Здесь были подвешены спасательные шлюпки; скоро эту палубу заполнят мужчины, женщины и дети в спасательных жилетах. Одни будут каменно-спокойны, другие будут заливаться слезами, третьи — перепуганы до полусмерти, кое-кто будет посмеиваться, считая эту тревогу ложной. Отсюда впопыхах, неумело будут спускать на талях полупустые спасательные шлюпки… Хватит! Я повернулся и прошел вдоль правого борта палубы Б, где белела свежеокрашенными боками шлюпка номер пять. Она покоилась на шлюпбалках, ослепительно белая, туго обтянутая чехлом, и я, протянув руку, коснулся ее свежеокрашенного бока. На ощупь дерево было гладким, чуточку теплым — его нагрело солнце; но прежде всего от него веяло прочностью и реальностью. На носу шлюпки чернела свежевыполненная надпись: «Титаник», шлюпка N5" , и я зачем-то потрогал букву Т. Затем моя ладонь коснулась прохладной прочности отполированного корабельного поручня под шлюпкой номер пять, и тогда я осознал, что на самом деле нахожусь здесь. На новом, с иголочки «Титанике», который равномерно увеличивает ход, на обреченном лайнере, несущем меня и всех, кто оказался на борту, навстречу исполинской массе льда, затаившейся далеко впереди. И снова я стоял в угрюмом одиночестве, пытаясь отгородиться от этого бесполезного знания.Я двинулся дальше; неподалеку от меня высилась громадная, с десятиэтажный дом, бежево-черная пароходная труба, а за ней в ряд до самой кормы стояли еще три таких же монстра, похожих как близнецы. Они величественно возвышались над крышами бесчисленных надстроек, и тонкие струйки черного дыма тянулись из их жерл, растворяясь в воздухе за кормой лайнера. Огромные вентиляционные трубы торчали из палубы, точно исполинские слуховые трубки. Я повернулся и увидел прямо перед собой протянувшийся во всю ширину палубы крытый капитанский мостик. Дверь в его торце была приоткрыта и легонько покачивалась в такт движению корабля; из любопытства, я подошел ближе и заглянул внутрь. Там были четыре офицера, трое в синей форме, один — сам капитан Смит — традиционно в белом. Все четверо стояли спиной ко мне, в ряд, хотя и не плечом к плечу, и смотрели в высокие квадратные окна. Капитан Смит заложил руки за спину, пальцами одной руки охватив запястье другой. За офицерами, отделенный ото всех своей стеклянной кабинкой, стоял рулевой, положив обе руки на огромный деревянный штурвал, не сводя глаз с компаса. Он стоял прямо напротив меня, примерно в двенадцати футах, и прежде чем ему бы вздумалось обернуться, я поспешил отойти.Я немного постоял снаружи, глядя на радиоантенну, натянутую между двумя мачтами; скоро, очень скоро она передаст в эфир первый в мире сигнал SOS. В черной паутине вантов, оплетавших исполинские трубы, непрерывно бился и стонал ветер, скорбный и одинокий, словно знал и пытался рассказать мне, что предстоит «Титанику» и всем нам… И я поспешно вернулся к знакомой лестнице.Здесь, на палубе Б, по бокам отгороженной от моря длинными стеклянными окнами, было теплее, и я по солнечной стороне прошелся до кормы. Несколько человек наблюдали за мальчуганом, запускавшим волчок, и я присоединился к ним — ненадолго, только чтобы сделать снимок. «Спасется ли этот мальчик?» Меня замучил этот постоянный вопрос, но избавиться от него я был не в силах и пошел дальше, к корме. Во все двери входили пассажиры, спешившие укрыться в тепле, но я дошел до кормы «Веранды» и «Палм Корта». У кормы, на специально отгороженном для прогулок участке палубы стояли пассажиры второго класса и глазели на привилегированных счастливчиков из первого класса и на меня, покуда я снимал их фотоаппаратом в красном кожаном футляре. Когда я поймал их в свой крошечный видоискатель, мысленный голос внутри меня произнес: «Почти все вы пойдете на дно ночью в воскресенье». Потом я пошел назад вдоль левого борта, но тут же пожалел об этом. Солнечный свет почти не попадал сюда, на палубе не было ни души, лишь тянулись ряды пустых шезлонгов, и оттого казалось, что лайнер совершенно обезлюдел. Эхо моих одиноких шагов отдавалось над палубой, словно я был единственным пассажиром на этом обреченном корабле. Я перемотал пленку, и в красном окошечке выскочила цифра — последний кадр. Стоя у поручней, я истратил его на угрюмый снимок: «Титаник» полным ходом мчится в ночь по странно, мертвенно-спокойному морю.С меня было довольно, и остаток дня я провел в каюте, попросив стюарда принести: туда ужин. Я не хотел больше видеть людей, которые живут, быть может, свои последние дни; не хотел и прежде времени наткнуться на Арчи, спотыкаться и запинаться на каждом слове и в итоге испортить все дело. Если и существовал способ убедить Арчи поверить в невозможное, я должен был найти его; именно над этим я ломал голову, лежа на кровати и чувствуя легкое, едва заметное движение, слушая негромкое, размеренное, почти ободряющее поскрипывание корабля, который шел по спокойному океану.