- Господи! Ну и держава у нас
- закачаешься! Обиженные обиженных обижают!
- Эх, Пашка, язык бы тебе вырвать, - сокрушался Холин, - если б не
тогда вечером... когда Ольга внезапно вошла... тишь да гладь, да Божья...
- Блядь! Вот она кто, - взревел Пашка. - Стучать надо, если входишь,
видишь мужики разговаривают, секретничают, твою мать! - отыграв акт
раздора, Цулко сразу же перешел к акту примирения, не повышая голоса
заметил:
- Если честно... только баба твоя меня и волнует... ни все
судмедэксперты мира... ни все сыскари и наружники... ни черт, ни дьявол -
только твоя супружница.
- Неужели покажет... на своего мужа?
- А ты представь, каково жить, каждый день с утра до вечера
прокручивая в мозгах: покажет не покажет?.. С ума сбрендишь через
полгода... а то и раньше.
- Она меня любит... - выдохнул Холин, замолк и сразу сообразил, что
лепет его недостоин не то чтоб умного, неглупого - нет-нет не то! - а
попросту взрослого человека.
- Не смеши! А?.. - Пашка нацелился на бутылки.
- Не пей ты хоть минуту, - взорвался Холин. - Что ж делать?
- У меня без алкогольной смазки мозги не фурычат. - Пашка налил
вискаря на три пальца, махнул, не поморщившись, потер руки, крякая от
благолепия в членах. - Что делать?.. Нам высовываться больше не резон.
Проскочили, и лады. Удача, она в стаде не живет, нам теперь тише воды,
ниже травы или наоборот - сидеть. Думаю так... Обратись к Мадзони...
алёрка [пренебрежительное прозвище] с нас еще не раз надеется пенки снять
и снимет: и мы с него... У него есть ребята, не сомневаюсь... обтяпают все
в лучшем виде.
Холин пальцем чертил узоры выпивкой, пролитой Пашкой на стол:
- Значит, я должен просить его, чтобы...
- Значит должен... значит просить, жена твоя, не моя, каждый сам
хлопочет о своем... справедливо... если у меня с моей проблемы возникнут,
что ж ты думаешь, я к тебе обращусь? Сяду на кухне, хлопну пару стакашек
и... думать буду. В чем большевики правы? Главное - четкий план иметь... -
Пашка повеселел. - Слушай, напился бы ты хоть раз в жизнь... по такому
случаю, а?.. Такой чирий сковырнули, и хоть бы хны... значит умело, не зря
нас растили, воспитывали... все ж вышли в люди! Выпьешь?
Холин кивнул. Пашка набулькал стакан, придвинул Холину:
- Давай... вперед и выше!.. На пыльных тропинках!.. у-у-х! - и
опрокинул стакан так стремительно, что рука и стекляшка в руке слились в
сплошной вихрь, в поэму движения и торжества...

Из дома звонить Мадзони Холин опасался. Надел плащ, поднял воротник -
за окном хлестал дождь - добежал до машины, нажал на кнопку радиоключа -
охранный маячок на лобовом стекле перестал мигать. Плюхнулся на сидение:
машина заурчала и по блестящему асфальту двинулась к центру. На часах
около одиннадцати вечера. Холин оттягивал, как мог, звонок Мадзони после
выяснения отношений с Пашкой Цулко и сейчас, ближе к полуночи, похоже
расплавился предохранитель - страх затопил Холина, заполнил до краев,
после вечера, проведенного с женой, перепуганной еще больше мужа,
начинающей и обрывающей фразы на полуслове, затравленно мечущейся по
комнатам.
Холин остановил "BMW" у отеля, вышел в холл, позвонил домой Мадзони.
Холин говорил недолго и по лицу его видно было, что банкир встретил не
слишком теплый прием итальянца.
Машина крутилась по центру, Холин выжидал, время от времени
поглядывая на часы. Наконец, машина покинула центр и направилась к парку,
людному днем и пустынному после наступления сумерек. Холин оставил машину
у входа, пошел по аллее со скамьями, пересекающей парк их края в край,
вернулся... не доходя до входа, услышал, как подъехал автомобиль, щелкнули
дверцы, на едва освещенной аллее появился человек: Мадзони шел прямо,
откинув голову, руки в карманах длиннополого пальто, на шее небрежно
намотан белоснежный шарф.
Мадзони приблизился к Холину: сухое приветствие, едва ощутимое
рукопожатие... очевидное недовольство столь поздним свиданием.
- В чем дело? - Мадзони поежился, дождь прошел, и лишь с деревьев
капало, редкие полновесные капли, упав на листву, в лужу, на гравий
нарушали мертвую тишину парка, от земли тянуло сыростью.
Холин не решался начать, длил время по своей стародавней привычке.
Мадзони всегда отличался решимостью и бульдожьей хваткой:
- Я прочел в газете о гибели человека из Москвы...
- Не о гибели, - мягко поправил Холин, - о смерти.
