— сказал Бако-джан.— Ничего, пройдет. Ты ляг поудобней, лицом вниз, вот так. Видно, глупая твоя мать хотела как-то помочь тебе: ударила, чтобы кровь пошла... Так недолго и покалечить... Вот дура, покарай ее бог! Все от ее глупости...
Халима молчала, лежала, закрыв лицо руками. Бако-джан вынул из-за пазухи сверток и, развернув шелковый платок с кистями, накинул его Халиме на плечи.
— Вот жених тебе прислал из Самарканда подарок.
— Не нужно мне! — сказала Халима и, сорвав с плеч платок, швырнула его на пол.
— Постой, что ты делаешь? — сказал сердито Бако-джан.— Если ты швыряешь подарок жениха, то чего же ты хочешь?
Халима ничего не ответила и опять заплакала.
— Значит, ты жалеешь того негодяя? Скажи, кто он? Не бойся! Если он подходящий человек, мы вас поженим, как полагается.
Халима молчала. Бако-джан повысил голос, строго допрашивал ее. Она все молчала и плакала. В это время вошла Зухрабону, сказала:
— К чему эти расспросы? Что уничтожено, того не воротишь. Если бы можно было назвать имя, ваша дочь сказала бы. А раз молчит — значит, нельзя. Может, она боится за вас и за себя.
— Почему ей бояться за меня?
— Боится за вашу жизнь, за ваше благополучие... мало ли из-за чего... Подумайте хорошенько!
Бако-джан ничего не мог понять. При чем тут его жизнь, его благополучие? Нет, видно, он не способен разобраться в этом. Жена что-то понимает, а он нет.
— Что же нам делать? — беспомощно пробормотал он.
— Надо показать ее врачу — пусть выкинет то, что понесла! — сказала хитрая жена.— Говорят, что доктор сделает это без вреда для нее, и через два дня она будет здоровой.
Бако-джан вспыхнул:
— А после кому она будет нужна, обесчещенная?
— Найдется кто-нибудь, пожалеет...
Бако-джан заскрежетал зубами. Лучше бы его ударили саблей по голове — не было бы так больно. Ведь он скитался, воевал, трудился ради того, чтобы сохранить свою честь и достоинство. А теперь о нем будут говорить с насмешкой, будут трепать его имя всякие подлецы! Что он ответит жениху? Как будет глядеть в глаза людям своего квартала, когда тайна его выйдет наружу? За кого выдаст дочь? Если отдать ее первому попавшемуся, каково ей будет с ним, чего она натерпится?
— А ходили вы к Фирузе? — нарушила молчание Зухрабону.— Ну, что она вам сказала?
— Что она могла сказать? — проворчал Бако-джан.
— Такого растяпу, как вы, эта умница, верно, сразу оседлала?
— Заткнись, дура! — рассердился Бако-джан.— Если я растяпа, то иди сама и спрашивай!
— И пойду! — задорно сказала Зухра.— Я не такая трусливая, как вы! Я свое вырву даже из пасти дракона! Обманули мою чистую, невинную девочку да еще хитрят!
— А зачем тебе Фируза? Если ты хочешь узнать, кто этот негодяй, то лучше спроси у нее, у дочери спроси! Почему она молчит? Почему не называет имени? Если мне не хочет сказать, пусть тебе скажет!
— А мне она уже сказала, я знаю! — Зухра кинула на мужа победный взгляд.
— Кто же он, этот насильник? — забеспокоился Бако-джан. Халима, слушавшая разговор отца с мачехой, вдруг вскочила и испуганно посмотрела на Зухру.
Но та была невозмутима.
— Успокойся! — сказала она падчерице и, повернувшись к мужу, продолжала: — Если хотите узнать, кто этот безжалостный человек, то идите прямо на двор к назиру — он вам скажет.
— Назир? Какое отношение к этому имеет назир? — разволновался отец.— Если знаешь, скажи. При чем тут назир?
