Все только устно, а бумага
свою прелесть имеет... от нее вечностью веет, как ни жгут бумаги, как не
рубят в труху, а они все на свет божий вылезают. Пиши!
- Что? - взвизгнула женщина.
- Что хочешь! - Седой растянул губы в нитку. - Хоть как Мастодонту в
последний раз давала, в подробностях... ребята обхохочутся, подробности,
мил человек, великая штука.
Женщина облизнула губы, потянулась к ручке - случались минуты, когда
ярить Седого глупее глупого.

Ребров навестил мать после работы. Мать лежала одна в своей
единственной комнатенке в коммуналке. На белой подушке ее, бесспорно,
красивое, хотя и посеченное морщинами лицо свидетельствовало, как
бессмысленно сопротивление времени.
Ребров поцеловал мать, она погладила жесткие, на затылке короткие
волосы сына высохшей рукой, тонкой, изящной, более всего рассказывающей о
непростом происхождении.
- Как дела, ма? - Ребров присел на край кровати.
Женщина смутилась: отрывает сына, взрослого, занятого человека своими
старческими хворями.
- Как дела, ма? - Повторил Ребров и сжал сухую ладошку матери в своих
руках.
- А... да... - смущенно залепетала больная, - уже лучше... намного...
со вчерашним днем не сравнить...
- Врешь, ма! - Смеясь, Ребров достал лекарства в иностранных
упаковках. - Представляешь вчера шеф расщедрился, отвалил валюты - откуда
только прознал, что ты болеешь? - на покупку лекарств. Странно... никто
никогда за ним такого не замечал...
- Странно. - Прошелестела мать растрескавшимися губами, в глазах ее
блеснули слезинки.
От слабости, подумал Ребров и отчего-то поразился, что поведение
Мастодонта, похоже, вовсе не странно.
Ребров налил матери чай, положил варенье и терпеливо поддерживал
подушку, пока она пила.
- Как же ты здесь управляешься... без меня? - не слишком уверенно
вопросил Ребров.
- Соседки помогают... для нормального человека коммуналка - ад, для
немощного и одинокого - рай...
- Ты, ма, не одна, я-то, какой-никакой, есть. Даже плохие сыновья
лучше, чем несуществующие. Молчишь?.. - Ребров поцеловал мать и неловко
по-мужски принялся за уборку - гоняя несмоченным веником пыль из угла в
угол, полил цветы через край так, что закапал паркет, разбил чашку...
Мать терпеливо наблюдала за сыном: пусть крушит, лишь бы побыл хоть
полчаса, хоть на пять минут подольше.
Наконец Ребров вынес совок с мусором и веник, вернулся, снова сел на
край кровати, вскочил проверил холодильник:
- Что ж ты не ешь, ма? Я тебе столько натащил...
Женщина протянула руку к сыну, с трудом приподнялась на подушке,
поцеловала родное лицо:
- Расскажи, как он дал деньги?
- Какие деньги? - Изумился сын. - Кто?
- Твой начальник.
- Зачем тебе это, ма? Дал и дал.
- Интересно, - прошептала женщина, и Ребров поразился: мать впервые в
жизни лгала.
- Интересно?.. Тебе?.. Убей Бог не пойму! Чужой человек, меня хочет
приручить, чтоб был ему обязан, чтоб ценил и не предавал... Так рассуждают
доброхоты?..
- Нет, не так! - Отчетливо и даже с ожесточением возразила больная,
из глаз хлынули слезы. Ребров долго успокаивал мать, наконец глаза женщины
высохли и, омытые слезами, даже помолодели.
- Вот ты сказал: чужой человек... это не чужой человек.
- Что? - опешил Ребров.
- Не чужой, - отчетливо повторила мать. - Я знала его много лет
назад...
- Что? - тупо твердил Ребров, чувствуя как земля уходит из-под ног. -
Что?..

Седой пребывал в служебном кабинете, аскетическом, ничего лишнего -
графин, два граненых стакана, по стенам под потолок сплошь глухие
деревянные стеллажи.
Седой внимательно изучал списки книжного и пластиночного дефицита,
распространяемые для ублажения начальников и скромного продвижения членов
вельможных семей по пути духовного развития. Перьевая китайская ручка с
золотым пером ставила крестики напротив позиций сообразно вкусам Седого.
Вошел мозгляк лет тридцати, таких в любом комсомольском РК пруд
пруди: безликий, постоянно готовый на любую подлость, с неизменной, криво
приклеенной улыбочкой, плохо скрывающей острые клыки... улыбочкой,
трогательно объединяющей фашистов всего света: если приглядеться, на лицах
фашистов живут всего два выражения - звериная злоба и фальшивая улыбка,
большего разнообразия для ликов улюлюкающих обещателей всеобщего
благоденствия природа не предусмотрела.
Мозгляк выложил на стол пачку книг и стопку пластинок:
- Из прошлого списка.
- Проверять не надо? - Не поднимая головы, уточнил Седой.
Мозгляк замер.
Седой методично проставлял крестики.
