— Скажите, пожалуйста, Высоцкая, кажется, не любит меня?—спросила Груня Веру Александровну, уловив удобную минуту, когда они остались вдвоем.
— Нет, милочка, ангелочек, она всех любит, она добрая,— сентиментальничала по старой привычке младшая Обноскова.
— Зачем вы говорите неправду? — пристально посмотрела Груня на ее смущенное лицо с моргающими глазками.— Она не любит меня?
— Да... то есть, душечка, она не вас не любит... она вашего мужа не любит,— конфузясь, объясняла Вера Александровна.
— Но чем же я виновата, что мой муж дурен? — спросила Груня, нахмурив брови.
— Ну, полноте, милочка! Ах, какие вы, право, строптивые!—увивалась Вера Александровна, желая ускользнуть от ответа.
— Нет, однако... Она, верно, говорила вам'что-нибудь по этому поводу,— настаивала Труня.
— Ах, да ведь это сплетни будут, если передавать...— мялась младшая Обноскова.
— Какие же это сплетни? Мне очень нужно знать, как она смотрела на меня, чтобы не напрашиваться напрасно на встречи...
— Вы не сердитесь на нее, она добрая...
— Но что же она говорила? Что я виновата в том, что мой муж дурен? Что я его в руках держать не умею? — насмешливо спрашивала Груня.
— Нет... Она... Ах, да вы рассердитесь!.. Она говорит, что с дурным мужем может жить только дурная жена,— совсем растерялась слабодушная Вера Алек-, сандровна и еще более заморгала глазами.
— У нее совсем извращенные понятия! — холодно произнесла Груня, вставая с места.
— Вот вы и рассердились!.. По глазам вашим вижу, что рассердились,— слезливо шептала младшая Обноскова, целуя Груню.
— Нисколько! Эта женщина, несмотря на свое доброе сердце, просто жалка,— холодно ответила Груня.
Это свидание с Высоцкой и разговор с Верой 06-носковой могли отбить навсегда в молодой женщине охоту продолжать начатое знакомство, и Груня действительно решилась не напрашиваться на встречи с Высоцкой и готова была при случайном свидании с нею поднять также гордо и высоко свою молоденькую, почти детскую головку.
«Передо мной ей нечем гордиться,— думала Груня: — я чище и честнее ее... Я не жила с посторонним мужчиной и не убегу от законного мужа...»
Чем заметнее поправлялся Алексей Алексеевич, тем более охладевала Марья Ивановна к своей невестке, видя, что беда миновала их семью, и не имея сил продолжать мирную жизнь. Груня не могла не заметить этой перемены, так как переход от ухаживанья к нападениям был довольно резок и не походил на
случайные семейные недоразумения, которых было немало и во время болезни Алексея Алексеевича. Случа-, ев для придирок к невестке находилось всегда довольно: то свекровь сердилась, что невестка неизвестно куда отлучается иногда из дома, то она злилась на ее холодность, то просто упрекала ее за вялость и нерадивость характера. В один прекрасный день эти мелкие нападения перешли в серьезную сцену и не остались бесплодными. Началось, по обыкновению, с пустяков: Алексею Алексеевичу попался в руки разорванный платок, и он заметил жене, что надо поаккуратнее смотреть за бельем. Этого было вполне достаточно для Марьи Ивановны, чтобы начать бурную сцену, как только ее сын ушел в должность.
— Вы и за мужем-то ходить не умеете! — проговорила она, обращаясь к Груне.— Вам до него и дела нет. Он трудится, он работает, а вы живете себе барыней и ни на что внимания не обращаете. Болен ли он, здоров ли, вам все равно, в вас и перемены ника-~ кой не заметишь. Точно рыба, прости господи, какая! Вам бы вот статуем быть; комнаты украшать собою!
Груня с безмолвным удивлением выслушала эти неожиданные комплименты.
— Дивлюсь я, право, на вас,— продолжала свое пиленье свекровь.— Ни ссорами, ни ласками ничего из вас не поделаешь... Я-то, дура, думала: ну, вот, у нее муж при смерти лежит, авось, она одумается, авось, к семье привяжется, так нет! куда! То же самое вижу, что и прежде... И куда вы это из дому стали бегать? Каких таких знакомых нашли?
— Кажется, я не обязана отдавать вам отчет, куда я хожу,— вспыхнув, заметила Груня.