— Сказать вам? — спросила жена и продолжала уже по-узбекски, чтобы Халима не поняла: — Разве при девушке скажешь это? Назир-эфенди все знает, но мне не хотел сказать, только вам скажет... Дело обстоит хуже, чем вы думаете!
Кровь ударила в голову Бако-джана. Что может быть хуже? Эта женщина лжет или в самом деле произошло что-то ужасное?..
— Назир-эфенди,— спокойно говорила женщина,— даст вам и адрес доктора-женщины, вы пойдете за ней и приведете ее, пусть поможет избавиться от ребенка. Ведь если узнают, что Халима делает выкидыш, нам проходу не будет в квартале. Стыд и позор! А доктор, которую укажет назир-эфенди,— русская, уста ее закрыты, она никому не сможет рассказать.
— Ну и наградили! — воскликнул Бако-джан, не зная, что и сказать жене.— Что за дни нам посылает бог!
— Другого выхода нет! — решительно сказала жена.— Вставайте же и отправляйтесь. Действуйте. И не огорчайтесь так!
Как мог он не огорчаться?! Какому мусульманину приличны такие слова? Выбросить ребенка — это преступление, детоубийство. Случись это во времена эмира, всю семью закидали бы камнями... Нет, Бако-джан не может прямо смотреть людям в глаза, пока не узнает преступника. Он пойдет к назиру, тот скажет ему, кто это сделал, и Бако-джан отомстит.
Он вскочил на ноги и, не оглядываясь, выбежал из дому.
Низамиддин принял Бако-джана очень вежливо, с уважением, усадил его на мягкий кожаный диван.
— Добро пожаловать! — сказал он, садясь напротив него.— Надеюсь, вы здоровы?
— Благодарю вас,— ответил с трудом Бако-джан, едва подавляя в себе ярость.
— Однако,— сказал Низамиддин медленно,— я вижу, вы взволнованы, огорчены чем-то...
— Не спрашивайте, назир-эфенди, не спрашивайте! — отвечал Бако-джан.— Большое несчастье случилось, тяжелая гора свалилась на мою голову, раздавила меня... Я в отчаянии, положение мое безвыходное...
— Почему же? — сочувственно спросил Низамиддин.— Вы — храбрый, отважный мужчина, революционер, герой Красной Армии, вы не должны быть несчастны в нашу эпоху — и не будете никогда несчастным. Мы все, кто служит власти, ваши друзья и обязаны поддержать вас.
Не бойтесь ничего!
— Но ведь Халима,— сказал несколько успокоенный словами назира-эфенди Бако-джан,— дочь моя Халима...
— Знаю, уже осведомлен обо всем! — ответил Низамиддин, открыл коробку папирос, предложил гостю закурить, а когда тот, приложив руку к груди, отказался, закурил сам и замолк.
Бако-джан на какое-то мгновенье под воздействием похвал, расточаемых ему назиром, в самом деле почувствовал себя героем, смелым человеком, приободрился и подумал: не зря совершилась революция, не зря создана Бухарская народная республика! Революцию совершил народ, трудящиеся, терпенье людей лопнуло, другого выхода не было... во главе революции были достойные, честные люди... Потом такие люди, как Низамиддин, взяли в руки власть в Бухаре и правят ею. Хорошо, что Бако-джан живет в это время! Какой бы чиновник эмира раньше беседовал с ним вот так, сидя рядом? А вот нынче сам назир внутренних дел сидит и беседует с ним в собственном доме... Такой человек каждому сумеет оказать помощь...
— Я знаю,— продолжал Низамиддин, - вас и вашу невинную дочь обидели. Над вашей семьей надругались. Да, немало еще авантюристов в нашем городе. Они жаждут таких приключений. Мы это знаем. Есть у нас такие контрреволюционеры, которые готовы охаять таких, как вы, честных людей, красных революционеров. Случай с Халимой — для них находка. Будут смаковать это событие, чернить ваше имя. Вот, скажут, дочь такого-то забеременела, не выходя замуж, это дело революционеров, вот, мол, они какие, эти революционеры! Для них нет ни законного брака, ни свадьбы, просто сердце сердцу весть подаст, все теперь у них общее — и мужья и жены, и так далее и тому подобное... А если узнает об этом Файзулла Ходжаев, скажет: опозорили имя революционера...
