Как учили меня в Проекте, Эйнштейн говорил: «Возьмите двух братьев-близнецов, каждый тридцати лет от роду. Отправим одного из них в космический полет в ракете, которая летит со скоростью, близкой к скорости света. Путешествие займет у него пять лет, и вернется он на Землю тридцатипятилетним. Но его близнецу, оставшемуся на Земле, будет к этому времени девяносто, потому что время не постоянно, а относительно — в связи с некоторыми особенностями Вселенной, и для каждого движется по-разному». Сама эта идея казалась абсурдной, но Эйнштейн выдвинул ее именно в таком виде.И доказал, что он прав. Атомные часы, как бы там ни было, точны — они не могут ни спешить, ни отставать даже на тысячную долю секунды. Было изготовлено двое таких часов (что обошлось, естественно, не в один миллион), которые шли тютелька в тютельку, с точностью до миллиардной, а может быть, и до триллионной доли секунды, не помню точно. Одни часы остались на Земле, другие запустили в космос в ракете, летевшей с наивысшей скоростью, какую только возможно было развить в то время. И когда ракета вернулась — это неопровержимый, реальный факт, так и было на самом деле, — часы больше не показывали одинаковое время. Те, что оставались на Земле, ушли на долю секунды вперед — на ничтожнейшую, но неслыханно важную долю секунды. Для часов, летевших в ракете, время замедлилось. Невероятно, немыслимо, но именно так все и было. И те и другие часы на краткий срок существовали в разном течении времени. И когда я сидел в классной комнате Проекта, слушая, как Мартин Лестфогель рассказывает мне о Нью-Йорке 1882 года, я хватался за эйнштейновских близнецов, как за талисман. Если существует такая вещь, как разное течение времени — а она существует, и часы наглядно доказали это, — значит, верна и вся теория Альберта Эйнштейна, и прошлое действительно существует, а как, каким образом — понимать не обязательно. Все, что от меня требуется, — найти дорогу к нему.И вот сегодня, в понедельник утром, я уселся за старый дощатый стол в газетном зале Нью-йоркской Публичной библиотеки и приступил к поискам дороги в прошлое. В новых синих брюках из грубой хлопчатобумажной ткани и в сером свитере с широкой горловиной я чувствовал себя вполне удобно и принялся за первую страницу газеты. В правом верхнем углу ее стояло не «60 центов», а «1 цент», и дата гласила: «12 января 1912 года». Но заголовок — «Нью-Йорк таймс», начертанный знакомым готическим шрифтом, был точно таким же, как в газете, которую я читал каждое утро за завтраком в своей комнате. И точно таким же был девиз, заключенный в рамочку: «Все новости, достойные опубликования».И новости там действительно были. «Франции угрожает политический кризис», — объявлял заголовок передовицы, которую я пропустил без особых угрызений совести. «Ограблен пожилой коммерсант», — сообщалось в другом заголовке, и я прочел, что «вчера вечером на Уотер-стрит четверо мужчин выскочили из подъезда и набросились на Джорджа Эбила, торговца железом. Четверо нападавших принялись душить его, тем временем один из» них обшарил его карманы и забрал золотые часы стоимостью 150 долларов и 50 долларов наличными. Затем грабители стали бить пожилого коммерсанта, которому сравнялось семьдесят два года, по голове и по лицу…" М-да.Я прочел, что Эндрю Карнеги устроил обструкцию комитету Конгресса. Он заявил, что не видит-де ничего зазорного в том, чтобы склонить президента Соединенных Штатов назначить государственным секретарем одного из юристов сталелитейной компании Карнеги. Заявил, что его «личные пожертвования в различные фонды избирательной кампании республиканцев» не имеют ничего общего с тем, что «Ю.С. стил корпорейшн» якобы нарушает антитрестовские законы Шермана. В сущности, он-де вовсе не понимает, что такое антитрестовский закон. Еще Карнеги отрицал, что является главой компании — он только держатель акций, которому, уж так вышло, принадлежат пятьдесят восемь процентов акций. Оказалось, он даже не ведал, чем занимаются его юристы и каковы их обязанности. В колонке редактора цитировали стихотворение:"Если спросят, сколько лет,Спросят имя,Или мненье,Или что-нибудь еще,«Где твой дом?»И «Как здоровье?»,«Ты женат иль холостой?»Или "Ты скажи нам прямо,Сколько будет дважды два?" —Ты в ответ им пой упрямо:"Я не знаю,Ничего не знаю,Ничего — и все слова!"М-да…Минувшим вечером Джек Дорман нокаутировал Юнца Кэшмена, разводится супружеская пара из высшего общества, Уолл-стрит «потрясен» скандалом на бирже… И опять-таки — м-да! Неужели 1912 год так напоминал сегодняшний день? Быть того не может. Доктор Данцигер как-то говорил мне, что поступки людей и газетные новости, создаваемые этими поступками, во все времена остаются, в сущности, одинаковыми, но вот чувства, мысли, убеждения людей… в каждом времени они иные. И я начал искать людей 1912 года между строк ежедневных обыденных новостей, которые они создавали.