Мозгляк обратился в статую, лишь подрагивание ресниц и трепет кадыка
выдавали живого.
Седой швырнул колпачок, отложил ручку, еще раз стеганул
пренебрежительно:
- Проверять не надо?
Злоба на лице мозгляка вмиг сменилась прилепленной улыбкой, тело
завибрировало, кожа, будто размягчилась, на миг показалось, что мозгляк -
фигура для украшения торта, отформованная из масла, к которой поднесли
паяльную лампу, и которая вот-вот на глазах начнет оплывать, растекаясь по
полу жирно блестящей лужей.
- Иди. - Отпустил Седой. Мозгляк исчез. Ожила "вертушка". Седой
поднял трубку:
- Пытался прорваться в цэка? Я займусь... - положил трубку,
наклонился к селектору. - Зайди!
Появился мозгляк, будто вырос посреди пола. Седой поманил
подчиненного, тот склонился к начальнику, внимательно слушал, и лоб
мозгляка, и щеки, и подбородок, и шея блестели масляно, будто мозгляка с
ног до головы окатили водой.
Седой долго шептал, время от времени пробегая указательным пальцем по
стопке пластинок. Мозгляк кивал и с каждым кивком все более сала источали
его поры, пока мозгляк не засверкал, будто надраенный сапог.
Седой откинулся на спинку стула:
- Иди. - Мозгляк не вышел - испарился: дверь не пискнула, не
скрипнула.
Седой постучал ручкой в колпачке по столу, потер лоб, нагнулся к
полу, поставил на колени кофр с цифровыми замками, раскрыл, стал
укладывать книги, когда кофр заполнился книгами доверху, Седой глянул на
пластинки и сообразил, что пластинки не влезут. Поморщился, выдохнул в
кулак, посветлел, припомнив обнадеживающее.
Седой поднялся, подошел к стеллажу, сдвинул в бок глухую деревянную
панель - на светлой лаковой полке в ряд стояла дюжина новеньких,
одинаковых кофров с цифровыми замками. Взял первый слева, сел за стол,
открыл, чертыхнулся, выгреб из кофра стопку зеленых диппаспортов, разложил
веером по столу... открывал медленно, из каждого на Седого взирал его же
фотолик всякий раз под другой фамилией... Седой сложил паспорта, отпер
сейф, упрятал зеленые корочки в стальные глубины и только тогда принялся
распихивать пластинки во второй кофр.
Ожил телефон с наклеенными цифрами 224, Седой поднял трубку,
выслушал, машинально покручивая колесики шифровых замков, обронил лишь:
- Хорошо. - И опустил трубку.

В кабинет маршала авиации ввели светловолосую женщину лет сорока, еще
недавно, бесспорно, привлекательную, но... сейчас посеревшую, с черными
подглазьями, сломленную внезапно обрушившимся горем.
- Жена генерал-полковника Лаврова, - на всякий случай, если маршал
подзабыл, напомнил адъютант и вышел.
Маршал поднялся из-за стола, заулыбался смущенно, с трудом
припоминая, как это - казаться располагающим, открытым собеседнику?
- Ну... ну... не надо... садитесь... разберемся...
Женщина разрыдалась. Маршал налил воды, засуетился, как человек, явно
не имеющий представления о помощи ближнему в беде... Наконец женщина
пришла в себя, вытерла слезы.
- Расскажите, что случилось... - Маршал опустился в начальственное
кресло, обрел привычную уверенность.
Женщина с трудом сдерживала вновь подступившие рыдания:
- Ему стало плохо... Я была в своем училище... мама говорит, что он
никого не вызывал, только прилег... вдруг примчались трое здоровенных...
выправка как у ваших... так мама говорит... оказалось скорая
психиатрическая помощь... психиатрическая!.. Понимаете...
- Господи! - Маршал покачал головой. - Он приехал домой с работы?
- Нет... - женщина промакнула слезы платком. - Он мне позвонил,
предупредил, что заедет на Старую площадь по делу, а потом домой...
- Господи! - Вырвалось у маршала. - Вот оно что!
- Понимаете... - не унималась женщина, - их никто не вызывал...
никто!.. Муж сопротивлялся... его скрутили... ремнями... - Женщина
разрыдалась, - смирительную рубашку на Сашу!.. за что? Кто эти люди? Кто
их прислал?..
Маршал нервно шагал по кабинету:
- Успокойтесь! Все образуется... Я помогу... позвоню... сейчас вас
доставят домой. Турбин! - крикнул в селектор. - Отправьте жену генерала
Лаврова и проследите, чтобы все было в порядке.
Маршал обнял женщину за плечи, проводил до порога и с облегчением
притворил плотную дверь.
Поднял трубку телефона с гербом, спросил тихо, стараясь придать
голосу наибольшую беспристрастность:
- Что там случилось, Герман Сергеевич? Рвался в цэка?.. Тоже мне,
новый генерал Григоренко! Мудак! Теперь все в порядке?.. Отлично..
Приходила... только что... Я?.. Я обещал помочь.
- Что думаете делать? - Пророкотала трубка.
- Ничего, - отрезал маршал.
