Они выправили суденышко и, хотя оно было полно воды, посадили ребенка на борт. Грот их унесло, но катер все же кое-как шел под кливером, Франсуа с женщиной поплыли к корме и стали перекладывать руль вручную. Холод был немилосердным, усталость со временем становилась чудовищной, и в этом заповеднике акул их преследовал страх. Франсуа-полукровка не раз готов был бросить все и сдаться, однако женщина, в жилах которой струилась кровь пловцов и ныряльщиков, поддерживала его ободряющими словами. Мне вспомнилась одна гавайка, которая плыла вместе с мужем страшно сказать сколько миль по бурному морю и в конце концов вышла на берег с его мертвым телом в руках. Около пяти вечера, проведя в воде девять часов, Франсуа с женой достигли земли в Ротоаве. В доблестной битве была одержана победа, и тут же проявилась более детская сторона туземной натуры. Они поужинали, потом рассказывали вновь и вновь о своем приключении, при этом с их одежды капала вода, тело женщины, которой миссис Стивенсон помогла переодеться, было холодным, как камень, а Франсуа, облачась в сухую хлопчатобумажную рубашку и брюки, весь вечер сидел у меня на полу, между раскрытыми дверями на сквозняке. Тем не менее Франсуа, сын француза, прекрасно говорит по-французски и производит впечатление умного человека.Мы сперва подумали, что священник, верный своему евангельскому призванию, одевает нагих от избытка. Потом выяснилось, что Франсуа пользуется собственными вещами. И одежда, и сундук, и дом принадлежат ему. В сущности, мы были его квартирантами. Однако обратите внимание, что он стоял на веранде, пока Таниера пытался неумелой рукой открыть замки; и даже теперь, когда его статус раскрылся, он проявил себя хозяином лишь в том, что развесил сушиться на заборе одежду своей семьи. Таниера по-прежнему оставался другом дома, кормил кур, навещал ежедневно нас, а Франсуа, пока был там, держался с застенчивой отчужденностью. И вот что еще более странно. Поскольку Франсуа лишился всего груза, бывшего в катере, полутонны копры, топора, посуды, ножей и одежды — и теперь ему приходилось, так сказать, начинать все с нуля, и насущная мука не была куплена, — я предложил ему авансом выдать то, что причиталось в виде квартирной платы. К моему нескончаемому удивлению, он отказался, выдвинув в качестве причины отказа — если можно назвать причиной сбивающее с толку заявление — то, что Таниера его друг. Друг, заметьте, не кредитор. Я навел на этот счет справки, и меня заверили, что Таниера, изгнанник на чужом острове, может быть должником, но уж никак не кредитором.Однажды на рассвете нас разбудила какая-то суета во дворе, и мы обнаружили, что к нам внезапно нагрянула высокая худощавая старая туземка, одетая во вдовий траур. С первого взгляда было видно, что это прилежная домохозяйка, практичная, бурлящая энергией, с прекрасными чертами характера. Туземного в ней не было ничего, кроме кожи; этот тип весьма распространен и повсюду пользуется уважением. Приятно было смотреть, как она носится по двору, осматривает кур и растения, поит, кормит, подрезает, становится сердитой, целеустремленной владелицей. Когда она пошла к дому, наши симпатии поубавились, когда она подошла к разбитому сундуку, я готов был провалиться сквозь землю. Мы обменялись всего несколькими словами, но все еще худощавое тело само говорило с красноречивым негодованием. «Мой сундук! — восклицало оно с ударением на притяжательном местоимении. — Мой сундук взломан! Хорошенькое дело!» Я поспешил возложить вину на кого следовало — Франсуа с женой — и тем самым не улучшил, а лишь ухудшил положение дел. Женщина повторяла эти имена сперва с удивлением, потом с отчаянием. Некоторое время она казалась ошеломленной, потом принялась опорожнять сундук, складывать на пол вещи и откровенно подсчитывать размеры опустошения, которое нанес Франсуа. Вскоре после этого мы видели ее в бурном объяснении с Таниерой, тот, казалось, смиренно слушал, будто виноватый.Итак, судя по всему, наконец-то появилась моя домовладелица, она полностью показала себя хозяйкой. Следовало мне обратиться к ней по еще неясному вопросу о квартплате? Я прибегнул к помощи некоего советчика. «Вздор! — воскликнул советчик. — Она старуха, мать. Дом не ее. По-моему, он принадлежит этому человеку», — и указал на одну из цветных фотографий на стене. Тут у меня пропало всякое желание понять что-нибудь, и когда настало время отъезда, я в зале судебных заседаний архипелага с величественного одобрения временного губернатора честно вручил квартплату Таниере. Он был доволен, я тоже. Но он-то был здесь с какого боку? Мистер Донат, исполнявший обязанности судьи, знавший законы, не смог пролить свет на