Проходивший мимо туземец сказал моей жене, что она молится. Может быть, она не столько молилась, сколько протестовала; может, то была церемония, потому что ящик был уже обречен — ему предстояло расстаться с зеленым целебным деревом, священным местом и праведными служителями, достаться язычнику, пересечь три моря, прибыть на землю, находящуюся под шутовским колпаком собора Святого Павла, оказаться в доме, где слышится песенка о Лилли Бридж, там с него будет стирать пыль британская горничная, и возможно, гул Лондона будет казаться ему шумом океана у рифов. Не успели мы закончить ужин, как Ченч начал свое путешествие, и один из «газет» уже поставил ящик на мой стол в подарок от Тембинока.Я поспешил во дворец поблагодарить короля, но предложил возвратить ящик, так как не мог допустить страданий больных на острове. Тембинок поразил меня своим ответом. Оказалось, что у Терутака есть на всякий случай еще три-четыре ящика; его нежелание расставаться с одним из них и ужас, поначалу написанный на всех лицах, были вызваны не перспективой лишения источника исцеления, а преклонением перед Ченчем. Я проникся гораздо большим почтением к власти короля, который смог мгновенно и бесплатно добиться святотатственной любезности, которой я тщетно домогался с помощью больших денег! Однако теперь передо мной встала нелегкая задача — я считал, что Терутан не должен страдать из-за своей добродетели, и я должен был убедить короля разделить мою точку зрения, позволить мне обогатить одного из его подданных и (что было еще затруднительнее) заплатить за полученный подарок.Ничто не выказывает короля в более благоприятном свете, чем то, что я добился успеха. В принципе Тембинок был против; когда я назвал сумму, он вскрикнул с презрительным неудовольствием: «Большие деньги!» Но его сопротивление не было серьезным, и, выплеснув свое дурное настроение, он сказал: «Хорошо. Заплати ему. Много лучша».С этим разрешением я отправился в лазарет. Уже наступила ночь, прохладная, темная, звездная. Терутак лежал рядом с женой на циновке у костра из дров и ореховой скорлупы. Оба они улыбались: страданию пришел конец, власть короля успокоила (надо полагать) их мятежную совесть; и я получил приглашение сесть с ними и выкурить ходившую по кругу трубку. Я сам слегка растрогался, положив пять золотых соверенов в руку колдуна, но Терутак не проявил никаких чувств, вернул их, кивнул на дворец и назвал имя Тембинока. Когда мне удалось все объяснить, сцена переменилась. Терутак, долгое время рыбачивший вместе с шотландцами, выразил удовлетворение сдержанно, но жена его засияла; при этом присутствовал некий старец, видимо, ее отец, которому все хорошо объяснили. У него глаза выкатились из орбит. «Каупои, каупои — богач, богач!» — срывалось с его уст, словно припев; и он не мог встретиться со мной взглядом без глупого смеха.Я теперь пойду домой, оставив эту семью возле костра радоваться неожиданному богатству и обдумать столь странный день. Я старался вознаградить добродетель Терутака и добился своего. Я разыгрывал из себя миллионера, вел себя отвратительно, а потом в какой-то мере загладил собственную глупость. Теперь у меня был ящик, я мог открыть его и заглянуть внутрь. В нем находились миниатюрная циновка и белая раковина. На другой день я спросил о ней Тамаити, и он объяснил, что это не совсем Ченч, а ячейка или тело, где он иногда пребывает. На вопрос, для чего там циновка, он негодующе ответил: «А вам зачем матрацы?» Вот вам и скептический Тамаити! Но островной скептицизм существует лишь на словах. Глава седьмаяКОРОЛЬ АПЕМАМЫ Таким образом, на острове все, даже служители богов, покорны слову Тембинока. Он может дать и отнять, может убить, может успокоить совесть принципиальных и делать все (очевидно) за исключением вмешательства в приготовление черепахи. «Я обладаю властью», — его излюбленное присловье, оно звучит во всех разговорах, эта мысль преследует его и всегда свежа, и когда расспрашивает и думает о чужих странах, он поднимает взгляд с улыбкой, напоминая собеседникам: «Я обладаю властью». Наслаждается он не только ее обладанием, но и применением. Он радуется извилистым и жестким путям правления, как спортсмен состязаниям или художник своему искусству. Ощущать свою власть, пользоваться ею, приукрашивать свой остров и картину островной жизни в соответствии с собственным идеалом, вовсю наживаться на труде островитян, расширять свой уникальный музей — вот на что он с удовольствием тратит все силы. Я ни разу не видел человека, более упорного в обычной профессии.