- Успехов вам! - пожелал водитель и уехал.
В коробке лежали: увесистый вороненый инструмент с милыми деревянными
"щечками", три снаряженных обоймы и изящное ременное сооружение для
ношения инструмента под мышкой. Виктор скинул куртку, приспособил
сооружение на левое плечо, воткнул в него пистолет и вышел в коридор
посмотреть на себя в зеркало. Вроде ловко. Вернулся в комнату, надел
куртку и опять глянул на свое отражение. Вроде незаметно.
Хозяин дома, режиссер-философ, давно хотел заполучить сценариста
Кузьминского для того, чтобы тот сделал чисто техническую работу: сценарно
записал его планетарного масштаба, замысел, который, воплотившись в
гениально снятый фильм, потрясет всю мировую кинематографическую
общественность. Сегодня он Кузьминского заполучил.
Третий час шел разговор, определенный по началу как предварительный.
Но режиссер разошелся и перевел разговор в монолог. Забыв накормить ужином
и напоить чаем гостя, режиссер прыгал, как обезьяна, изображая энергию
действия, несдержанно мимировал лицом, воспроизводя могучие страсти, играл
голосом, передавая глубину будущих диалогов.
Подходило расчетное время. Виктор, не скрываясь, стал поглядывать на
часы - было без четверти двенадцать - давал понять, что пора и
закругляться. Но режиссер не то что не замечал, не хотел замечать,
продолжая темпераментно орать. Вот он, телефонный звонок. Звякнул один раз
и умолк. Виктор встал с дивана, потянулся и перебивая режиссера,
резюмировал:
- Мне все ясно, Юрик. Одного боюсь, подниму ли я это. Дай мне сутки
на размышление.
- Нечего думать, Витя! Все уже придумано. Запиши, и мы сделаем такую
картину! - какую картину они сделают режиссер словами выразить не мог. Он
сжал оба кулачка и затряс ими. Виктор уже был в прихожей.
Последняя ночная теплынь этого лета встретила его на воле. Виктор
вышел через арку на улицу и посмотрел чуть вниз туда, куда полого сбегала
эта улица. До самой площади, на которой высился резной фаллос,
символизирующий некий свершившийся много лет назад акт между Россией и
Грузией, не было ни единой души. Виктор пересек проезжую часть и от нечего
делать стал изучать окна дома, который только что покинул. Кооперативный
этот дом населили кинематографисты, вечно воюющие со стадностью. И поэтому
окна были разные: со старинными люстрами (такой нет ни у кого!), с
шелковыми абажурами (на заказ из батика, привезенного хозяином из
загадочного Таиланда), причудливыми бра и торшерами (произведениями
последнего на Москве мастера золотые руки). Уютно, уютно жили
принципиальные борцы за высокое киноискусство.
Резкий крик донесся снизу и тут же сдавленно прекратился. Скрываясь
от света резких фонарей в тени тротуарных деревьев, Виктор осторожно пошел
туда, откуда донесся крик. Вот они: метрах в тридцати от него на
неряшливом пустом пространстве, возникшем на месте снесенного дома, трое
деловито и умело били четвертого. Один из троих держал, зажав ему рот,
страдальца, а двое колотили в него, как в барабан. Некоторое, достаточное
для троих время, Виктор любовался поучительным зрелищем и, наконец, сочтя
экзекуцию достаточной, вскричал нервным, взволнованным, высоким голосом:
- Что здесь происходит?!
- Атас! - крикнул державший, уронил страдальца на землю, и троица
кинулась по улице вниз. К фаллосу.
Виктор бегом преодолел тридцать метров, отделявших его от лежащего,
и, тревожно дыша, склонился над ним.
- Что с вами?
Диме Федорову некогда было отвечать: он, раскинув руки по поганой
земле и прикрыв глаза, стонал. Виктор с трудом приподнял его, усадил.