- Извините, - Мадзони едва сдержал улыбку, - о смерти... неважно знаю
ваш язык... тонкости не даются... Я прочел о смерти неприятной вам
персоны...
Холин начал было протестовать, но замолчал, вовремя уяснив, что
нелепые оправдания не облегчат его участь и лишь все еще более безнадежно
запутают.
- Теперь, как я полагаю, переводить деньги не понадобится? - Мадзони
посмотрел вверх, увидел мощную ветвь над головой, пропитанную дождевой
влагой и, поправив шарф, отошел на середину аллеи. - Ваши проблемы так
счастливо разрешились, - как истинный католик итальянец возвел очи горе и
продолжил, - по воле случая... и господа.
- Между просьбой о краткосрочном кредитовании и умершим нет никакой
связи. - Холин смотрел под ноги, казалось ледяная влага проникает сквозь
тонкие подошвы, всасывается порами кожи и охлаждает и без того почти
застывшую кровь. Холин пошевелил затекшие от напряжения руки... Мадзони
молчал.
- Никакой связи! - Холин начал заметно нервничать. Мадзони молчал. -
Никакой! Поверьте! - Выкрикнул Холин, ноги превратились в ледяные столбы,
и пошевелить ими страшно. - Чего вы хотите? - сдержать дрожь становилось
все труднее.
Мадзони боготворил конкретные вопросы, потому что испытывал
необъяснимое влечение к рубленным, кратким ответам:
- Льготных условий в сделке с золотом.
- Это невозможно, - не думая, выпалил Холин, поздно сообразив, что
сама поспешность отказа вряд ли сослужит ему добрую службу.
- Так только кажется... я заметил у русских "невозможно" и "сколько
угодно" почти одно и тоже.
- Это невозможно, - без прежней решимости повторил Холин,
подтверждая, что итальянец прав.
Мадзони извлек из кармана крохотный магнитофон:
- Послушаем? - Холин не успел сообразить, как итальянец нажал кнопку
воспроизведения: "...из Москвы приехал человек (голос Холина)... я знаю
(голос Мадзони)... нам понадобятся деньги, перекрутиться на время
проверки, как только человек уедет, мы тут же переведем эти деньги обратно
(голос Холина)... это сотни тысяч (голос Мадзони)... нет (голос Холина)...
миллионы? (голос Мадзони)... нет, сотни миллионов (голос Холина)...
Франков? (голос Мадзони)... долларов! (голос Холина)... конкретно,
сколько?.. (голос Мадзони)... триста! (голос Холина)...
Итальянец нажал на "стоп" и снова стали слышны капли, срывающиеся с
деревьев и бомбардирующие скамьи, урны, утрамбованный в аллею гравий.
Мадзони спрятал магнитофон:
- Представьте... эта кассета попадет в полицию? Вы кажется уверяли,
что связи между просьбой о перечислении денег и приездом человека из
Москвы нет?
Теперь молчал Холин, пытаясь понять удастся ли еще ходить на
собственных, как казалось, совершенно отмерзших ногах.
- Холодно, - обронил Холин и переступил с ноги на ногу.
- Вы меня, наверное не поняли? - Мадзони всегда поражался беспечности
и отчаянному безрассудству этих, живущих в снегах, людей.
- Отлично понял. - Ногам стало чуть теплее, и Холин оттаял: не все
потеряно, предложен торг... торг и есть торг, выигрывает обладатель более
крепких нервов.
- Я все же уточню. - Мадзони, как процветающий делец и удачливый
финансист, пренебрегал поспешностью и ценил обстоятельность:
- Из записи ясно... первое - у вас огромная недостача... второе - вы
приложили руку к смерти человека из Москвы... третье - у вас более, чем
доверительные отношения со мной. Насколько я понимаю, любого из этих
обстоятельств достаточно для краха, а вместе?.. Далее следствие, суд,
тюрьма...
Холин вяло отбивался:
- Из растраченных средств я ничего не имел, все шло для поддержки
партийных коммерческих структур, бесконечных эспэ...

- Торгующих воздухом, - подсказал Мадзони.
Холин пропустил замечание, продолжил:
- На вливания братским партиям, национально-освободительным
движениям, террористическим группам, на операции с наркотиками...
- С наркотиками? - Мадзони, конечно, кое-что знал, но хотел услышать
подробности.
- Союз - один из крупнейших поставщиков наркотиков... через третьи
страны и десятые руки... столько посредников, что концы найти
невозможно... наркотики не только деньги, существовала доктрина подрыва
западного общества изнутри - наркотический натиск на буржуазию.
- Вы говорите, как ваше радио, - ужаснулся, не без издевки Мадзони.
Холин на миг замолчал и уже совершенно человеческим языком пояснил:
- Наконец, деньги для подпитки визитеров высокого ранга... таким не
принято отказывать, и расписок такие не оставляют...
- Вы не допускаете, что и сейчас я вас записываю? - Мадзони так и не
вынимал рук из глубоких карманов.
