К нам подходит один из лазутчиков, он наблюдал за врагом с холма у нас за спиной. Он говорит конунгу:
— Сюда из города движется толпа людей. Мне показалось, что всадник на лошади держит над ними какой-то стяг. Впереди и позади них идут по трое священников с кадилами.
Бернард говорит:
— Здесь есть только одна святыня, в честь которой они стали бы кадить курениями не в храме. Они несут стяг конунга Олава Святого.
Сверрир сразу сообразил, как опасно, что стяг конунга Олава Святого вынесли из церкви Христа и теперь несут нам навстречу. Его именем он постоянно подбадривал своих людей на пути из Вермаланда сюда. Не подумают ли наши люди, увидев стяг Олава Святого, который, как они полагали, сидит теперь одесную Создателя, что святой конунг отвернул от нас свой лик? Глаза Сверрира темнеют: бесчестно со стороны наших врагов использовать небесную святыню в земной борьбе. Когда придет их час, они понесут за это суровое наказание. Но не предстанем ли мы пред судом Божьим раньше их?
Мы замечаем, что главные силы врага немного повернули в сторону. Теперь они стоят лицом к нашим лучникам, находящимся на холме над ними. Очевидно, они решили сперва напасть на лучников, и, конечно, они побегут бегом — ведь, чем ближе они к ним подбегут, тем меньше преимущества останется у лучников с их самострелами. Если мы захотим помочь лучникам, нам придется подняться на холм и мы сразу лишимся того преимущество, какое было у нас до этого, и тогда люди ярла, что прячутся сейчас за изгородью, нападут на нас.
Конунг говорит:
— Скорей всего они не начнут наступления, пока шествие со стягом Олава Святого не подойдет к ним. А такие шествия движутся медленно, ведь по пути священники читают молитвы, и они не торопятся. Значит, у нас еще есть время изменить свой план. Но есть ли у нас новый план?
Никто не отвечает, и конунг говорит:
— Если Рэйольв из Рэ незаметно проберется вдоль ручья, он окажется у врага за спиной.
Я не сразу понимаю, что у Сверрира на уме, и прошу его оказать мне честь и разъяснить смысл его слов. Он говорит:
— Рэйольв, который сейчас находится наверху с лучниками, должен пройти руслом ручья и выйти врагу в тыл, пусть ползет по дну, если нужно, но, главное, пусть не замочит рожок. Дальше он неожиданно выскочит из кустов и протрубит им в спину сигнал конунга Сверрира, они повернутся к нему и начнут пробиваться сквозь кусты к ручью, полагая, что мы спрятали там часть наших людей. И если мы тогда без промедления нападем на них, чтобы встретить победу или смерть, мы разобьем их ряды. А наши лучники тем временем засыплют стрелами тех, кто скрываются за плетнем.
Мы одобрили план Сверрира, он был и хитрый, и достаточно простой, его было легко осуществить. Но рожечник, который протрубит сигнал конунга за спиной у врага, вряд ли сумеет после этой битвы принять участие в других. Я говорю конунгу об этом. Он отвечает:
— Пусть лучше погибнет один, чем все.
Теперь шествие видно уже и нам, надо спешить. Конунг просит меня бегом подняться на холм и передать рожечнику его приказ. Такое поручение небезопасно. Вражеская стрела легко может настичь меня, ближайшие воины врага стоят совсем рядом. Однако, увидев меня бегущим, они, скорей всего, решат, что я спешу с важным сообщением, и захотят перехватить меня. Конунг говорит, что Рэйольв должен протрубить свой сигнал, как только стяг Олава Святого достигнет первых рядов врага.
Я кланяюсь конунгу и ухожу. Иду напрямик через наши главные силы, лица людей почернели от напряжения. Два брата из Сальтнеса, а также Хрут и Гудлауг растолковывают своим людям новый план конунга. На ходу я могу только издали кивнуть своему доброму отцу Эйнару Мудрому. Он сидит у ручья и разбирает целебные травы, которые скоро ему понадобятся. Он кивает в ответ и слабо улыбается.
Я делаю круг, поднимаясь на вершину, с другой стороны мне лучше видно расположение врага, чем снизу из нашего лагеря. Положение тех, кто стоит внизу, достаточно опасно. Врагов великое множество, я скрываюсь, как могу, перебегаю через открытые места и благополучно добираюсь до рожечника.
Здесь же и Йон из Сальтнеса, я объясняю ему, в чем состоит новый план конунга. Он коротко кивает, на этот раз он быстро все понял. Потом я отвожу в сторону Рэйольва. Там я передаю ему волю конунга.
Сперва он внимательно осматривает свой рожок, словно боится обнаружить какой-нибудь недостаток в тонких кольцах бересты. Потом жестко усмехается и высказывает сожаление, что у того, кто так долго упражнялся, чтобы правильно протрубить сигнал к сражению, будет возможность протрубить его всего один раз. Но один раз лучше, чем ни одного.
Я веду его к ручью и объясняю, что он ему следует делать. Мы видим шествие, стяг конунга Олава Святого развевается на ветру под моросящим дождем.
