его за запястья. Все его иллюзии испарились между двумя ударами сердца. Он увидел себя, тощего и длинного, с жесткой кожей и плотью, высоко поднятой над черными костями. Потом его тело стало распухать, а сознание закричало от смерти смертных, чьим единственным преступлением была близость к нему.
Хаману — и Урик — пережили этот день только потому, что Раджаат даже не представлял себе, что одно из его творений может сопротивляться не только ему, первому волшебнику, но и ярости дракона, живущей внутри него. Однако, на самом деле это оказалось не так то и сложно. Когда он почувствовал, что грязный экстаз рапространяется по его телу, Хаману использовал его для единственного взрывчатого заклинания. Он бросил себя в Серость, а оттуда в Кемалок, где, как Раджаат только что сказал ему, можно найти того единственного Доблестного Воина, которому можно доверять.
На этот раз уже не было ни Борса, ни Кемалока, бежать было некуда. Был только он сам, Хаману, и все еще стерегущий Черноту желтокожий гигант с золотым мечом и черной гривой льва.
Двенадцатая Глава
К тому времени, когда Хаману понял, что Раджаат не преследует его, он был уже далеко от Ур Дракса, далеко от Пустоты и Черноты, далеко от загадочного львиноподобного гиганта, и даже далеко от Урика. Учитывая скорость его побега и сосущее сердце ощущение, что опасность нависла над его драгоценным городом, Урик был бы последним местом в Центральных Землях, где он хотел бы оказаться. Однако, пока Хаману бесцельно плыл по Серости, никакое другое место в материальном мире не приходило ему на ум.
Он не мог представить себе, что ему захочется увидеть Галларда или Дрегоша, как ему захотелось повидаться с Борсом из Эбе в окрестностях Кемалока больше тысячи лет назад, а Иненек была дурой. Центральные Земли были домом для моножества гильдий могучих волшебников, друидов, псиоников и других хозяев магии. Хаману много знал об их истинных возможностях, знал о том, что они сами о себе думают, и был уверен, что никто из них не сумел бы зажечь и свечку на ветру Раджаата. Как Король-Лев Урика он тринадцать сотен лет пренебрегал любыми возможными союзниками; и сейчас, когда последний Доблестный Воин Раджаата, восставший против своего создателя, думал о трех коротких днях, оставшихся до смерти, не было никого, кто бы хотел — или мог — помочь ему.
Хаману надо было посидеть, подумать, проверить свои возможности, если у него они еще есть, разработать стратегию, которая, если и не принесет победу, сможет по крайней мере спасти город. Он представил себя на верхушке безмятежного холма, читающим ответы на свои вопросы на облаках, спокойно плывущих по небу. Хотя это было место было достаточно реально в сознании Хаману, но тем не менее недостаточно реально, чтобы вырвать его из Серости. Зеленые верхушки холмов и плывущие облака остались в прошлом Атхаса. А сейчас, в настоящем, все места вдали от Урика, о которых только мог подумать Хаману, принадлежали либо прошлому, либо его врагам.
Наконец его внутренний взгляд сосредоточился на одном месте, наполненом камнями того же цвета, что и нижний мир: руины домов троллей среди пиков Кригилл над Дэшем. Руины не изменились за те века, что он не видел их; он с легкостью нашел их из нижнего мира. Несколько стен упали, не осталось и следа от матрацев, которые юный Ману нашел под массивными кроватями троллей, но остальное было в точности таким, каким он его помнил.
Первые мысли Хаману после выхода из Серости были вовсе не о Принесшем-Войну. Его руки, по-прежнему с черными когтями и костями, задержались на совершенных и бессмертных дверях из серого камня, погладили их великолепные швы и соединения. Тролли ушли с поверхности Атхаса, но их дома были готовы приветствовать их, если завтра они будут в состоянии вернуться.
С человеческим жильем было совсем иначе. Отвернувшись от домов троллей, Хаману посмотрел на безжизненную долину под собой. Не война опустошила Кригиллы. Долина была совещенно невредима, когда Хаману ушел из нее. И ни один Доблестный Воин не ступал на ее плодородную землю, пока не пришел Борс, в облике дракона и с безумием дракона, и не выпил из нее жизнь.