— Несчастный я! — только и смог сказать Бако-джан.
— А вы не беспокойтесь! — сказал Низамиддин, положив ему на колено руку.— Не горюйте! Потому что я смогу пресечь все это.
— Как? Как можно скрыть такой позор, пресечь слухи?
— Сейчас, сейчас я вам все объясню,— сказал Низамиддин, встал с места, вышел в прихожую и, оглядев двор и убедившись, что никого нет поблизости, вернулся в комнату, сел рядом с Бако-джаном.— Во-первых, я вам сначала открою, кто виновник...
— Да, да! — живо отвечал Бако-джан, уже поверив Низамиддину.
Сто раз готов вас благодарить!
— Это Насим-джан, сын хаджи Малеха,— сказал Низамиддин.— Вы знаете его, он живет напротив женского клуба, на улице, где баня Кафтоляк.
— Довольно, довольно! — сказал Бако-джан.— Я знаю его: щеголь в очках.
— Да,— сказал Низамиддин.— Но он не один был. В этом деле ему помогала Фируза.
— Неужели?
— Да, да,— подтвердил Низамиддин.— По сведениям моих агентов, Фируза завлекла Халиму к себе, увидела, что это красивая, простодушная и послушная девушка, и решила ее использовать, чтобы угодить начальникам и добиться для себя высокой должности. Она познакомила Халиму с Насим-джаном. Тот сначала постарался подружиться, а потом привел к себе в дом. Жена Насим-джана Хамрохон, или, как ее еще называют, Оим Шо, от ревности стала безумствовать. Мне говорили об ее ревности, но я, к сожалению, не придал этому значения. Теперь, мне кажется, Оим Шо, обманутая или запуганная, примирилась и молчит. Насим-джан знакомит Халиму с председателем ЧК, или сам сначала, а потом председатель... Во всяком случае, они напугали бедную девочку, приказали ей никому не говорить об этом — не то, мол, арестуем твоего отца и мать, расстреляем их, а тебя отдадим на потеху солдатам... А чтобы задобрить ее, они подарили ей алмазное кольцо и еще что-то, я уж не знаю точно что.
— Проклятые! Насильники! — проговорил Бако-джан, скрежеща зубами, доведенный почти до безумия.
— Теперь дело надо кончать: я дам вам адрес женщины-доктора. Она — свой человек и будет молчать. Пойдите к ней, скажите, что я велел, чтобы она взяла инструменты и шла к вам домой, чтобы облегчить девушку. А затем, бог даст, Халима поправится.и найдет свое счастье. Но ни вы, никто не должен никому даже обмолвиться обо всем этом. Нельзя, чтобы враги узнали...
— Нет, что вы, эфенди! — вскричал в гневе Бако-джан.— Я не могу так оставить, я должен отомстить насильнику за поруганную честь! Я не позволю, чтобы с моей семьей расправлялись, как кому захочется! Нет, и еще во времена эмира не мог вынести оскорбления, нанесенного мне. И сейчас еще, слава богу, у меня хватит силы прицелиться из револьвера или винтовки...
— Что, что вы хотите делать? — быстро спросил Низамиддин.
— Убить Насим-джана, а потом рассчитаться и с другими.
— Но ведь они люди влиятельные, хозяева ЧК,— сказал несколько испуганный Низамиддин.— Иначе я сам бы привлек их к ответственности... А вы...
— А я их уничтожу без суда и следствия! — усмехнулся Бако-джан и встал.
— Во всяком случае, мой вам совет — действуйте обдуманно и разумно! — сказал Низамиддин и вытащил из ящика стола револьвер.— Возьмите, это вам пригодится, раз у вас есть такие враги. Но если у вас не хватит решимости, лучше не беритесь за дело. Может быть, найдем какой-нибудь другой способ...