Дима, как пьяный же, вяло обрадовался, произнеся невнятно:
- Витя.
- Димка! - вполне правдоподобно изумился Виктор. - Кто это тебя? За
что?
- Помоги мне, Витя, - жалобно попросил Дима.
Виктор крепко взял его за талию, и оба, кряхтя, встали в рост.
- Руки, ноги целы? - спросил Виктор.
- Не знаю. Я домой хочу. Доведи меня, Витя.
Что и требовалось доказать. Виктор закинул Димину руку себе на плечо,
ухватистее взял за талию и осторожно повел его вверх к богатому дому с
уютными окнами. Ребята поработали добросовестно. Дима передвигался весьма
неумело, каждый свой шаг отмечал легким постаныванием.
В квартирке-бомбоньерке холостяка-греховодника Виктор постарался
привести страдальца в порядок: раздел, умыл, осмотрел подвергшееся побоям
тельце, для понта смазал некоторые места йодом, вновь одел - в халат - и с
материнской нежностью усадил в мягкое креслице. Осведомился:
- У тебя выпить есть что? Тебе выпить надо.
- В холодильнике посмотри.
Не холодильник - скатерть-самобранка: и водочка трех сортов, и
колбаска - сервелат, и колбаса салями, и окорок, и сыр швейцарский, и
огурчики, и помидорчики.
- Меня паразит Юрка не кормил! - объявил Виктор. - Я жрать хочу.
- Бери что хочешь, - томно разрешил Дима.
На журнальном столике Виктор изобразил что надо. И выпить, и пожрать.
Налил Диме в стакан, себе в большую рюмку.
- Ты что, не на автомобиле? - спросил Дима, поднимая стакан слабой
рукой.
- Думал Юрка поднесет, поэтому и гортранспортом прибыл, - ответил
Виктор и посоветовал: - Ты сразу все махани. Поможет.
Дима по бабьи сосал из стакана, а Виктор одним движением вылил рюмку
в себя. И замер: прямо перед собой на стене увидел большую фотографию в
тонкой раме, на которой хозяин дома в камуфлированной куртке и такой же
каскетке восседал на лихом коне, а коня держал под уздцы сопливый витязь -
конюх.
Виктор закашлялся и поставил рюмку на стол.
- Ты закусывай, - оторвавшись от стакана, предложил Дима.
- А ты пей, пей, - приказал Виктор.
Дима, наконец, умучил полторашку и, стараясь не колыхать свой
поврежденный организм, осторожно откинулся в кресле. Однако, видимо,
потревожил в себе что-то, потому что горестно пожаловался:
- Болит, Витя, все болит!
- Тогда еще сотку, - решительно определил вторую дозу лекарства
Виктор и, отмеряя ее в Димин стакан, посоветовал: - Ты бы лучше не трогал
местных девочек, Дима.
- Да не трогал я никого! - со слабым отчаянием возразил Дима.
- Ладно, что я тебя не знаю, что ли! Юбки же не пропустишь. А здесь
юные аборигены - народ суровый. Район-то какой - Грузины! Ну, будем!
Он и себе налил рюмку. Выпили. Бодрее стал Дима, бодрее: сотка прошла
без пауз.
- Это не из-за баб, Витя! - сказал он, запив сотку водичкой. - И не
местные пацаны меня избили, а бандиты, настоящие бандиты!
- Когда тебя бьют, всегда кажется, что бьют тебя богатыри. У страха
глаза велики, Дима. А ты у нас хилый, интеллигент с пылким воображением. -
Сообщив это, Виктор деятельно приступил к поглощению дефицитных колбас и
сыров. Дима с обидой наблюдал за этим процессом. Собирался, чтобы
ощетиниться. Собрался:
- Меня сегодня били в первый и в последний раз в жизни. И тем, кто
сделал это, еще сильно аукнется.
- Ой, не замахивайся, Дима, ой, упадешь! Кто ты есть в наших суровых
сегодняшних буднях? Фрей тонконогий, лох от стенки...
