Нерасположение к Риму испытывал также Теофиль Готье
и Рихард Вагнер. Ламартин восхваляет Сорренто и Позилиппу. Виктор Гюго
восторгается Испанией, "раrсе que aucune autre nation n'a moins
emprunte a l'antiquite, parce qu'ello
n'a subi aucune influence classique".

104


Две великие попытки преодолеть восемнадцатый век: Наполеон, вновь
пробудивший мужа, воина и великую борьбу из-за власти - замыслив Европу
как
политическое целое. Гете, возмечтавший о единой европейской культуре,
полностью наследующей всю уже достигнутую
"гуманитарность". Немецкая культура нашего века возбуждает к себе недоверие
- в музыке недостает того полного,
освобождающего и связывающего элемента "Гете".

105


Перевес музыки у романтиков 1830 и 1840 годов. Делакруа. Энгр,
страстный музыкант (культ Глюка, Гайдна, Бетховена, Моцарта), говорил своим
ученикам в Риме: "si je pouvais vous rendre tous musiciens, vous у
gagneriez comme peintres"; равным образом Горас Вернэ, с его особенной
страстью к Дон Жуану (как об этом свидетельствует в 1831 году Мендельсон);
равным образом Стендаль, который говорит о себе: "Combien de lieues ne
ferais-je pas a pied, et a combien de jours de prison ne me soumetterais-je
pas pour entendre Don Juan ou le Matrimonio segreto; et je ne sais pour
quelle autre chose je ferais cet effort". В то время ему было 56 лет
отроду.
Заимствованные формы, например Брамс, как типичный "эпигон";
образованный протестантизм Мендельсона имеет тот же характер (здесь
поэтически воспроизводится некоторая былая "душа"...);
- моральные и поэтические постановки у Вагнера, одно искусство как
средство по нужде для возмещения недостатков другого;
- "историческое понимание", поэзия саги, как источник вдохновения; - то
типичное превращение, наиболее ярким примером которого между французами
может служить Г.
Флобер, а между немцами Рихард Вагнер; как романтическая вера в любовь и
будущее уступает место стремлению в "ничто" с 1830 по 1850 год.

106


Отчего немецкая музыка достигает кульминационного пункта ко времени
немецкого романтизма? Отчего нет Гете в немецкой музыке? И зато сколько
Шиллера, вернее, сколько "Теклы" в Бетховене!
В Шумане - Эйхендорф, Уланд, Гейне, Гофман и Тик. В Рихарде Вагнере -
Фрейшютц, Гофман, Гримм, романтическая сага, мистический католицизм
инстинкта, символизм, "свободомыслие страсти" (замысел Руссо). "Летучий
Голландец" отзывается Францией, где в 1830 le tenebreux был типом
соблазнителя.
Культ музыки, культ революционной романтики формы. Вагнер резюмирует
романтизм, ненецкий и французский.

107


Рихард Вагнер остается, если рассматривать его лишь в отношении
ценности его для Германии и немецкой культуры, большой загадкою, может быть
несчастьем для немцев, во всяком случае некоим роком, но что в этом? Разве
он не нечто большее, чем только немецкое событие? Мне даже кажется, что он
менее всего принадлежит Германии; ничто там не было к нему подготовлено,
весь тип его остался прямо чуждым, странным, непонятным, непонятным для
немцев. Однако все остерегаются в этом сознаться: для этого мы слишком
добродушны, слишком неотесаны, слишком немцы. "Credo quia absurdus est":
этого хочет и хотел и в данном случае немецкий дух - и верит пока всему,
чему Вагнер хотел бы, чтоб о нем верили. Немецкому духу во все времена in
psychologicis не хватало тонкости и прозрения. В настоящее время, когда он
находится под гнетом патриотизма и самолюбования, он на глазах становится
все и неповоротливее, и грубее: где уж ему до проблемы Вагнера!

108


Немцы пока не представляют из себя ничего, но они становятся чем-то;
следовательно, у них еще нет культуры, - следовательно, у них и не может
еще быть культуры! Они еще не представляет ничего; это значит, что они и
то, и се. Они становятся чем-то; это значит, что со временем они перестанут
быть и тем, и сем. Последнее в сущности только пожелание, пока еще даже не
надежда; но к счастью это - такое пожелание, опираясь на которое можно
жить, это настолько же дело воли, работы, воспитания, подбора и
дрессировки, насколько и дело негодования, стремления, ощущения
недостаточности, неудовольствия, даже озлобления, - короче, мы, немцы,
желаем чего то от себя, чего от нас до сих пор еще не требовали, - мы
желаем чего-то большего.
То, что этому "немцу, какого еще нет", довлеет нечто лучшее, чем
современное немецкое "образование"; то, что все пребывающие в этом процессе
"становления" должны приходить в бешенство, когда они встречаются с
довольством в этой области, с нахальным "самоуспокоением" и "каждением
перед собой"; - это - мое второе положение, от которого я все еще не имею
оснований отказаться.