Было бы естественно предположить, что королевская власть непрестанно переходит по наследству в течение многих поколений. Отнюдь нет, началось это совсем недавно. Я уже учился в школе, когда Апемама была еще республикой, управлялась шумным советом старейшин и раздиралась непримиримой враждой. И Тембинок никакой не Бурбон, скорее, сын Наполеона. Разумеется, он знатного рода. На Тихоокеанских островах человеку не следует стремиться к власти, если он не обладает длинной родословной, в истоках — мифической. И наш король считает себя в родстве с большинством знатных семейств архипелага, ведет свой род от акулы и героической женщины. По указанию оракула она уплыла для встречи со своим отвратительным любовником так далеко, что не стало видно земли, и приняла в море семя предопределенного семейства. «Я думать ложь», — выразительно комментирует король эту легенду, однако гордится ею. После этого блистательного начала счастье рода, видимо, пошло на убыль; Тенкорути, дед Тембинока, был вождем деревни на севере острова. Острова Куриа и Аранука.были еще независимы; Апемама была ареной опустошительной вражды. В течение всего этого бурного периода истории фигура Тенкорути остается памятной. На войне он был быстр и жесток, захватил несколько городов, и все их жители до единого человека были перебиты. В мирной жизни его надменность была неслыханной. Когда собирался совет старейшин, он входил в Дом Совета, высказывался и уходил, не дожидаясь, чтобы ему ответили. Здравый смысл гласил: пусть другие спорят в меру своей глупости. Его боялись, ненавидели, и это доставляло ему радость. Поэтом он не был, ни познания, ни искусства его не интересовали. «Мой дед знай один вещь, знай хорошо», — заметил король. В какое-то затишье своих споров старейшины Апемамы отважились на завоевание Апемамы, и этот неотесанный Гай Марий был избран главнокомандующим объединенных войск. Ему сопутствовал успех, острова были покорены, и Тенкорути вернулся к своему правлению, прославленный и ненавидимый. Скончался он примерно в 1860 году семидесятилетним и совершенно непопулярным. Он был рослым и худощавым, говорит его внук, выглядел очень дряхлым и «ходи все равно, как молодой». Этот самый наблюдатель сообщил мне многозначительную подробность. Все люди, пережившие ту суровую эпоху, были обезображены шрамами от нанесенных копьем ран, на теле этого искусного бойца не было ни единого. «Я видеть старика, копьем его нет», — сказал король.Тенкорути оставил двух сыновей, Тембаитаке и Тембинатаке. Тембаитаке, отец нашего короля, был невысоким, полноватым поэтом, хорошим генеалогистом и в какой-то степени воином; кажется, он воспринимал себя всерьез и, пожалуй, вряд ли сознавал, что был креатурой и питомцем своего брата. Между ними не существовало и тени разногласий: наиболее значительный из обоих был весьма деятельным и довольствовался вторым местом, во время войны принимал на себя самую трудную задачу, в мирное время вел все важные дела, и когда брат ругал его, молчал, глядя в землю. Был, как и Тенкорути, рослым, худощавым и быстрым ходоком — на островах Гилберта это редкая черта. Обладал всеми совершенствами. Знал волшебство, был лучшим генеалогистом своего времени, поэтом, умел танцевать, мастерить каноэ и оружие; и знаменитая апемамская мачта, на одно сочленение выше грот-мачты полностью оснащенного судна, была создана им. Но это были побочные занятия, ремеслом этого человека была война. «Когда мой дядя идти на война, он смеяться», — сказал Тембинок. Тембинатаке запретил военные действия туземцев; его люди должны были сражаться на открытом пространстве и побеждать или быть побитыми в рукопашной схватке; смелость его вдохновляла сторонников, а быстрота ударов сломила сопротивление трех островов. Он сделал своего брата правителем, племянника оставил абсолютным монархом. «Мой дядя сделал все легко, — сказал Тембинок. — Я больше король, чем мой папа, я обладаю властью», — произнес он с огромным удовольствием.Таков портрет дяди, нарисованный племянником. Рядом с ним я могу поставить другой, созданный иным художником, который часто — можно сказать, всегда — восхищал меня романтическим вкусом в повествовании, но не всегда — и можно сказать, не часто — убеждал меня в своей правдивости. Я так долго лишал себя превосходного материала из этого источника, что начал думать, не пора ли вознаградить себя за хорошее решение, и его рассказ о Тембинатаке настолько совпадает с королевским, что вполне может оказаться (надеюсь, что так и есть) отражением фактов, а не (подозреваю, что так и есть) приятной игрой воображения, превосходящего воображение матроса. А. — пожалуй, мне лучше называть его так — шел по острову в сумерках в северную сторону, и путь привел его в довольно большую освещенную деревню, пришельцу показали дом вождя, он попросил разрешения отдохнуть и выкурить трубку. «Садись, кури, умойся, поешь и ложись спать, — ответил вождь, — а завтра пойдешь дальше». Принесли еду, была прочитана молитва (то были краткие дни христианства), вождь молился красноречиво и как будто искренне. А. весь вечер сидел и любовался этим человеком при свете пламени очага. Он был шести футов ростом, худощавым, пожилым и производил впечатление необычайно воспитанного и властного человека. «Казалось, он может убить тебя смеясь», — сказал А., повторяя одно из королевских выражений. И еще вот что: «Я читал книги о мушкетерах, и он напомнил мне Арамиса». Таков портрет Тембинатаке, начертанный опытным выдумщиком.