— Вот ручей, — говорю я. — Пробирайся сквозь кустарник вдоль воды. Если надо, скройся в воде, любой ценой подползи к врагу как можно ближе, и, когда стяг Олава Святого окажется во главе войска, ты выскочишь у них за спиной и протрубишь сигнал конунга Сверрира.
— Благодарю тебя, — говорит он и учтиво кланяется.
Мы садимся на поваленное дерево, чтобы передохнуть. Скоро шествие должно показаться из-за поворота дороги, я предполагаю, что воины приветствуют стяг громкими криками. Вот тогда Рэйольв должен сползти к ручью. Он молчит, но потом говорит, что часто вспоминает свою усадьбу, она сгорела, ее спалили люди ярла Эрлинга.
— Может, я мог бы заново отстроить ее, — говорит он, — но теперь это сделают другие. Сына у меня нет.
— Дома, у меня осталась женщина, — говорит он, помолчав. — Я все-таки обычный мужик и еще не старый. Ее зовут Хельга. Бывают женщины и покрасивей, чем она. Но все равно передай ей поклон от меня, если останешься жив, когда все будет уже позади. Не думаю, что тебе повезет, если ты захочешь попытать у ней счастья. Она не ложится в постель, с кем попало, но со мной ложилась охотно. Скажи ей, что я был несчастлив, когда мне пришлось покинуть ее, и, если случится так, что мы с ней встретимся в другой жизни, я все еще буду любить ее.
Я обещал передать Хельге его поклон и протянул ему комок меда, который носил в кожаном мешке завернутым в тряпицу. Он поблагодарил меня, но губы у него дрожали, и он выплюнул мед.
На дороге показывается шествие, теперь оно от нас на расстоянии, не превышающем четыре полета стрелы. Воины внизу громкими криками приветствуют стяг конунга Олава Святого. Я поворачиваюсь к Рэйольву и, глотнув воздуху, слегка хлопаю его по плечу. Он поднимается и идет.
Когда он скрывается из глаз, я отползаю назад и замечаю, что сижу на склоне между ногами двух лучников, приготовившихся стрелять из самострелов. Я отползаю подальше и обнажаю меч. Глаза мои следят за ручьем и кустарником, растущим по его узкому руслу. Один раз мне кажется, что я вижу, как там колышатся ветки. Может, это вспорхнула птица или налетел ветер. Мне уже слышно, как священники поют молитвы, — шествие достигло уже последних рядов построения.
Мне видна лишь малая часть нашего войска, большая — скрыта холмом. Я слышу, как громко стучит мое сердце, недруг внизу сплачивает свои ряды. Воины стоят плечом к плечу, они образовали единое заграждение из щитов и кричат в нашу сторону всякие оскорбления. При этом они топают ногами, это похоже на грохот тяжелых волн, бьющих о берег, и всячески поносят конунга Сверрира и его людей. Некоторые хёвдинги считают, что именно так выгодно начинать сражение. Это внушает людям мужество. Сердце у меня готово разорваться, есть что-то жуткое и вместе с тем смешное, когда шесть сотен человек ритмично топают то левой, то правой ногой и орут без конца: Ко-нунг дерь-мо!… Ко-нунг дерь-мо!… Наконец стяг Олава Святого достигает головы построения, сейчас самое время, пока они не ринулись в бой. Мои глаза прочесывают лесок за спиной у врага, но ни одного живого существа там не видно. Я опускаю голову, мне ясно: план конунга Сверрира, такой простой и в то же время хитрый, все-таки не удался, потому что человек, который должен был его осуществить, не оправдал нашего доверия.
И тут же внизу звучит зов рожка — пламя, взметнувшееся сквозь рев шести сотен глоток. Я вижу человека, бегущего сзади к врагу, он смешивается с ним, и сигнал его рожка звучит, как победный клич. И наши идут в наступление.
Над моей головой в неприятеля, укрывшегося за плетнем, летят наши стрелы. Люди за плетнем вскакивают, кое-кто падает, среди них возникает паника, между выстрелами лучники бегут к ним. Под холмом слышится топот бегущих ног, это наши полторы сотни воинов. С неистовством и остервенением они бросаются в схватку. Вдруг лошадь, на которой сидит воин со стягом, вздымается на дыбы и несется назад. Она давит своих, всадник пытается сдержать и повернуть ее, но от этого хуже ему и его людям. Стяг падает на землю, теперь вокруг всадника и стяга уже наши воины. Я бросаюсь в их ряды и больше не вижу того, что происходит. Добраться до дерущихся трудно, наши напирают и враг в ужасе бежит, я наступил на кого-то и его вой слышен сквозь вой и шум битвы. Молодой парень впереди меня, один из наших, хватает шест со стягом и размахивает им в воздухе, на конце шеста развевается стяг конунга Олава Святого. Теперь он у нас.
Враг в смятении, наши вопят, чтобы заставить его повернуть назад, но это уже не нужно, враг и так отходит и наши преследуют его. Я вижу, что наши лучники стреляют теперь в направлении города. Должно быть, враг обратился в бегство. Меня вдруг охватывает ярость. Неужели я до конца сражения так и не обагрю свой меч кровью врага? Я бегу так, что у меня жжет в груди, спотыкаюсь о трупы. На дворе какой-то усадьбы меня окружают три воина. Они готовы зарубить меня, но тут в одном из них я узнаю Симона, других я не знаю, но все они наши люди. Мы обнимаемся и тут же пускаемся в погоню за отступающим врагом.