С) Признаки подъёма сил




109


Основное положение: некоторая доля упадка присуща всему, что характерно
для современного человека, но рядом с болезнью подмечаются признаки
неиспытанной еще силы и могущества души. Те же причины, которые вызывают
измельчение людей, влекут более сильных и более редких вверх к величию.

110


Конечный вывод: допускающий двоякое толкование характер нашего
современного мира. Одни и те же симптомы могут указывать и на падение, и на
силу.
Признаки силы, достигнутой зрелости могли бы быть ошибочно приняты за
слабость, если в основу будет положена традиционная (отсталая) оценка
чувства. Одним словом, чувство, как мерило ценности не на высоте времени.
Если обобщить. Чувство ценности всегда отстает: оно выражает условия
сохранения, роста, соответствующие гораздо более раннему времени: оно
борется против новых условий существования, под влиянием которых оно не
возникало и которых оно неизбежно не понимает: оно тормозит, возбуждает
подозрение против всего нового...

111


Проблема девятнадцатою века. - Связаны ли между собою его слабые и
сильные стороны? Иссечен ли он из одного куска? Обусловлены ли какой-либо
высшей целью, как нечто более высокое, разнообразие и противоречивость его
идеалов? - Ибо это могло бы быть предопределением к величию - расти в такой
страшной напряженности противоречий. Недовольство, нигилизм могли бы быть
хорошими знамениями.

112


Общий вывод. Фактически всякое крупное возрастание влечет за собой и
огромное отмирание частей и разрушение: страдание, симптомы упадка
характерны для времен огромных движений вперед; каждое плодотворное и
могущественное движение человеческой мысли вызывало одновременно и
нигилистическое движение. Появление крайней формы пессимизма, истинного
нигилизма, могло бы быть при известных обстоятельствах признаком
решительного и коренного роста, перехода в новые условия жизни. Это я
понял.

113


А


Нужно отправляться от полного и смелого признания ценности нашего
современного человечества; не надо поддаваться обману видимости: это
человечество не так "эффектно", но оно представляет несравненно большие
гарантии устойчивости, его темп медленнее, но самый такт много богаче.
Здоровье прибывает, действительные условия для создания крепкого тела
поняты и мало-помалу созидаются, "аскетизм" ironice. - Боязнь крайностей,
известное доверие к "истинному пути", отсутствие мечтательности, пока что
попытка вжиться в более узкие ценности (как то: "отечество", "наука" и
т.д.).
Эта картина в общем все еще была бы двусмысленной: это могло бы быть
восходящим, но также, пожалуй, и нисходящим движением жизни.

В


Вера в "прогресс" - для низшей сферы разумения она может сойти за
признак восходящей жизни, но это самообман;
для высшей сферы разумения - за признак нисходящей. Описание симптомов:
Единство точки зрения; неустойчивость а установке масштаба ценностей.
Страх перед всеобщим "Напрасно". Нигилизм.

114


Собственно говоря, нам уже более и не нужно противоядие против первого
нигилизма: жизнь теперь уже не настолько необеспечена, случайна и
бессмысленна у нас в Европе. Теперь, уже не нужно такое чрезмерное
потенцирование ценности человека, ценности зла и т.д., - мы допускаем
значительное понижение этой ценности, мы можем вместить и много
бессмысленного и случайною: достигнутая человеком сила позволяет смягчить
суровость муштровки, самым сильным средством которой была моральная
интерпретация. "Бог" - это слишком крайняя гипотеза.

115


Если наше очеловечение в каком-либо смысле может считаться
действительно фактическим прогрессом, то только в том, что мы больше не
нуждаемся в крайних противоположностях, вообще ни в каких
противоположностях...
мы приобрели право любить наши внешние чувства, мы во всех степенях и
отношениях одухотворили их и сделали их архаистическими;
мы приобрели право на все те вещи, которые до сих пор пользовались
самой дурной славой.

