Только теперь он наконец почувствовал себя арестованным. Вся обстановка и тон капитана
не допускали какой бы то ни было ошибки в его аресте.
Минуту погодя вошел майор Брунов. Капитан скомандовал: «Встать!», но Брунов махнул рукой — сидите. И от одного этого жеста майора Тимофею стало легче.
Брунов занял место за столом и вгляделся в Тимофея, словно вспоминая, где видел его, но, видно не признав в нем знакомого, устало опустил глаза и вздохнул.
— Товарищ майор,— оживился Тимофей,— что значит этот арест? Какая-то странная таинственность... Мне ни о чем не говорят.
— Против вас выдвинуты серьезные обвинения в сотрудничестве с фашистами в сорок первом и сорок втором годах,— сказал Брунов глухим, монотонным голосом.
— В сотрудничестве? Но это чепуха! Не разобравшись, не расспросив, увозят прямо из школы...
— Вот и разберемся,— пробормотал Брунов, копаясь в бумагах на столе.
— И ради этого арест?
Брунов отложил бумаги. Его округлое лицо было усталым, под глазами мешки, плечи опущены, и весь вид как бы говорил: «Сколько вас на мою голову! И хоть бы один сознался чистосердечно, не юлил, не запутывал дела». Приблизительно так понял Брунова Тимофей, и ему стало неловко перед этим усталым человеком.
— Я только хотел сказать,— продолжал Тимофей спокойнее,— что все это можно было очень просто выяснить и без ареста.
— Вы так думаете?
— Конечно. Во-первых, работа при немцах еще не есть сотрудничество с ними, а во-вторых, если я и сотрудничал, то с партизанами. Работа же в школе...
— Работу в школе вам в вину не ставят. Только детдом. И этого, согласитесь, вполне достаточно.
— Но и в детдоме надо было кому-то работать. -- Надо было. Но в этом вас и не обвиняют.
— Так в чем же?
— Я уже сказал: в сотрудничестве с фашистами. Вы нас недооцениваете, Лапицкий. Мы знаем о вас больше, чем вы думаете, и если арестовали, то имели на это веские основания.— Он достал папиросы и протянул Тимофею: — Курите.
— Спасибо, не курю,— отказался Тимофей и про себя отметил, что майор не сказал «гражданин Лапицкий», но и не сказал: «товарищ», и это обеспокоило его больше, нежели строгий, официальный тон Малинина.
Брунов закурил, повел плечами, как бы сбрасывая усталость, и сказал:
— А теперь вопросы буду задавать я. Детдом в Метелице открылся осенью сорок первого?
Тимофей утвердительно кивнул.
— Довоенных детдомовских детей успели эвакуировать?
— Успели.
— Кто распорядился открыть детдом заново?
— Был приказ из комендатуры.
— Значит, детдом открыли немцы?
Тимофей понял, куда клонит Брунов, и возмутился: — Но это вовсе не значит!..
— Прошу вас отвечать,— сказал майор, и Тимофей только теперь заметил, что капитан Малинин записывает его показания.
— Да, немцы...— ответил он.— Но это не значит...
— Откуда брали детей? — перебил его Брунов.
— Сироты были у пас в Метелице, и женщины из соседних деревень приводили.
— И?..
— И приводили немцы.
— Так, так. Где брали еду?
— У нас было подсобное хозяйство, и еще — выделили из собранного колхозного урожая.
— И еще?
— Когда продуктов не хватало, помогали из комендатуры.
— Кто именно?
— Комендант Клаус Штубе.
— Экое милосердие...
— Какое там милосердие! Но неужели вы меня подозреваете... Это чудовищно! Я работал по заданию отряда!
— Сейчас я только вопросы задаю.— Брунов устало и с досадой, оттого что ему мешают, поглядел на Тимофея и продолжал: — Не торопитесь, дойдем и до отряда. Значит, вы подтверждаете, что немцы открыли детдом и подкармливали детей. Не скажете ли, для чего?
— Скажу. Они намеревались проводить с детьми какие-то медицинские эксперименты.
— Намеревались или проводили?
— Один раз. Взяли девять мальчиков, и после этого я ушел из детдома, и детдом больше не работал.
— Это я знаю. Но почему именно мальчиков?
— Понятия не имею. Когда я сообразил, для чего они приехали, дал детям команду разбегаться. Я знал, что в камышах они их не поймают... Хватали кто попадется...
— Значит, вы знали, для чего они приехали и для чего вся эта затея с детдомом?
— Нет, я ничего не знал. Я догадался, только когда они уже были во дворе, и то не знал, для чего именно забирают детей. Сначала подумал, что хотят увезти в Германию. Только назавтра все выяснилось с их грязными экспериментами.
— Почему вы взятие крови называете медицинским экспериментом? — спросил Брунов, пожимая плечами.
— Они не только кровь брали...— проговорил Тимофей хмуро.— Я это понял гораздо позже.
— Они не только кровь брали? —оживился Брунов.— А что же еше? Интересно... Продолжайте, продолжайте.