На земле много мертвых и раненых. Есть и наши. Я пробегаю мимо моего доброго отца Эйнара Мудрого, стоящего на коленях перед одним из раненых. Это теламёркец, он ранен в живот, отец прижимает его колени к груди, чтобы рана не зияла, как открытая пасть лошади. Я бегу дальше. И наконец попадаю в Нидарос, в город конунга Олава Святого, всю жизнь я мечтал увидеть его. И вот я его вижу.
Вот что я помню о парне, склонившемся над трупом:
Он говорит, что это его брат.
— Мы были в разных станах, и я зарубил его. Один из нас должен был умереть, но лучше бы это был не он.
Парень уходит.
Вот что я помню об отрубленной руке:
Я пробегаю мимо отрубленной руки. Человека, которому ее отрубили, рядом не видно. Наверное, он в доме.
Вот что я помню о корабле, только что отошедшем от причала:
Я оказался в Скипакроке, что в самом устье реки Нид, во фьорде полно кораблей, это воины и часть горожан бегут из Нидароса. На корме корабля, о котором я говорю, стоит высокий, худощавый человек и смотрит на город. Взгляд его останавливается на мне. На нем облачение священника. Он меряет меня взглядом. Тогда я выхватываю у одного из наших людей лук и пускаю в него стрелу. Но промахиваюсь.
Кто-то говорит:
— Это архиепископ Эйстейн. Он бежал.
Вот что я помню о рожечнике Рэйольве из Рэ:
Я как раз подбежал к конунговой усадьбе, когда его принесли на носилках. Он еще жив. Из ран на груди течет кровь, голова свесилась на бок. За носилками идет мой добрый отец Эйнар Мудрый. Под мышкой он несет рожок Рэйольва. Рожок сломан, видно, кто-то наступил на него ногой.
Вот что я помню о Хруте, хёвдинге теламёркцев:
Хрут сидит в воротах одной усадьбы, он, похоже, не ранен.
— Я хотел попасть сюда, и вот я здесь, — тихо говорит он, и теперь я вижу, что с ним что-то не ладно. — Я хотел отомстить и отомстил.
Хрут падает навзничь и умирает.
Вот что я помню о конунге:
Он пришел, как раз когда Хрут упал. Мы вместе поднимаем его за плечи. Крови на нем нет. Должно быть, его сердце не выдержало напряжения битвы. В доме мы укладываем Хрута на длинный стол, конунг снимает с себя короткую куртку и подкладывает ее под голову мертвому хёвдингу.
— Ни ярла Эрлинга, ни конунга Магнуса в Нидаросе не было, — говорит мне Сверрир. — Против нас сражались только их люди. Поэтому нас ждут неожиданности.
Он тяжело дышит после сражения, но не ранен, наверное, он испытывает гордость, но и разочарование тоже.
— У нас впереди еще много дней, — говорю я.
— И не все они будут одинаково хороши, — отзывается он.
Он говорит, что теламёркцы будут считать, что им оказана честь, если мы положим Хрута на ложе конунга в его усадьбе. Три дня и три ночи он будет там лежать.
— Значит, Йону придется ждать своей очереди? — спрашиваю я.
— Да, — отвечает конунг. — Скажешь ему об этом?
Это то, что я помню о сражении за Нидарос.

ЗАХВАЧЕННЫЙ ГОРОД
Когда сражение за город было закончено и в некоторых раненых еще теплилась жизнь, твой отец конунг, йомфру Кристин, и я пошли в церковь Христа, чтобы преклонить там колени. Мы много слышали об этой церкви, о роскоши и величии каждого ее свода и о благородном настрое души тех, кто ее возводил. Был ясный и теплый летний день, ласточки стремительно носились над городом и над морем. Церковь окружали высокие деревья, из конунговой усадьбы сквозь листву были видны только ее очертания. В груди у меня еще жгло после сражения, конунг прихрамывал на правую ногу. С нами для охраны шел один воин.
В углу кладбища мы встретили двух человек с носилками, на них лежал покойник. Мы отошли в сторону и, стоя лицом к носилкам, с опущенными головами помолились за усопшего. Потом подняли головы. И увидели церковь.
Я столько думал об этом величественном храме с медными крышами, в которых то отражались звезды, то играло солнце!
Таким он представлялся мне, когда я по ночам молился на коленях в нашем сложенном из камня доме в Киркьюбё. Этот храм, как дорогое украшение, сиял в моем тоскующем сердце, когда я вспоминал Астрид, ставшую женщиной Сверрира — любовницей и женой. Поняв, что они слились в жарком объятии, я пытался на ветру остудить свою страсть. И тогда я нашел, — хоть и молчал об этом, — утешение в мыслях о том, что придет день и мне будет оказана милость увидеть этот величественный дом Божий в Нидаросе и помолиться там.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43