- Почему от стенки? - перебил Дима. Стенка эта показалась чрезвычайно
оскорбительной.
- Потому что у тебя, если ты за стенку не держишься, тонкие ножки
подкашиваются. Стой у стенки, Дима, и не двигайся.
- А если стенка вместе со мной на них двинется? - загадочным вопросом
предположил Дима и высокомерно глянул на Виктора. Хорошо, хорошо поплыл с
непривычных двухсот пятидесяти. Виктор нарочито паузил: оторвался от пищи,
отдышался, со вниманием приступил к очередному наполнению жидкостей. Дима
гордо ждал ответа на свой вопрос.
- Стенку твою по доскам разберут, а последней дощечкой тебя по
голове, - лениво обрисовал перспективу Виктор и поднял рюмку: - Будем,
Дима!
- Моя стена - стальная! - возвестил Дима. - Помнишь про легионы
Цезаря? Стена из сверкающих щитов надвигается мерно и неостановимо. И горе
тому, кто станет на ее пути!
- Пожалуй, двести пятьдесят для тебя - многовато! - озабоченно
заметил Виктор.
- Ты... ты... - не находя слов, заспотыкался на личном местоимении
Дима, непроизвольно набирая в больную грудь воздух. Набрал, выдохнул и в
свободно-презрительной манере плавно продолжил:
- Что ты знаешь обо мне, бедный, несмышленый Витя? Да и что ты можешь
знать? А я знаю о тебе все. Я знаю, с кем ты спишь, я знаю, что ты пьешь,
я знаю, сколько ты зарабатываешь, я знаю, о чем ты думаешь, я знаю, чего
ты хочешь. Я знаю про тебя все, потому что я лох от стенки.
- И это тебе помогает жить? - спросил Виктор.
- Что? - не понял Дима.
- Что ты знаешь обо мне все.
- Нет. Мне помогает жить, что я от стенки.
- Не очень-то. Три пацана отвели тебя от твоей стенки и без суеты
пересчитали ребра.
- Они горько пожалеют об этом.
- Ты разыщешь этих пацанов и, держась за стенку, со страшной силой
изметелишь их? Картинка заманчивая, но из области маниловских мечтаний.
- Почему я? Их разыщут и накажут другие. У нас разделение труда,
Витя.
- У кого это у нас? - тихо поинтересовался Виктор.
Ляпнул Димочка лишнее и спохватился.
- У нас - это у нас. У тебя есть друзья, Витя, и у меня есть друзья.
- У тебя не друзья - у тебя стенка, - напомнил Виктор.
- Ну, это так, образ. Все мы за друзьями, как за каменной стеной.
- Хорошие у тебя друзья. Они что, рэкетиры, что ли?
- Почему рэкетиры? - обиделся Дима.
- Ну, ты же о разделении труда говорил. Ты, естественное дело,
интеллектуал, а они...
- А они - друзья, просто друзья, вовремя приходящие на помощь, -
перебил Дима и заговорил о другом: - Эти, как ты говоришь, пацаны у меня
из карманов все вытащили. Денег при себе у меня было мало, да и не в них
дело. В бумажнике - все мои документы. Что с ними будет, Витя?
- Если я прав, и это - пацаны, то документы твои скорее всего
накрылись: их разорвут и выбросят. Если же профессионалы, то кинут в
почтовый ящик и со временем документы возвратятся к тебе. Так что жди
пока.
- Жди меня и я вернусь, только очень жди, - нелепо вспомнил
знаменитые стихи Дима и погладил себя по голове, не по-мужски поправляя
прическу.
Все, закрылся. Больше из него ничего не вытянешь. Виктор встал,
потянулся стоя, налил по последней, объяснив при этом:
- Посошок на дорожку.
- Я совсем пьяный, Витя, - доверительно сообщил Дима. Переиграл,
правда, немного.