Тимофей рассказал все по порядку, как из опроса детей он узнал о каких-то странных уколах, о непонятном состоянии детей и о неожиданной, без всякой болезни, смерти двух мальчиков, о недавнем медицинском осмотре, безрезультатном и неутешительном. Майор слушал с интересом, видо было, что он этого не знал. Малинин не успевал записывать и несколько раз просил не торопиться. Тимофей же, рассказывая о детях, переживал все заново и потому спешил, путался, перескакивал с одного на другое.
— Что с остальными детьми? —спросил Брунов, когда он закончил.
— Живут в Метелице, в семьях. С виду здоровы, но, боюсь, это не так.
— Насчет детей мы уточним, а пока налицо следующее: организацией детдома занимались фашисты, они же назначили вас директором, они же привозили детей, которых вы принимали, и продукты, которые вы также принимали. Затем они брали детскую кровь. Все это время вы спокойно работали, посещали коменданта Клауса Штубе, и комендант посещал вас. Это факты, которые и вы подтверждаете. Неужто объяснять, что из этого следует?
— Но я работал с ведома командира партизанского отряда Маковского! — загорячился Тимефей.—И комендатуру посещал по заданию отряда! Отряд был заинтересо-
ван, чтобы я вошел в доверие к немцам. Я работал на отряд, понимаете, на отряд!
— Успокойтесь,— улыбнулся Брунов.— Никто вам зла не желает, мы только и хотим найти истину. Кто знал о вашей связи с отрядом?
— Командир Григорий Маковский, связная Люба Павленко, Савелий Корташов...
— Они могут подтвердить? — Они погибли.
— Кто еще знал о вашей связи?
— Это держалось в тайне, иначе отряд не смог бы уцелеть. Но вся деревня догадывалась, спросите у любого!
— Они это могут подтвердить? Официально, конечно.
— Не знаю... Точных сведений никто не имел. Знали только мой отец и сестра Ксения Корташова.
Брунов сочувственно поглядел на Тимофея, закурил и, устало разгладив морщины на лбу, проговорил:
— Вы ведь понимаете, что в таком деле близкие родственники свидетелями быть не могут. Нужно подтверждение человека, который бы знал о вашей связи с отрядом тогда, в сорок первом, а не сейчас, услышав из третьих уст после войны. Есть у вас такой свидетель?
— Да неужели вы всерьез верите в этот абсурд? — удивился Тимофей.— Но это же... это черт знает что!
— Это не абсурд — факты, и вы их сами подтвердили.
— Факты, да! Но есть и другие факты.
— Никем не подтвержденные.
— Но почему вы из них делаете такие выводы? Эти факты еще ни о чем не говорят!
— Ну, это вы напрасно, Лапицкий, факты всегда о чем-то говорят.— Он помолчал.— Откровенно, мне не хочется верить в ваше сотрудничество с фашистами, но я не имею права поддаваться эмоциям, я должен верить фактам. А они против вас. Нам известна ваша довоенная деятельность: участие в раскулачивании, в организации колхоза... Однако при таком положении вещей ни один доброжелатель не сможет вас оправдать. Объяснить это стечением обстоятельств невозможно — слишком невероятно. Можно поверить, что в самый последний момент вы спохватились и дали команду детям разбегаться. Спохватились,— повторил Брунов,— но поздно. Мы даем вам возможность оправдаться, но ни одного подтверждения вашим словам нет: все люди, которые могли бы вас оправдать, погибли, а те, кто обвиняет, живы. Согласитесь, несколько странно.
На минуту Тимофей растерялся. Он видел, что Брунов говорит чистосердечно и вовсе не подкапывается, не запутывает. Да и запутывать не было необходимости: все факты против Тимофея. И это не простая проверка, а обвинение, значит, кто-то написал донос. Слишком мелкие подробности известны: кто-то подбирал их, суммировал... «Те, кто обвиняет, живы»,— сказал майор. Кто обвиняет? Кому понадобилось возводить клевету на Тимофея?.. Захар? Тимофей вспомнил Захарову угрозу в день его прихода с войны, вспомнил торжествующую ухмылку, с которой- тот наблюдал за арестом и провожал машину злым взглядом, стоя у сруба. Но Тимофей никак не мог поверить в такую подлость, ему надо было знать точно. Зачем надо было знать своего «обвинителя» именно сейчас, он не мог себе объяснить, но перед этим возникшим вдруг непреодолимым желанием знать отступили на задний план и возмущение несправедливостью обвинений, и растерянность.
Тимофей решил идти напрямик.
— Мне вы не верите,— сказал он.— Но поверили грязному доносу шкурника, который во время оккупации занимался грабежами!
— Но-но, не очень, гражданин Лапицкий! — заговорил впервые за время допроса капитан Малинин.— Ваше заявление можно расценить как клевету.
— Какая там клевета! По нему еще в сорок первом веревка плакала!
— Гражданин Лапицкий! — повысил голос капитан.— Мы не позволим, чтобы людей, проливавших кровь за нашу победу...