Я мог бы утром узнать у корабельного эконома, какую каюту занимает Арчи, но вместо этого просто бродил по огромным залам, пока в комнате отдыха не наткнулся на него — одетый в серый костюм, в однотонном синем галстуке, он сидел в большом кожаном кресле и курил сигару.Он настороженно следил за тем, как я вошел в комнату и направился к нему, огибая столики и большие мягкие кресла. И не улыбался: кем бы я ни был, каковы бы ни были мои намерения, само мое присутствие на борту «Титаника» говорило, что я не просто случайный нью-йоркский знакомый. Я полагал, что он даже не потрудится встать, и, видимо, ему самому в голову пришла та же идея, но в последний момент условный рефлекс заставил его подняться на ноги, и когда я со словами: «Привет, Арчи!» — протянул руку, он пожал ее и вежливо поздоровался, не сводя с меня проницательного, испытующего взгляда.— Садитесь, — сказал он, кивком указав на кресло напротив.Я сел, наклонился к нему и заговорил, произнося тщательно обдуманную и выверенную речь:— Арчи, я знаю все о вашем поручении. Я вам не враг; я хочу, чтобы ваша миссия завершилась успехом. Однако позвольте мне сказать вам то, во что, быть может, вам трудно будет поверить. Просто выслушайте меня, и все. А потом, Арчи… Нет, погодите. Когда вы увидите подтверждение… Вы поймете, что я говорил правду.Я увидел в его глазах нетерпеливый блеск и поспешил перейти прямо к делу:— Мне известно то, что знать невозможно, и тем не менее я это знаю. Сегодня пятница. В воскресенье, ночью, около половины одиннадцатого, этот корабль столкнется с айсбергом. Два часа спустя он пойдет ко дну.Арчи молча, выжидательно смотрел на меня.— Множество людей успеет за эти два часа сесть в спасательные шлюпки, но большинство шлюпок спустят на воду полупустыми. А полторы тысячи человек утонут вместе с кораблем. Говорю ли я правду? Это покажет воскресная ночь. Так будет, и когда это случится, вы должны пойти к шлюпке номер пять — ее спустят на воду почти пустой. Вначале туда посадят нескольких женщин, а когда женщин поблизости уже не окажется, в шлюпку разрешат сесть и мужчинам. Мы с вами сможем попасть туда и…— Сай, — перебил он. — Мне доводилось не раз сталкиваться с чем-то, не поддающимся никаким объяснениям; я знаю, что такое случается. И потому вполне возможно, что вы говорите правду. Может быть. Может быть, каким-то образом вы действительно знаете, что произойдет. Но только вот меня вы, кажется, не знаете совершенно. Если б вы хоть немного меня знали, вам и в голову бы не пришло, что в тот миг, когда обречены утонуть вместе с кораблем женщины и дети, Арчибальд Батт будет торчать у спасательной шлюпки, прикидывая, как бы в нее забраться! — Он посмотрел на меня и едва приметно усмехнулся. — В тот миг я буду там же, где все джентльмены, находящиеся на борту: без шума, не путаясь под ногами, ожидать в каком-нибудь укромном месте того, что назначено мне судьбой. Вполне вероятно, что вот в этой самой комнате, со стаканом бренди, принимая волю Господню, какой бы она ни была. Я не стану трястись от страха у спасательной шлюпки, пока тонут женщины. Я думаю, Сай, что и вы по зрелом размышлении поступите точно так же. Я в этом просто уверен.— Но как же ваши документы, Арчи? Их-то непременно нужно спасти!Он одарил меня высокомерным взглядом, словно ненормального:— Не понимаю, о чем вы говорите. — И, подавшись вперед, сквозь меня поглядел на старинные часы, негромко тикавшие на дальней стене комнаты. — А теперь, с вашего разрешения…Он поднялся, улыбнулся слегка, уголками губ, и пошел прочь, давая мне понять так же ясно и недвусмысленно, как если бы произнес это вслух, что мне не стоит больше его беспокоить.Итак, я проиграл, и на сей раз окончательно. Арчи погибнет. Первая мировая война неизбежна. Впрочем, я ведь так и не сумел заставить себя до конца поверить, будто мои действия, любые мои действия предотвратят эту громадную войну. И все же, когда я смотрел вслед Арчи, выходившему из комнаты, у меня защипало глаза.Уилли, как же быть с Уилли? Что ж… Десятилетия отделяли его от 2 декабря 1917 года, даты, которую в списке, показанном мне Рюбом Прайеном, сопровождала буква "У". Когда-нибудь мне придется сказать моему сыну Уилли, кто я такой и откуда явился. Ну что же, тогда я попросту предупрежу его об этом дне. Кто предупрежден, тот вооружен, и он сумеет защититься: объявит себя больным в это утро, повернет налево, а не направо, сделает что-то — все равно что — и этим слегка изменит события последующих нескольких часов. Я дам Уилли шанс уберечься.