Мы слышали много рассказов о «моем папе», но ни слова о дяде, пока до нашего отплытия не осталось два дня. С приближением этого времени Тембинок сильно изменился, стал мягче, меланхоличнее и доверчивее. Он вздумал старательно объяснить моей жене, что хотя понимал, что по естественному закону должен лишиться отца, но не думал об этом, пока не пришло время смерти; и теперь, когда должен расстаться с нами, повторяется то же самое. Однажды вечером мы устроили на насыпи фейерверк. Дело это было невеселым, всех угнетало сознание разлуки, и разговор не клеился. Король был особенно удручен, сидел с безутешным видом на циновке и часто вздыхал. Внезапно из толпы вышла одна из жен, подошла к нему, молча поцеловала его и беззвучно вернулась обратно. Так европейцы могут ласкать только безутешного ребенка, и король принял эту ласку с детской простотой. Вскоре после этого мы попрощались и ушли, но Тембинок задержал мистера Осборна, постелил рядом с собой циновку и сказал: «Садись. Я чувствовать плохо, я хочу поговорить». Осборн сел рядом с ним. «Хочешь пива?» — спросил король. И одна из жен принесла бутылку. Сам он пить не стал, сидел, вздыхая, и курил пеньковую трубку. «Мне очень жаль, вы уезжать, — наконец сказал он. — Мисс Стливенс он хороший человек, женщина он хороший человек, парень он хороший человек, все хороший человек. Женщина он умный, все равно как мужчина. Моя женщина (глянув при этом на жен) он хороший женщина, но очень умный. Я думать мисс Стливенс он богатый человек, все равно как я. Все уплывают шхуна. Моя очень жаль. Мой папа он ушел, мой дядя он ушел, мой братья он ушел, мисс Стливенс он ушел: все ушел. Твоя раньше не видеть король плакать. Король он такой же человек: ему плохо, он плакать. Моя очень жаль».Утром вся деревня говорила о том, что король плакал. Мне он сказал: «Вчера вечер я не мог говорить много здесь, — и приложил руку к груди. — Теперь вы уходить все равно как моя семья. Мой братья, мой дядя ушел. И вы все равно». Это было сказано чуть ли не со страстным унынием. И тут я впервые услышал, что он упомянул дядю, собственно, впервые употребил это слово. В тот же день он прислал мне в подарок двое лат, сплетенных на островной манер из пальмовых волокон, тяжелых и крепких. Одни носил Тенкорути, другие Тембаитаке; подарок был принят с благодарностью, и по возвращении посланца король отправил еще третий — латы Тембаитаке. Это возбудило мое любопытство, я попросил сведений об этих трех латоносцах, и король с удовольствием углубился в уже приведенные подробности. Странно было, что раньше он так много рассказывал о своей семье и ни разу не упомянул о том родственнике, которым явно больше всего гордился. Нет, более того, до сих пор он похвалялся отцом, после этого об отце почти не говорил, и достоинства, за которые восхвалял отца, теперь были отнесены к кому и положено — к дяде. Такое смешение может быть вполне естественным среди островитян, которые всех сыновей деда именуют общим словом «отец». Но у Тембинока дело обстояло не так. Теперь, когда лед был сломан, слово «дядя» не сходило с его уст, если раньше он готов был их смешивать, то теперь старался проводить между ними различие, и отец постепенно превращался в обычного самодовольного человека, а дядя возвышался в полный рост как герой и основатель государства.Чем больше я слышал и обдумывал, тем больше поведение Тембинока интриговало и занимало меня. И объяснение, когда оно было получено, могло бы поразить воображение драматурга. У Тембинока было два брата. Один, уличенный в частной торговле, был изгнан, затем прощен, живет по сей день на острове и является отцом предполагаемого наследника, Пола.У другого надежды на прощенье нет. Я слышал, у него была интрижка с одной из королевских жен, что вполне возможно на этом романтическом архипелаге. Была попытка начать войну, но Тембинок опередил мятежников, виновный брат бежал, уплыв на каноэ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41