И понемногу стал находить их. Первый намек на то, как чувствовали и во что верили тогда люди, встретился мне в объявлении магазина «Сакс», озаглавленном «Решения для вас и для нас». Ниже шел длинный столбик примерно такого рода мнений: «Сносить поражение с отвагой, а победу со смирением… Поменьше сетовать и побольше трудиться… Говорить мелким шрифтом и думать заглавными буквами… Помнить, что удар отзывается на ударившем». И так далее и тому подобное — целый столбец избитых фраз, нестерпимо банальных для нашего слуха, который завершал фирменный знак «Сакса».И все же, думал я, автор текста из тогдашнего рекламного агентства и фирма, которая одобрила и оплатила это объявление, по всей видимости, полагали, что хорошо знают своих соотечественников, жителей Нью-Йорка. Стало быть — первый намек? — не предназначалось ли это объявление людям честолюбивым? Надеющимся на лучшее? Бодрым? Оптимистам? Уж наверняка не циникам.И так я принялся и в этой и в других газетах искать то, что могли сказать мне о себе люди из 1912 года. Пропуская преступления, разводы и лжесвидетельства, я читал разделы объявлений и узнал, что трое людей из 1912 года потеряли своих собак, которых звали Таммани, Спорт и Бабблс, породы — французский бульдог, шипперке и мопс. Позже, уходя из библиотеки, я заглянул в справочный зал и прочел статью «Собака» в «Британской энциклопедии» 1911 года издания; там я обнаружил, что на фотографиях эти породы заметно отличаются от тех же пород в наши дни. И когда я вышел по лестнице библиотеки на современную Пятую авеню, ломая голову, где бы поужинать, в моей голове уже рождались первые представления о том, как могли выглядеть тротуары Нью-Йорка в 1912 году — теперь я знал, кого водили по ним на поводках.Всю эту неделю, каждый день, не считая обеда и одного-двух перерывов на кофе, я читал — стараясь не слишком часто вспоминать о доме — «Таймс», «Геральд», «Уорлд», «Телеграм», «Экспресс». Год 1909, 1910, 1911, 1912, 1913… Я находил там статьи, которые мог бы и пропустить, да не хватало силы воли. Так я узнал, что Томас Эдисон изобрел метод изготовления мебели из бетона; к статье прилагались фотографии, и одна из них показалась мне превосходной. Заметил я, однако, и то, как часто попадались рекомендации по небольшим музыкальным произведениям. И как часто рекламировались фортепиано. Похоже, эти люди сами сочиняли музыку.Краткий рассказ о дорожной аварии, где «на углу Хьюстон-стрит и Второй авеню трамвай, следовавший по Второй авеню, врезался в конку», поведал мне, что девятнадцатое столетие, в котором жили мы с Джулией, сталкивалось тогда с началом двадцатого.В поезде Пенсильванской железной дороги, следующем до Кливленда, был библиотечный вагон. Отдел рекламы оборудования для контор и учреждений, где были изображены новейшие письменные столы-бюро с откидывающейся крышкой, помог мне заглянуть в контору 1912 года. А объявление, гласившее, что «шкафчик для хранения документов фирмы „Деми Юнит“ — воистину multum in parvo многое в малом (лат.)

для личного кабинета», рассказало мне, что автор рекламы в 1912 году мог рассчитывать на то, что бизнесмены хоть отчасти знакомы с латынью. И это наводило на мысли об исчезнувшей уже системе образования, которая выпускала людей, знавших географию, арифметику, правописание, историю Америки, латынь и даже, возможно, греческий.Я обнаружил, как именно считала должным относиться к своим клиентам «Бруклинская компания наземных транспортных сообщений», потому что эта компания постоянно печатала объявления о вещах, забытых пассажирами. И передо мной возникало видение пустых сидений вагонов надземки и трамваев, на которых в изобилии валялись «очки, небольшой сверток нот, саквояж, почтовая бумага, детская бутылочка, котелки, дамская сумочка из бархата». И я узнавал, что люди выходили из вагонов в своих нарядах 1912 года, забывая «связку писем, муфту, мужское пальто, записную книжку, дамские сумочки, галоши, кошелек, книгу, нож»… И гадал, почему все время так неустанно рекламируется шампанское. Была ли в 1912 году кока-кола? Из сообщений о погоде я узнал, что весь февраль 1912 года выдался «не по сезону мягким, весенним и почти летним, что необычно для Нью-Йорка».Газеты, журналы, даже коммерческие издания… В конце концов мне осточертели и они, и сидение в библиотеке. Я начал брать книги на дом и теперь поднимался в свой номер на лифте отеля «Плаза», везя под мышкой «Девушку из Лимберлоста» Джина Стреттон-Поттера, «Вахты капитана Уоррена» Джозефа С.