- Единственно верное решение, - поддержали в трубке, - мудро...
обещать и... ничего не предпринимать. Никогда не нужно загонять в угол
отказом, лучше всего соглашаться... и все оставлять без изменений. Как
насчет охоты?
- Выпал снежок, - поделился восторженно маршал, напрочь забыв о
Лаврове и его плакальщице-жене, - по первопутку... эх, мазанул я в прошлый
раз поросенка... не на том номере стоял... поедем в Лотошино... царская
охота, доложу я вам... В прошлом сезоне мы с Пигачевым трех лосей
завалили... сами, сами, без подмоги егерей. Жду звонка! - Маршал с
облегчением положил трубку, рявкнул в селектор. - Трубин! Узнай, где он!
Через минуту-другую селектор проскрипел механическим голосом робота:
- В институте Сербского... направлен на психиатрическую экспертизу.
- Трубин! Зайди! - Рыкнул маршал.
Адъютант влетел пулей, замер посреди ковра.
- Это что за экспертиза? - Уточнил генерал, понизив голос до едва
слышимого.
- Соберут специалистов, профессуру, будут решать... - Трубин пытался
распознать, что желает услышать начальство... видно не угадал.
- Будут решать! - Взревел маршал и... сразу опасливо перешел на
полушепот. - Дурак! Чего там решать! Что сверху велят, то и решат. Сколько
раз вам, мудакам, втемяшивал - не залупайтесь! Не встревайте, мать вашу,
поперек батьки... Разузнай тихонько, как подлезть к этому Сербскому?
- К кому? - Не понял Трубин.
- Ты что оглох? К Сербскому! - Настаивал маршал.
- Да нет его давно, - пояснил Трубин.
- Как нет? - наконец маршал сообразил. - Умер что ли? - Трубин
кивнул. - Чего же говоришь институт Сербского? Я думал, как арбатовский,
примаковский, по имени хозяина. В общем, разузнай тихонько, кто там бал
правит... Эх, Лавров, ничего не понял в этой хреновне... борцы в Рассее не
в почете... на хрен они нужны воду мутить. И тебе, Трубин урок, ты -
полковник, он генерал-полковник, а в бараний рог вмиг скрутили, и меня,
если захотят, отправят шлепать с метлой вдоль нашего фасада... а ты еще
подъелдыкиваешь, хрен собачий, насчет Сербского... знаешь, что расположен
я к тебе, пес, а в особенности к своей племяшке... вали, ночной
командир... Чапай, думку будем думать...

В опустевшем кафетерии банка один за столом на четверых расположился
с чашкой кофе Чугунов. Появился Ребров, заказал кофе, огляделся в поисках
места - с десяток пустых столов, подцепил блюдце, направился к столу
Чугунова:
- Не возражаете?
Чугунов гостеприимно указал на стул рядом. Минуту пили молча. Наконец
Ребров нарушил молчание:
- Мы вроде соперники?
- Что вы, юноша? - Примирительно отверг предположение собеседника
Чугунов. - Какие же мы соперники... моя грязь вся испита, давно позади...
ваша вся впереди... Я вовсе не стремлюсь в Цюрих, даже наоборот... кто-то
разыгрывает партию, и в игре понадобились ненужные по нашим временам
качества - честность, неподкупность. Вот меня и ввели в игру, легкой
фигурой, а скорее всего пешкой, потом разменяют или... пожертвуют... по
обстоятельствам. Я взяток не беру, смешно... Знаете почему? В жизни не
поверите! Боюсь! Все гребут, о страхе и думать забыли, а я, по старинке,
боюсь. Наш босс мне сказал, что вы рвались на мое место, а вам, наверняка,
наоборот. - Ребров кивнул. - На всякий случай столкнуть лбами... всегда
пригодится. Мастодонт!.. Фигура!.. И заблуждается тот, кто решил, что
старик - впрочем, какой он старик? Это я старик - примитивен. А он -
мастер кружевного интригоплетения. Помните, как вышиб Панина?
Ребров кивнул.
- А ведь это спектакль, поверьте мне! Панин скоро всплывет, попомните
мое слово... Если люди всегда на плаву, а вроде бы и в опале, знайте, это
у них работа такая - быть в опале. Настоящие опальные не всплывают, так и
гибнут в безвестности, больные, одинокие, никому не нужные. Игрища с
опалой - любимые в нашем народе. Если монарху нужно укрепить преданного
вельможу, он его сначала в отжиг - в опалу, а потом опальный возносится
народным любимцем. Как же, бросил вызов самому монарху! Во смельчак! -
Чугунов отпил кофе. - Точно постарел... болтлив не в меру. Словеса всем
поднадоели, а по жизни... вы вправе думать: ты-то в Цюрих едешь, а я
остаюсь с тобою, родная моя сторона!.. - пропел на мотив популярной песни
начала пятидесятых.
Ребров мял салфетку. Чугунов поднялся, посмотрел сверху вниз:
- Вот что я вам скажу, юноша, если не увидимся больше... если начнут
шептать о слабом сердце и подорванном здоровье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20