— А кому же и отдавать отчет, как не мне? — воскликнула Марья Ивановна.— Кажется, мне Леня-то сыном приходится, недаром меня матерью называли, мне его честь дороже всего...
— Что же это вы, подозреваете меня в чем-нибудь? — с невольным отвращением спросила невестка.
— Кто вас знает? Вы рядитесь, за вами ухаживают, вам комплименты разные говорят, а голова-то у вас молодая да ветреная, так ведь и бог знает, что вам на ум взбредет.
— Да кто же это за мной ухаживает здесь? — пожала плечами Груня
— Мало ли кто! Да вот хоть бы Петра Петровича, например, взять,— прошипела Марья Ивановна и зорко посмотрела злыми глазами на невестку.— Разве вы думаете, что никто не замечает, как он за вами увивается да что-то нашептывает вам?.. И с чего вы с ним при мне по-французски говорите? Верно по-русски-то нельзя этого говорить?.. Стыдно замужней женщине позволять чужому мужчине ухаживать за собою, а ведь он вам чужой, хоть вы его и называете родственником. Этакой-то родни ее оберешься!
— Так вы убеждены, что я его люблю? — усмехнулась горькой улыбкой Груня.
— Ну, матушка, если бы я убеждена-то в этом была, так я не так бы с вами заговорила! —угрожающим тоном произнесла свекровь.— А я только предупреждаю вас, говорю, что вам не след разговаривать с подобными подлипалами.
— Как же это я не стану с ним говорить, если он бывает у нас в доме? Скажите лучше Алексею, чтобы он не принимал его.
— Вот-с как! Ради вас гостей не принимать, знакомств не заводить. Ну, это уж непорядок! Нет-с, каждая женщина сама себя должна соблюдать. Муж приводи кого хочет, а она себя соблюдай. Так и отцы наши жили и нам так жить велели.
Груня усмехнулась, хотя ей давило грудь от волнения и негодования.
— С чего это вы, матушка, смеетесь-то? Уж не надо мной ли? — воскликнула Марья Ивановна.
— Над вами,— с презрением ответила невестка и пошла в свою комнату.
Это было ее единственное убежище, ее единственная защита в этом доме.
— Да ты это что выдумала? А? Что ты задумала? — кричала ей вслед свекровь, выходя из себя от необузданной ярости.— Уж не завела ли и впрямь какие-нибудь шашни на стороне? Да я тебя тогда со свету сживу!.. А, смеется! надо мной смеется!.. Да так прямо и говорит, что надо мной. Да ты где этой храбрости набралась? Погоди, погоди, я тебе, голубушка, крылья-то пообшибу!
Вечером в тот же день Марья Ивановна прошла в кабинет Алексея Алексеевича и долго разъясняла ему,
что он должен, наконец, взять жену в руки и присматривать за нею.
— Ты-то, Леня, такой слабый, хилый, а она все здоровеет,— говорила Марья Ивановна жалобным тоном,— так за ней нужен глаз да глаз. Ей молодежь-то голову вскружила похвалами, а надеяться-то на нее нельзя...
— Что это вы, маменька, какие глупости выдумываете! — сердито заметил сын и взялся за книгу, надеясь этим обыкновенным приемом прекратить беседу с матерью. Но она, против своего обыкновения, не замолчала, увидав, что сын хочет читать.
— Нет, батюшка, я ничего не выдумываю. Уж какая я выдумщица! — проговорила она с горечью.— А только она теперь все одна по гостям ходит...
— Не сидеть же ей все дома одной.
— То-то и плохо, что ей дом-то опостылел. Другая бы жена, видя, что муж для нее целый день горб гнет, сидела бы дома да старалась бы, как бы для мужа родное гнездо уютить, а у нашей-то этого и в мыслях нет. Ты в должность, а она за дверь, а, между тем, на нее засматриваются...
Лицо Алексея Алексеевича вдруг омрачилось, что-то как будто укололо его в самое сердце.
— Да кто же засматривается? — нетерпеливо спросил он и отложил книгу в сторону,
— Мало ли кто!.. Ты за Петром Петровичем-то наблюдай, за ним смотри,— шепотом произнесла мать и боязливо оглянулась во все стороны, как будто боясь, что кто-нибудь их подслушивает.— Ухаживает, ухаживает,— протянула она.— Уж я эти подходы-то знаю. Сама...