Через сотню лет после того, как он насытился полностью и завершил свою трансформацию, Борс восстановил свое душевное здоровье, пришел в себя, но земля — земля не была так удачлива. Небо над долиной было постоянно затянуто красным туманом, туманом из пепла и золы. Пока этот червяк, Тихиан, не начал напускать на Урик свои мрачные ураганы, обыкновенный смертный видел дождь не больше одного раза за жизнь — к тому же дождь из грязных, мутных капель, даже близко не напоминающий приносящий жизнь небесный водопад из детства Хаману.
Дождь или нет, но ветер все еще дул в Кригиллах. Тринадцать веков постоянного обжигающего ветра похоронили долины под неровным, вечно волнующимся покрывалом серо-коричневой грязи. Сама земля под грязью была хороша, возможно даже лучше чем та тяжелая почва, которую помнил Хаману. Если дожди вернутся — и фермеры построят террасы, чтобы сохранить землю до тех пор, пока многолетние растения не пустят свои корни — долины опять зацветут. А пока только скелетоподобные ветки самых высоких деревьев торчали из своих могил.
От гибели долин пострадал главным образом весь Атхас, а не он, почувствовал Хаману, отводя взгляд. Не осталось ничего, что бы напоминало то, что он потерял: Дэш, Дорин, его собственная человеческая сущность. В его памяти было лицо, которое он называл Дорин, но если бы его Дорин вдруг появилась сейчас перед ним, он не был уверен, что узнал бы ее. И она никогда бы не узнала его. Тот юноша, который танцевал для нее, исчез. И его преобразившееся тело не в состоянии выполнять сложные танцевальные па.
Столетия прошли с того момента, когда Хаману в последний раз хотел плакать над своим погубленным прошлым и желать умереть вместе с ним. Не было никаких богов, которые могли бы выполнить желания Доблестных Воинов. Он никогда не заплачет снова, и он прожил слишком долгую жизнь, чтобы просто отбросить ее в сторону, как кусок грязи.
В своей естественной форме Хаману был выше любого тролля. Он посмотрел на находящиеся на уровне его глаз вырезанные в камне надписи, которые когда-то он изучал с земли, и порылся в памяти, стараясь вспомнить их значения.
— Ты в состоянии прочитать их? — спросил голос из-за его спины, голос Виндривера.
Хаману выдохнул воздух, который он вдохнул еще в Ур Драксе. Сейчас он не хотел быть один. Голос тролля был самым правильным голосом для этого места в этот момент.
— «Приди, благословленное солнце», — ответил он, водя пальцем по словам-символам и выговаривая перевод. — «Согрей мои стены и мою крыщу. Пошли твои лучи жизни через мои окна и мои двери.» — Он остановился, с пальцем на последней группе символов. — Вот этот означает «проснуться», а следущая пара «камень» плюс «жизнь» — они здесь на каждом камне каждой стены. Разбуди мои камни? Разбуди мой народ? Я не уверен.
— «Встань, возродись опять». Мы верим, что духи наших предков живут в камне. Мы никогда не вырубаем камни, как дварфы. Мы считаем, что это осквернение. Мы ждем, когда камень вырастет. И чем ближе он окажется к солнцу — верим мы — тем ближе наши предки к моменту возрождения.
— И ты до сих пор веришь в это? — спросил Хаману. Он не ожидал ответа, и не получил его.
— Кто научил тебя читать наши надписи? — требовательно спросил Виндривер, как если бы это знание было сакральным, запретным для любых нетроллей, и особенно людей .
— Никто, я научился сам. Я приходил сюда с рассветом, когда мог сбежать от домашних дел, представляя себе, как это все выглядело раньше. Я глядел на надписи и спрашивал себя: что бы я написал здесь, если бы я был тролль, жил в этом месте и смотрел, как солнце всходит над моим домом. Через какое-то время я решил, что знаю.