116


Переворот в порядке рангов. Фальшивомонетчики благочестия, священники,
становятся для нас чандалой: они заняли место шарлатанов, знахарей,
фальшивомонетчиков, колдунов: мы считаем их за развратителей воли, за
величайших клеветников на жизнь и мстителей жизни, за возмутителей в среде
неудачников. Из касты прислужников, шудр, мы сделали наше среднее сословие,
наш "народ", то, чему мы вручили право на политические решения.
С другой стороны, прежняя чандала занимает верхи: впереди всех
богохульники, имморалисты, всякого рода бродячий элемент, артисты, евреи,
музыканты, в сущности все ославленные человеческие классы.
Мы возвысились до честных мыслей, мало того, мы определяем, что такое
честь на земле, "знатность"... Мы все теперь заступники за жизнь. Мы,
имморалисты, теперь главная сила: другие великие власти нуждаются в нас...
Мы строим мир по подобию своему.
Мы перенесли понятие "чандала" на священников, учителей потустороннего,
и на сросшееся с ними христианское общество, с присоединением всего,
имеющего одинаковое с ними происхождение, пессимистов, нигилистов,
романтиков сострадания, преступников, людей порочных, - всю ту сферу, где
изобретено было понятие "Бога" как спасителя...
Мы гордимся тем, что нам уже не нужно быть лжецами, клеветниками,
заподозревателями жизни...

117


Прогресс девятнадцатого столетия по отношению к восемнадцатому (в
сущности мы, настоящие европейцы, ведем войну против восемнадцатого
столетия):
1) "Возврат к природе" все решительнее понимается в смысле прямо
противоположном тому, который придавал этому термину Руссо - прочь от
идиллии и от оперы!
2) все решительнее - антиидеализм, объективность, бесстрашие,
трудолюбие, чувство меры, недоверие к внезапным переменам,
антиреволюционность;
3) все более решительная постановка на первое место вопроса о здоровье
тела, а не о здоровье "души"; последняя понимается как некоторое состояние,
обусловленное первым, первое по меньший мере, - как первоусловие здоровья
души.

118


Если что и достигнуто, так это - более беззаботное отношение к нашим
внешним чувствам, более радостное, благорасположенное, гетевское отношение
к чувствительности вообще; равным образом более гордое чувство по отношению
к познанию. "Чистый глупец" встречает мало веры в себя.

119


Мы - "объективные". То не сострадание, что отвергает нам врата к
наиболее отдаленными чуждым нам формам бытия и культуры; но наша
доступность и непредвзятость, которая именно не сострадает, но против того
находит интерес и забаву а тысяче вещей, от которых прежде страдали
(которые возмущали, которыми поражались или на которые смотрели враждебно и
холодно). Страдание во всех его оттенках нам теперь интересно: но от этого
мы конечно не являемся более сострадательными, даже в том случае, если
созерцание страдания до глубины души потрясает нас и трогает нас до слез:
мы из-за этого решительно не приходим в настроение большой готовности
прийти на помощь.
В этом добровольном желании созерцания всякого рода нужд и проступков
мы окрепли и выросли в силе по сравнению с восемнадцатым веком; это -
доказательство роста нашей мощи (мы приблизились к XVII и XVI столетиям)...
Но было бы глубоким недоразумением рассматривать нашу "романтику" как
доказательство нашей "более прекрасной души". Мы стремимся к сильным
sensations, как к тому же стремились все более грубые времена и слои
народа. (Это надо тщательно отличать от потребности слабых нервами и
декадентов и декадентов, у которых мы видим потребность в перце, даже
жестокость).
Мы все ищем таких состояний, к которым бы не примешивалась более
буржуазная мораль, а еще того менее поповская мораль (каждая книга, от
которой еще веет пасторским и богословским воздухом, производит на нас
впечатление достойной сожаления niaiserie и бедности). "Хорошее общество" -
это такое общество, где в сущности ничем не интересуются, кроме того, что
запрещено в буржуазном обществе и что пользуется там дурною славою; так же
обстоит дело и с книгами, музыкой, политикой, оценкой женщины.

120


Приближение человека к природе в XIX столетии (восемнадцатый век -
столетие элегантности, тонкости и des sentiments genereux). Не "возврат к
природе", ибо еще никогда не было естественного человечества. Схоластика
неестественных и противоестественных ценностей, вот - правило, вот -
начало; к природе человек приходит после долгой борьбы - никогда не
возвращается к ней назад... Природа - это значит решиться быть столь же
моральным, как природа.
Мы грубее, прямее, мы полны иронии к великодушным чувствам, даже когда
мы сами попадаем под власть их.
Естественнее стало наше высшее общество, - общество богатых, праздных;
люди охотятся друг на друга, половая любовь - вид спорта, в котором брак
играет роль препятствия и приманки; развлекаются и живут ради удовольствия;
на первом месте ценят телесные преимущества; развито любопытство и
смелость.
Естественнее стало наше отношение к познанию; мы с чувством полной
непорочности предаемся распутству духа, мы ненавидим патетические и
гиератические манеры, мы находим себе забаву в самых запретных вещах, у нас
едва ли был бы еще какой-либо интерес к познанию, если бы по дороге к нему
мы принуждены были скучать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11