— Ага! Значит, он, Захар Довбня! — воскликнул Тимофей, но тут же сник, откинулся на спинку стула и добавил с кривой усмешкой:—Так я и знал...
Брунов недовольно взглянул на капитана, и тот в замешательстве уткнулся в свои записи. Может быть, от Тимофея и не собирались скрывать имя доносчика, но следователю, капитану НКВД, так быстро «клюнуть на удочку» подследственного было непростительно.
Тимофей в первое время даже обрадовался легкости, с какой ему далась эта уловка, но, подтвердив свои подозрения, почувствовал какое-то непонятное равнодушие ко всему. Не злость, а нечто похожее на смех подкатило к горлу. Подумать только: Захар обвиняет Тимофея в преступлении, и Тимофей вынужден оправдываться, более того, он
не видит достаточно веских доказательств своей невиновности.
— Вы хотели что-то сказать о Захаре Довбне? — спросил Брунов с интересом.
Тимофей поглядел на майора и отрицательно покачал головой:
— Ничего я не хочу ни говорить, ни заявлять. Люди скажут, да и сам он еще покажет себя.
— Опять слова, а нам нужны доказательства. Как бы то ни было, но ваша вина не становится меньшей. Факты остаются фактами. Вы это признаете?
Что мог признать Тимофей, свою вину? Но какую и перед кем? Совесть его перед людьми чиста, сельчане знают, что он ни в чем не виноват, но как это доказать? Где взять доказательства? Действительно, все, кто мог бы подтвердить его связь с отрядом, погибли. Но есть ведь люди, они видели, знают... А что они видели, что знают? Если поглядеть со стороны, то все сходится к тому, что Тимофей был заодно с немцами. Но это же дикость какая-то!
Он до конца осознал положение, в которое попал, и с ужасом подумал, что пе видит выхода. Его охватил страх. Ведь люди и вправду могут поверить в его преступность. Тимофей хорошо знает людскую доверчивость, порой наивную: раз обвинили, раз наказали, значит, было за что. Вот и Брунов, по всему видно, честный человек, но верит, иначе не арестовал бы. И чем больше Тимофей думал об этом, тем яснее видел безвыходность своего положения. Становилось жутко от такой несправедливости. Тогда, за столом, Захар крикнул: «Детской кровушкой торговал!» — и Тимофей захлебнулся от боли и злости, не смог ничего ответить. Сейчас обвиняют в том же, и он не может ничего противопоставить этому обвинению, кроме своих честных слов.
— Значит, вы сознаетесь в том, что с осени сорок первого года по июль сорок второго сотрудничали с липовским комендантом Клаусом Штубе? — спросил Брунов официальным тоном.
Эти слова встряхнули Тимофея, заставили вскочить со стула.
— Но это же нелепо! — крикнул он.— Не-ле-по! Я ни в чем не сознаюсь! Я отрицаю всю эту клевету. Я должен сознаться в чудовищном преступлении, которого никогда не совершал? Да вы что, за мальчишку меня принимаете?
— Успокойтесь, сядьте, криком ничего не докажешь,— сказал Брунов.
— А как мне вам доказать? Я вынужден оправдываться, не зная за собой никакой вины, и делать это спокойно? Это черт знает что!
— Ну, хорошо, давайте продолжим. Если вы действительно работали на отряд, то подтверждения должны найтись. Люди ведь из отряда остались?
— Да, остались многие. Наш председатель Яков Илин был в отряде, - даже — комиссаром последнее время.
— И комиссар не знал о вашей связи? — удивился Врунов.
— В том-то и дело, что не знал,— вздохнул Тимофей.-— В отряд он пришел уже позже, из окружения, а комиссаром стал перед самой гибелью Маковского и уходом отряда из наших лесов.
— Допустим. Но неужели не осталось ничего такого, что могли бы подтвердить бывшие партизаны?
— Не знаю...
— Вы успокойтесь, вспомните,— посоветовал Брунов.
Теперь уже следователь помогал ему искать оправдания. Капитан Малинин молча записывал показания и недовольно косился на своего начальника.
— Мой отец!..— вспомнил Тимофей.— Я посылал его в отряд накануне боя в Липовке, чтобы предупредить об опасности. Маковский готовил нападение на комендатуру, но в это время неожиданно для всех в Липовку прибыл карательный отряд...
— Так, так, продолжайте,—оживился майор.
Тимофей торопливо заговорил о казни Любы, о нападении на липовскую комендатуру и гибели Маковского, о последних днях самого отряда. (Впоследствии остатки отряда присоединились к более крупному отряду Кравченко.)
— Отца видели в отряде, это могут подтвердить многие,— заключил он.
— И то, кем он был послан?
— Нет. Знать могли только Маковский и Корташов... Брунов помолчал, раздумывая, потом с сожалением пощелкал пальцами.
— Да, посещение отряда вашим отцом—оправдание... косвенное. Но этого мало, совершенно недостаточно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71