От гнева и ярости у Бако-джана дрожали руки, когда он брал револьвер.
Часы на стене пробили шесть раз и умолкли. Оим Шо оторвалась от книги и посмотрела во двор. Там, кроме тетки Насим-джана, которая стряпала, никого не было. Оим Шо хотела продолжать чтение, но другие, более старинные часы, стоявшие на полочке над кушеткой, тоже пробили, из окошечка над циферблатом показалась кукушка, которая прокуковала шесть раз, взмахнула крылышками и исчезла, и дверца закрылась. Оим Шо улыбнулась и снова взялась за книгу.
Некоторое время Хамрохон страдала от ревности, мучилась сама и Насим-джану омрачала дни. Но потом успокоилась, даже стала смеяться над своими дикими поступками.
Почему она должна жить в вечном страхе за любимого? Да, да, в постоянном страхе, в ужасном страхе. Время неспокойное, на каждом шагу Насим-джана подстерегают опасности... А Насим-джан беспечный, ничего не боится, он такой горячий, готов идти навстречу любой беде. Враги подстерегают его всюду, готовят против него свои черные козни. Ведь не зря звонил ей домой и запугивал какой-то незнакомый мужчина. Видно, покушаются на жизнь Насим-джана, хотят убить его... Сегодня он обещал прийти пораньше, а его до сих пор нет... Уже вечер, все учреждения закрыты. А Насим-джана все нет... Господи! Хоть бы он был жив, хоть бы с ним ничего не случилось!..
Хамрохон жила ожиданием встречи с Насим-джаном, его одного любила, ему одному отдала себя всю. Насим-джан сказал ей, что простил ей все, что было до него. Почему? Потому что их связала любовь и дружба. Что может быть выше этого счастья? Но почему же она живет в такой тревоге, в таком беспокойстве? Верно сказал поэт:
Сомненье мешает мне наслаждаться встречей с любимым, Любимый в объятьях моих, а я все жду чего-то.
«Да, Насим-джан в моих объятиях, никто не смеет отнять его у меня...» Но почему же его до сих пор нет? Уже почти семь часов... Она выскочила босиком во двор, закричала тетушке Насим-джана:
— Кто пришел?
Старушка удивленно посмотрела на нее и сказала:
— Никто не пришел, доченька, успокойся.
— Почему же он так запаздывает?
— Еще не поздно. Придет... не волнуйся.
Немного успокоившись, она вернулась в комнату. Но не успела перевернуть страницу, как снова страх охватил ее, мысли заметались, ее бросало то в жар, то в холод.
Она выбежала в другую комнату, где был телефон. Позвонила, попросила ЧК. Насим-джана в кабинете не было. Какая-то женщина ответила, что он у коменданта — какое-то важное дело... Интересно, что делает эта женщина в кабинете Насим-джана в такое позднее время? Ревность не давала ей покоя, но она сдержалась: может быть, это уборщица — ведь после работы она убирает все комнаты в учреждении... Но зачем Насим-джан пошел к коменданту, что за важное дело?..
Вдруг со двора послышался мужской голос, а потом крик тети.
— Боже мой, да кто же вы? Куда вы? В чем дело? — спрашивала старушка.
Хамрохон выбежала во двор и увидела, что к ней быстро направляется незнакомый мужчина среднего роста, с округлой бородой, одетый в изношенный сатиновый халат.
Хамрохон невольно прикрыла рукавом лицо и закачала:
— Стойте! Что вам нужно в чужом доме?
Но мужчина, не слушая, оттолкнул ее и вошел в дом. Хамрохон и тетя, тяжело дыша, последовали за ним. Стоя посреди комнаты, мужчина, весь бледный от гнева, с налитыми кровью глазами, с дрожащими руками глядел на них.
— Где твой муж? Где развратный Насим-джан?
— Кто ты такой? Почему кричишь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37