До чего же странно было сидеть в этой тихой, почти безлюдной комнате, и размышлять о таких вещах, и знать то, что знал я, — что первый рейс «Титаника» станет и последним. Воскресной ночью он погрузится в пучину океана, настолько спокойного, что уцелевшие навсегда запомнят сверкание звезд, отражающихся в неподвижной, водной глади. И самое странное, что эта катастрофа — дело лишь нескольких дюймов: если б только лайнер, обходя айсберг, отклонился лишь на самую малость, думал я, вспоминая прочитанное, он сумел бы пройти выше гибельного отрога подводной части, который безжалостно вспорол его стальное чрево. И торжественно вошел бы в гавань Нью-Йорка, с развевающимися на ветру флажками, окруженный почетным эскортом буксиров.Но что же теперь? Я ушел в каюту и просидел там весь день в смятении и растерянности; стюард приносил мне еду. Я знал, что грядет, знал; но что же мне делать? Просто ждать, пока не настанет время войти в спасательную шлюпку, которую, я знал, спустят на воду почти пустой, и бросить на смерть добрую половину тех, кто плыл со мной на «Титанике»?Утром, когда мне осточертел и этот вопрос, и собственная каюта, и вид — из окна с занавесками, а не из иллюминатора — бесконечного серого однообразно плоского моря и пустого горизонта, я принял душ, оделся и начал бриться. Корабельный горнист просигналил завтрак; я поколебался и махнул рукой на еду — я был чересчур взбудоражен, чтобы думать о завтраке. Прошелся по шлюпочной палубе, крытой, но не обогреваемой, продрог и вернулся в тепло, пройдя через вращающиеся двери. У самого выхода светились раскаленным оранжевым светом два электрических обогревателя, и я наслаждался теплом. В курительной на доске объявлений вывешивались сведения о пройденном отрезке пути; я вошел и прочитал вчерашнюю сводку: с полудня четверга до пятницы «Титаник» прошел 386 миль. Какой-то пассажир спросил проходившего мимо стюарда, пройдем ли мы сегодня больше, и тот ответил, что, по его мнению, сегодня лайнер вполне сможет одолеть свыше пятисот миль.— Прошу прощения, стюард, — сказал я, — как бы я мог побеседовать с капитаном Смитом? Это очень важно.— Ну что ж, сэр, в половине одиннадцатого — а сейчас почти половина — он, как обычно, появится на палубе с утренней инспекцией. Полагаю, сэр, это как раз и будет самый подходящий случай.Тогда я снова вышел на палубу и устроился в деревянном шезлонге, наблюдая за почти неощутимым креном лайнера — горизонтальная линия поручней верхней палубы медленно опускалась ниже далекого, опоясавшего нас кольцом горизонта, замирала в таком положении, затем снова так же медленно поднималась. Это монотонное зрелище подействовало на меня успокаивающе, и когда я услышал приближавшиеся голоса инспекции, я уже знал, что сумею подняться и сказать то, что должен был сказать.В мою сторону шли пятеро офицеров во главе с самим капитаном — все в парадной синей форме с отложными воротниками, при медалях. Один из офицеров делал заметки, капитан непрестанно поворачивал из стороны в сторону крупную, очерченную седой бородкой голову, наблюдая, комментируя, кивая и улыбаясь пассажирам, однако стремительно проходя мимо — он явно не был склонен к разговорам, и я заставил себя встать, преградить дорогу офицерам, вынудил свои губы зашевелиться:— Капитан, могу я поговорить с вами? По очень важному делу.Он остановился, внимательно взглянул на меня.— Слушаю вас.— Сэр… капитан Смит… — Господи, как же мне осмысленно изложить все это? — Я обладаю неким… особенным знанием. — Не то! Как же, как мне это сказать?! — Сэр, если вы сохраните прежний курс и скорость, в воскресенье ночью мы столкнемся с айсбергом. Это правда! Я… — И я осекся, потрясенный, — капитан широко улыбался.— О, не беспокойтесь, сэр, не беспокойтесь! — Он небрежно и ободряюще похлопал меня по плечу. — Нам все известно об айсбергах; сейчас как раз их время, и мы уже получили немало предупреждений, верно, Джек? — Он глянул на одного из офицеров.— Так точно, сэр, с «Императрицы Британии» и с «Турели». Сообщают о ледяных полях, отдельных мелких и крупных айсбергах в районе сорока одного градуса пятидесяти минут северной широты и сорока девяти градусов пятидесяти минут западной долготы. Полагаю, сэр, по мере приближения к указанному району число предупреждений возрастет.И этот импозантный, с тщательно подстриженной бородкой, славный капитан одарил меня приятной улыбкой.— Как видите, сэр, мы обо всем предостережены, — сказал капитан Смит, — но тем не менее благодарю вас от всей души. — Он вновь легонько коснулся ладонью моего плеча.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44