Линкольна, «Тракстон Кинг, или История Граустарка» Джорджа Барра Маккатчена, «Дом веселья» Эдит Уортон… И все книги — с цветными иллюстрациями на обложках.А потом подолгу, сидя после завтрака в кресле в своем номере, или на скамейке Центрального парка, или в постели, где приходилось низко наклоняться вперед, ловя свет лампы, которую исхитрились установить именно так, чтобы свет ни в коем разе не попал на книжку, я читал и читал что-нибудь в этом роде:«То был высокий, сухощавый и мускулистый молодой человек с лицом настолько обветренным и посмуглевшим, что казалось, поддайся вы непреодолимому искушению потрогать его, на ощупь оно окажется жестким, как продубленная кожа».Далее на той же странице:«Этот высокий молодой человек в панаме и сером фланелевом костюме был Тракстон Кинг, прирожденный путешественник и вечный искатель сокровищ Романтики. Поблизости от Центрального парка, на одной из фешенебельных улиц стоял дом, принадлежавший его отцу, а до того деду, — дом, в котором Тракстон не был уже два с лишним года».Где же он был все это время?«Мы встретились с ним — что было счастливой случайностью, потому что на самом деле мы не искали его, — после двух лет чудесных, но разочаровавших его приключений в дебрях Азии и по всей Африке. Он повидал Конго и Евфрат, Ганг и Нил, Янцзы и Енисей; он поднимался в горы Абиссинии и Сиама, Тибета и Афганистана; он не раз охотился в джунглях, и на него не раз охотились низкорослые темнокожие туземцы, не говоря уж о множестве мелких стычек, выпавших ему в городах и поселениях Востока…» Но: «Нигде не нашел он и следа Романтики».Однако: «К искреннему своему изумлению узнал он, что где-то далеко на мерцающем востоке есть страна, которая зовется Граустарк». И, добравшись до Граустарка, он вскоре разговорился со стариком, который вдруг горделиво выпрямил согбенную спину. «Я королевский оружейник, сэр! Мои клинки носит знать, а не солдаты, и я счастлив этому…»Понимаю. Это, наверно, традиция.«Мой прадед ковал клинки для принцев столетие назад. Сын мой будет ковать их после того, как я сойду в могилу, а затем ремесло перейдет к его сыну. Я, сэр, выковал дивный клинок с золотой рукоятью и ножнами, и маленький принц носит его по торжественным дням. Два года ушло у меня на этот клинок, и нет равного ему по красоте… Рукоять его усыпана рубинами и брильянтами, которые стоят 50.000 гаввос…»Пару страниц спустя Тракстон Кинг встречает «юную девушку поразительной красоты», и «в глубине его впечатлительного разума росла отчетливая надежда, что это дивное юное создание с мечтательным взором — не простая продавщица. В один краткий миг встречи ощутил он в ней внешность и осанку истинной аристократки».Что ж, я не стал читать книгу от корки до корки, но что скажете вы о такой истории? Она не слишком похожа на то, что нам показывают по телевизору, но разве от этого в нее меньше верится? В конце концов, разве автомобиль действительно может воспарить над гребнем холма в десяти метрах над асфальтом и, пролетев по воздуху, приземлиться на все четыре колеса без малейшего ущерба? Романы о Граустарке пользовались бешеным успехом в первые годы нашего столетия, но я не думаю, чтобы люди, читавшие их, относились к ним более серьезно, чем мы относимся к большинству произведений современной развлекательной индустрии. Закрыв эту книгу — я сидел тогда на скамейке Центрального парка, откуда виден был отель «Плаза», — я посмеивался, но тем не менее думал, что мне понравились бы люди, которым нравился Тракстон Кинг. Но неужели и в самом деле «простые продавщицы» — низшие существа по сравнению с «истинными аристократками»? И 1912 год был временем, когда еще жили социальные предрассудки, ничем не потревоженные и никем не искореняемые?Люди, которых я искал, читали не только легкий развлекательный хлам — они читали и Эдит Уортон. И в книге «Дом веселья», которую я начал читать как-то утром в своей комнате после завтрака в кафе, молодая женщина двадцати девяти лет ожидает на вокзале Грэнд-сентрал (мне пришлось сделать паузу и напомнить себе: это не нынешний Грэнд-сентрал, а небольшое кирпичное здание, которое знали мы с Джулией) поезда, которого все нет и нет. Она встречается со знакомым молодым человеком и принимает его приглашение выпить чаю в его квартире, неподалеку от вокзала. В квартире: "Лили со вздохом опустилась в одно из потертых кожаных кресел.— Как же это приятно — иметь собственную квартиру, целиком в своем распоряжении! Что за несчастье быть женщиной!"Молодой человек отвечает:"— Но ведь известно, что даже женщинам бывает доступна привилегия отдельной квартиры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44