- Мне все равно, - Холин говорил голосом человека, прекратившего
всякое сопротивление.
- Отлично... впрочем, я не пишу... достаточно того, что есть,
по-человечески мне вас жаль... но если предаваться жалости без оглядки,
совершенно не остается время делать деньги. Мы договоримся?..
- Попробуем. - Холин втянул голову в плечи и еще выше поднял
воротник. - Что я должен сделать?
- Мы это проделывали десятки раз... вы продаете золото по бросовой
цене нашей подставной фирме... фирма реализует золото по цене за тройскую
унцию на момент продажи, разницу не переводим на партсчета, как раньше, а
делим между собой... скажем три четверти мне, четверть вам...
- У меня есть заместитель, - напомнил Холин.
- Отлично, обоим сорок процентов, остальное мне...
- Я подумаю. - Холин не подал руки и побрел к машине.
- Не больше трех дней! - выкрикнул в спину Мадзони. Холин не
обернулся, шагал по лужам, разбрызгивая грязь и теперь уже не замечая, как
чавкающая жижа заливает ботинки.

Ребров долго не мог прийти в себя, узнав о кончине в Цюрихе человека,
с которым разговаривал всего несколько дней назад. Конечно, жизнь - штука
хрупкая, но Ребров помнил предупреждение странного человека, показавшегося
на миг сумасшедшим, а теперь внезапно умершего - или погибшего? - от
сердечного приступа. Чугунов, будто заглянул в будущее, так и сказал:
"если начнут шептаться по углам... сердечная недостаточность... не
верьте... я еще крепкий, хоть и бэу", и странная тоска в глазах этого
человека и провидческое "...если еще увидимся..."
Ребров толкнул дверь приемной предправления. Марь Пална листала
каталог "Квелле" в разделе постельное белье. Ребров указал на дверь
Мастодонта:
- У себя?
Марь Пална кивнула, поманила Реброва, ткнула носом в дивной красоты
белье:
- Нравится? Представляешь, ты и я возлежим? - и без перехода, колко:
- С чем идешь? - Ребров выдержал вспарывающий взгляд Марь Палны, смолчал,
даже игриво сверкнул глазами. Секретарша захлопнула каталог, вертикальные
морщины залегли над переносицей. Марь Палну определенно и жестоко терзало
нечто, женщина провела ладонью по лицу сверху вниз, будто погружая себя в
гипнотический сон или сообщая способности ясновидения и тихо, как
заклинание, произнесла:
- Кто же за тобой стоит, Ребров?
Ребров погладил ухоженную лапку Марь Палны и проникновенно, пытаясь
повторить томные, бахчисарайские интонации секретарши, пообещал,
неожиданно для себя перейдя на ты:
- Будешь себя хорошо вести, непременно расскажу!
Марь Пална на миг споткнулась о фамильярность, но тут же вошла в игру
и сценическим шепотом наделавшей кучу ошибок Офелии парировала:
- Буду ждать!.. - Нажала клавишу селектора и, будто не женщина,
только что сидевшая перед Ребровым и не голосом, а потоком скрипучих
фонем, более приличествующих искусственному синтезатору речи, вопросила:
- К вам Ребров. Можно?..
Последовал кивок, бесстрастностью сделавший бы честь и сфинксу.
Ребров переступил порог кабинета предправления.
- Садись! - не здороваясь, приказал Мастодонт.
Удивительный хамский шик, панибратство, доведенное до изящества что
ли... этакие отцы-уравнители, если не в благах, то в хамстве... мол, у
меня чуть больше, у тебя чуть меньше, но... оба мы хамы и это братство
нерасторжимо и вечно.
- С чем пришел? - Совмещая в голосе любовь отца, радение за державу
монарха и решимость палача, осведомился Мастодонт.
Ребров не знал как начать, попробовал так:
- Это не по службе, это...
- По дружбе, - огрел Мастодонт сам, и помог, вмиг прикинув: а вдруг,
нечаянно, загасил порыв доносительства? - Давай... не тушуйся!
Ребров подбирал слова, желая найти нужную смысловую тональность,
вызывающую доверие, рождающую желание помочь.
- Видите ли, Тихон Степаныч... случилось так... поймите меня
правильно... всего лишь тягостный эпизод...
- Господи! - Хмыкнул предправления. - До чего ж образование да
интеллигентность доводят нормального человека. Косноязычие! Форменное!
Длинноты... Время теряется прорва. Меня, было дело, один писатель-пьяница,
тупица редкая, хоть и герой, поучал за стопарем... в нашей богадельне в
Сочи... любую толковую, складную историю надо начинать с однажды... дальше
само покатится. Давай! Помогаю! Однажды...
До чего чудовищный персонаж, думал Ребров, нами управляют мало что
лентяи, неучи, казнокрады... еще и пошляки, но поддержкой воспользовался:
- ...Я сидел в кафе с Чугуновым за день до его отлета в Цюрих... говорили
ни о чем... и вдруг, уже уходя, он открылся:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20