- Ты дома, а мне еще добираться. Будь.
Чокнулись. И опять перед Виктором оказалась фотография с лихим
всадником. Спросить, откуда она? Думать начнет, а начнет думать, вспомнит,
что Виктор конюха этого в экспедиции видел. Нет, лучше о другом, с ударом
напоследок.
- Ну, я пойду. Ты тут один сам с собой справишься? Может, доктора
какого-нибудь позвать?
- Спасибо, Витя, ничего не надо. Отлежусь, думаю, без докторов. Рад
был видеть тебя, я всегда рад тебя видеть. Извини, что не смогу проводить.
- Ничего, я уже как-нибудь, - дожевывая кусок сыра, Виктор направился
к выходу и вдруг от дверей: - Да, по поводу твоей всегдашней радости
видеть меня. Что ж ты, когда в научном городке, где мы снимали, был, нас
не навестил?
Испугался Дима, сильно испугался, и спросил поэтому неудачно:
- В каком городке?
- Опять темнишь, опять, значит бабы. Да видели тебя там, ребята
видели, - Виктор у двери крутил хитрые замки. - Как у тебя тут
открывается?
- Кнопку снизу нажми и рычаг вытяни, - подсказал Дима, а когда Виктор
успешно проделал это и открыл входящую дверь, спросил осторожно: - Какие
ребята? Кто?
- Да уж не помню кто, - Виктор, улыбаясь, смотрел из прихожей на
сидевшего в креслице неспокойного Диму. - Ну, привет! Выздоравливай.
Не стал вызывать лифт, скакал по ступенькам вниз, веселился. Достал,
достал! И только внизу, у кодовой двери, вдруг понял: особо веселиться не
надо. Если Димка замазан в этом деле, то он, Виктор, вызвал огонь на себя.
Повезло с леваком и через двадцать минут он был дома. Вызвал лифт и,
пока он опускался, открыл почтовый ящик. Его ждал увесистый пакет.
Пакет положил на стол, не спеша переоделся, умылся, заварил чайку,
налил крепчайшего в громадную фарфоровую кружку и, наконец, раскурочив
грубую бумагу пакета, вывалил на стол его содержимое - книжка члена Союза,
листки какие-то с записями, бумажник, записная книжка.
Книжечку Виктор отодвинул, а листки почитал. Ничего интересного:
выписки, цитаты, записи собственных ошеломительных мыслей на скорую руку.
Записная книжка. Тут черт ногу сломает. Виктор вздохнул, отхлебнул чайку и
приступил к бумажнику. Паспорт (зачем с собой носит, дурак?);
сберегательная книжка (сколько там у него?) и вот они, фотографии.
Мини-вариант лихого всадника, неизвестные цыпочки, вот Димочка в
смокинге на приеме у каких-то нерусских... стоп. Суровые металлические
ворота, окрашенные в два цвета с армейской добросовестностью и кучка людей
в камуфлированной униформе. Среди них Дима, его только и можно распознать:
он единственный, кто повернулся к фотографу. Еще раз стоп. Председатель
Удоев, Дима и небезызвестная Лариса у удоевского "ауди". Ах ты, моя
лапочка!
Отложил эти два снимка в сторону, пересчитал деньги (их было сто
десять рублей), бумажки, членский билет, записную книжку впихнул в
бумажник и успокоился, разглядывая купюры и две фотографии. Надо ложиться
спать: завтра его ожидал хлопотный день. Он и завалился, предварительно
поставив будильник на восемь часов - невероятную для него рань.

Оставив машину на внешней стоянке, Виктор направился к проходной и
миновал ее вместе с наиболее добросовестными служащими киностудии ровно в
девять часов. В закутке у фотоцеха он нашел кого искал: горестно склонив
голову, меланхолически мусолил сигарету фотограф Петя, как всегда
терзаемый привычным похмельем, которое заставляло бежать из дома как можно
раньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27