эту тайну; от простого частного человека со склонностью к писательству нельзя ждать большего. Глава четвертаяХАРАКТЕРНЫЕ ЧЕРТЫ И СЕКТЫ ЖИТЕЛЕЙ ПАУМОТУ Самый внимательный читатель должен был заметить перемену атмосферы после Маркизских островов. Полный имущества дом, суетливая домохозяйка, считающая свои пожитки, серьезный, образованный пастор, долгая борьба за жизнь в лагуне — это черты совершенно иного мира. Я читал в одной брошюре (не стану называть фамилии автора), что маркизцы очень похожи на паумотцев. Однако считаю два этих народа, хоть и обитающих рядом, диаметрально противоположными среди полинезийцев. Маркизцы определенно самые красивые из всех народов земли и одни из самых высоких — паумотцы в среднем ниже их на добрый дюйм и некрасивые; маркизцы щедрые, ленивые, равнодушные к религии, по-детски потакающие своим желаниям, а паумотцы жадные, трудолюбивые, предприимчивые, склонны к религиозным спорам и несколько аскетичны.Однако всего несколько лет назад жители этого архипелага были коварными дикарями. Острова их можно назвать островами сирен, как из-за привлекательности для проплывающего моряка, так и опасностей, которые ждут его на берегу. Даже по сей день на некоторых отдаленных островах опасность сохраняется; и цивилизованный туземец страшится высаживаться там на берег и не решается общаться со своим отсталым братом. Но за исключением этих островов в настоящее время та опасность стала воспоминанием. Когда наше поколение было еще в колыбели и комнате для игр, она была реальностью. Например, между 1839 и 1840 годами к острову Хао было очень опасно приближаться, суда там захватывали, членов команды уводили. Уже в 1856 году шхуна «Сара Энн» отплыла из Папеэте и бесследно исчезла. На борту ее были женщины и дети, жена капитана, няня и младенец, кроме того, двое юных сыновей некоего капитана Стивена, отправлявшихся на материк в школу. Решили, что судно погибло во время шторма. Год спустя капитан «Джулии», проплывавший вдоль побережья острова, называемого то Блай, то Лагуна, то Тематанги, увидел следующих по курсу его шхуны вооруженных туземцев, одетых в разноцветные ткани. У него сразу же возникло подозрение; мать пропавших детей была щедра на деньги; когда одна экспедиция обнаружила деревню покинутой и вернулась, сделав несколько выстрелов, эта женщина снарядила другую и сама отправилась с ней. Никто не появился приветствовать их или оказать им сопротивление, какое-то время они бродили среди покинутых хижин и пустых рощ, потом разбились на два отряда и стали прочесывать из конца в конец панданусовые джунгли острова. На месте высадки остался всего один человек — Теина, вождь острова Анаа, предводитель вооруженных туземцев, составляющих военную силу экспедиции. Товарищи его разошлись в разные стороны для тщательной разведки, и стояла полная тишина. Она-то и принесла гибель островитянам. До слуха Теины донеслось постукивание камней. Он поглядел туда, готовясь увидеть краба, но вместо этого увидел коричневую человеческую руку, которая высовывалась из трещины в земле. Его крик вернул поисковые отряды и возвестил прятавшимся под землей злодеям их судьбу. Злодеев оказалось шестнадцать, притаившихся в пещере среди человеческих костей и необычайных, жутких редкостей. Одной из них была голова с золотистыми волосами, видимо, принадлежавшая жене капитана; другой — половина тела европейского ребенка, высушенная на солнце и насаженная на палку наверняка с какой-то колдовской целью.Паумотец жаждет разбогатеть. Он копит, жадничает, закапывает деньги в землю, страшится оказаться без работы. За доллар на брата двое туземцев с рассвета до темноты чистили нам медную обшивку подводной части нашей шхуны. Они были неутомимыми и непринужденными в воде — иногда во время работы курили трубки, курильщик временами погружался в воду, и только чашечка трубки оставалась над ее поверхностью; странно было думать, что они ближайшие родственники неумелым маркизцам. Но паумотец не только копит, жадничает и работает, он крадет или, точнее, мошенничает. Он никогда не отрицает долга, только прячется от кредитора. Он всегда просит аванс, как только получает его, исчезает. Он знает ваше судно; когда оно подойдет к одному острову, он сбежит на другой. Вы думаете, что знаете его имя, он уже сменил его. Преследование в той бесконечности островов бессмысленно. Результат можно предсказать без труда. В одном правительственном докладе предлагалось даже фотографировать должника для обеспечения уплаты долга; а недавно в Папеэте были проданы кредиты жителям Паумоту на сумму quatre cent mille francs pour moins de mille francs четыреста тысяч франков меньше, чем за тысячу франков (фр.)