Молчанье затянулось. Хаману решил, что Виндривер ушел.
На какое-то мгновение ему захотелось приказать троллю вернуться, причем так, чтобы он не мог не подчиниться, потребовать, что он признал его образованность. Он выучил эту письменность без помощи кого бы то ни было, и, за исключением этих двух символов, которые имели дела с верой, о которой он не имел ни малейшего понятия, он читал правильно. Но это был бы фальшивый, безвкусный триумф в месте, которое заслуживало лучшего. Погладив камень в последний раз Хаману повернулся, и обнаружил, что он не один.
Виндривер сказал что-то на языке, который Хаману слышал считанное число раз и никогда не понимал. У тролля не было субстанции, как в материальном мире, так и в Серости, и никакой мыслеходец не мог прочитать его мысли.
— Я сам научился понимать ваши надписи. Но я никак не мог научить себя произносить их на языке троллей. Если хочешь оскорбить меня, делай это на живом языке.
— Я сказал, что ты читаешь хорошо.
Король-Лев слишком хорошо знал своего пленника, чтобы поверить ему. — Когда мекилоты полетят, — ответил он с вызовом.
— Да, ты прав, я сказал кое-что другое, но ты действительно хорошо читаешь. Это правда. А что до остального, не все ли равно — на живом или мертвом языке?
— Благодарю тебя, — ответил Хаману. Он не хотел спорить, во всяком случае сегодня. Но похоже без одного вопроса все же не обойтись: лицо Виндривера скорчилось в такой ужасной гримасе, которую он никогда не видел раньше. — Неужели это так страшно? Мальчик приходит сюда — человеческий мальчик. Он представляет себе, что он тролль и расшифровывает ваш язык.
— Вот то, что я сказал: как я хотел бы повстречать этого замечательного мальчика.
Некоторое время Хаману изучал землю рядом со своей правой ногой. Он вспоминал внешность этого мальчика, его голос, и вопросы в его голове, когда он стоял среди этих камней. Память была иллюзией: ничего не возвращается обратно.
— Я тоже хотел бы этого. Но у нас не было ни выбора, ни шансов. Раджаат лишил нас этого еще до того, как я родился. И может быть еще до того, как родился ты. Судьба пересекла наши пути на поле боя, на вершине утеса, над мрачным океаном, под мрачным небом, далеко от тех мест, которые мы об знали. Один неверный шаг, любого из нас, и мы никогда бы не встретились.
— «Один неверный шаг»?
— И Очистительная Война закончилась бы намного хуже, чем это случилось на самом деле. Ты мог бы держать Мирона из Йорама в безвыходном положении еще много лет, но Раджаат все равно нашел бы другую человеческую глину и вылепил бы из нее своего последнего Доблестного Воина. Тогда не осталось бы ни дварфов, ни эльфов, ни гигантов…и конечно троллей… — он опять остановился и поднял голову, прежде чем добавить слова, которые он не говорил давным-давно. — Мой друг.
Очерченный серебряным светом силуэт Виндривера не шевелился в свете солнца. — Я верю тебе, — наконец тихо сказал он, не уточнив, во что именно он верит. — Наша раса была обречена.
Гляда на опущенные прозрачные плечи Виндривера, Король-Лев вспомнил, что такое сострадание. — Вы верили, что ваши мертвые живут в камне, ожидая возрождения. Однажды, когда ветер очистит эти камни, они превратятся в троллей. Тогда ты сможешь научить их вашему языку. — Он подумал о плоском булыжнике, вставленном в его предплечие. — Быть может и ты возродишься, ты сам.
Ужасные серебряные глаза встретили взгляд Хаману. — Если бы души наших мертвых действительно жили бы в камне, Принесший-Войну объявил бы войну камням. Он сделал бы Доблестного Воина, который мог бы пить жизнь из камня.
Что ж, в этом была своя правда, Принесший-Войну мог сделать и такое. Если бы в этих руинах спала жизнь, последний Доблестный Воин Раджаата мог бы уничтожить и ее. — Я не…не буду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46