. И даже на таких условиях покупка считалась рискованной; лишь тот человек, который совершил ее и обладал особыми возможностями, мог отважиться дать так много.Паумотец искренне привязан к родным. Иногда мужа и жену объединяет трогательная любовь. Дети, пока они живы, полностью управляют ими; когда умирают, их кости или мумии зачастую ревниво сохраняются и перевозятся с атолла на атолл в странствиях семьи. Мне говорили, что во многих домах на Факараве мумии детей заперты в сундуках; услышав это, я не без настороженности поглядел на те сундуки, что стояли у моей кровати; не исключено, что и в шкафу лежал маленький скелетик.Кажется, этот народ находится на верном пути к выживанию. Я имел возможность просмотреть списки населения пятнадцати островов и обнаружил на 1887 год соотношение 59 рождений на 47 смертей. Если из пятнадцати выбросить три, на оставшихся двенадцати окажется утешительное соотношение 50 рождений на 32 смерти. Давняя привычка к тяготам и работе, несомненно, объясняет контраст с маркизскими данными. Паумотец кроме этого обнаруживает определенную заботу о здоровье и начатки санитарной дисциплины. Открытый разговор с этими откровенными людьми играет роль «Акта об инфекционных болезнях», люди, приезжающие на незнакомые острова, с беспокойством спрашивают, все ли здесь здоровы, и если кто-то подхватывает сифилис, эта болезнь успешно лечится местными травами. Подобно своим соседям-таитянам, у которых, видимо, позаимствовали это заблуждение, они воспринимают проказу с относительным равнодушием, слоновую болезнь — с чрезмерно большим страхом. Но в отличие от таитян их страх принимает форму самозащиты. Каждый пораженный этой мучительной и обезображивающей болезнью должен жить на краю деревни, не пользоваться дорогами и тропинками, передвигаться между домом и своей плантацией кокосовых пальм только по воде, след его ноги считается заразным. Фе'эфе'е, будучи болотным существом и разносчиком малярии, не водится на атоллах. Эта болезнь распространена только на островке Макатеа, где лагуна превратилась в болото. Болеют многие; они лишены (если мистер Уилмот прав) многих общественных благ, и считается, что они тайком мстят за это. Выделения больных считаются очень ядовитыми. Рассказывают, что рано поутру старые и злобные люди потихоньку приходят в спящую деревню и украдкой мочатся у дверей домов, где живут молодые. Таким образом они распространяют болезнь, таким образом губят здоровье и красоту тех, кому завидуют. Отвратительный ли это факт или еще более отвратительный вымысел, они в равной мере отражают характерные для паумотца активность и злобу.Архипелаг этот разделен главным образом между двумя религиями — католиками и мормонами. Они гордо взирают друг на друга с напускным видом твердости в вере, однако твердость эта призрачная, состав их приверженцев постоянно меняется. Мормон благоговейно посещает мессу, католик внимательно слушает мормонскую проповедь, и завтра каждый может переменить убеждения. Один человек пятнадцать лет был столпом римской церкви; когда его жена умерла, он счел, что религия, неспособная спасти твою жену, плоха, и перешел в мормоны. По словам одного сведущего человека, католичество предпочтительнее в добром здравии, но когда приходит болезнь, считается разумным отойти от него. У мормона вероятность поправиться составляет пять к шести; у католика надежды мало; возможно, мнение это основано на утешительном обряде соборования.Мы все знаем, что представляют собой католики, как на Паумоту, так и в Европе. Но паумотский мормон кажется совершенно особым явлением. Он берет только одну жену, пользуется протестантской Библией, придерживается протестантских обрядов, воздерживается от спиртного и табака, принимает крещение, будучи взрослым, и после каждого публичного греха вновь крестит отступника. Я разговаривал с Махинуи, которого нашел хорошо знающим историю американских мормонов, и он заявил, что между ними и паумотскими нет никакой связи. «Pour moi, — сказал он с деликатной снисходительностью, — les Mormons ici un petit Catholiques» Для меня мормоны — католики-дети (фр.)

. Несколько месяцев спустя мне представилась возможность проконсультироваться с соотечественником, старым шотландцем, давно поселившимся на Таити, но все еще жившим представлениями родины. «Почему они называют себя мормонами?» — спросил я. «Дорогой мой, я и сам хотел бы это знать! — воскликнул он. — Судя по тому, что я слышал об их учении, против него нечего сказать, и жизнь их безупречна». Однако, несмотря на все это, они мормоны, но раннего ответвления;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41