— Тьфу! Этого только недоставало!— произнес с гневом и досадою Алексей Алексеевич.— И что вам за охота постоянно смущать мое спокойствие?
— Да как же, Леня, голубчик, о ком же мне и заботиться, как не о тебе? Ведь ты родной мне. Хуже, если чужие на смех поднимут да пальцами на тебя указывать будут... Ты думаешь, мне легко, что тебя обманывают?..
— Да разве вы уже знаете что-нибудь? — вскочил с места Алексей Алексеевич.
Он был страшно бледен. Его маленькие калмыцкие глаза впились в лицо матери, точно он хотел прочи-
тать на этом лице все сокровенные мысли этой близкой ему женщины. Но оно было невозмутимо.
— Наверное, батюшка, ничего не знаю, но смотрю за ними, в оба смотрю,— ответила мать.
Алексей Алексеевич махнул рукою и большими шагами заходил по комнате в страшном волнении. Впервые он поднимал, что за чувство может испытывать человек, когда ему угрожают отнятием его старой собственности, его достояния. Марья Ивановна следила за сыном с скорбным участием, умиленными и сострадательными взглядами, полными той совершенно своеобразной материнской любви, на какую была способна Обноскова.
— Вы у меня целую ночь покоя отняли!—желчно упрекнул ее сын, на минуту останавливаясь перед нею.
— Бедный ты мой, бедный! — жалобно промолвила она, качая с сожалением головой.— Не понимают люди, как ты их любишь. Вот теперь одна весть о их глупости да ветрености тебя на целую ночь расстроила, а что было бы, если бы ты-то вовремя не узнал об этом, да вдруг дождался бы того, что они по глупости да по ветрености и грехов натворить успели бы?.. Не ночь бы тогда тебе они отравили, а всю жизнь твою драгоценную!
Еще довольно долго распространялась Марья Ивановна убаюкивающим тоном о негодности людей и следила за тревожно шагающим по комнате сыном нежными глазами. Наконец, она обняла его и ушла в свою спальню, где набожно опустилась на колени перед образами и начала свои обычные молитвы за сына.
Но сыну не спалось.
«А что, если мать не все сказала мне, что она знает? — думалось ему.— Меня целые дни дома нет, я некрасив, я слаб, а она молода, хорошеет с каждым днем, кругом разная молодежь вертится, книжки разные под руку попадаются, долго ли закружиться голове! Да ведь нынче и в моде бегать от мужей!..— Я, скажет, миленький, ошиблась, я тебя не любила, мы не сошлись характерами, и я ухожу с другим... Коротко и ясно!.. Нет-с, со мной этого не сделать!.. Я этого. не допущу, не позволю!.. Впрочем, что я!.. И с кем она уйдет!.. С Петром Петровичем?.. Вот глупости! Он волокита, но он не увезет чужой жёны, не навяжет ее
себе на шею... От него можно ее предостеречь... Эх, если бы я мог не принимать подобных негодяев! Да ведь ему весь.город родня, связи у него... Связи! Связи! Будь они у меня самого, так я бы на порог не пустил этой сволочи, всех этих Петров Петровичей!.. Но надо поговорить'с нею, поговорить с нею надо...» Походив с час по комнате, выпив два стакана воды, Алексей Алексеевич прошел в комнату жены.
— Что у вас там опять вышло с матерью? — спросил он жену.
— То же, что и всегда выходит у меня с нею,— ответила Груня недовольным топом.— Она придралась ко мне без всякой причины и разбранила меня.
— Но...— начал Алексей Алексеевич.
— Позволь,— перебила его Груня.— Ты от кого узнал, что между нами произошла ссора?
— Мать сказала...
— А-а! Так ты ей позволяешь говорить про меня, и только я-не имею права говорить тебе про нее? Или ее сплетни не мешают твоим серьезным занятиям?
—Да ведь нельзя же.
— Пожалуйста, не оправдывайся! Я это так заметила, чтобы знать, в каком положении я стою в этом доме.
Груня отвернулась от мужа.
— Послушай, Груня, ты сегодня какая-то странная,— промолвил Алексей Алексеевич,, удивленный тоном Груни, от которого веяло холодом и в котором слышалась необычайная твердость.— Я не хочу передавать тебе, что говорила мне мать, но замечу только одно: веди себя осторожнее и не играй с огнем. Ты.,,
— Ах, это идет речь насчет подозрений!
— Да, но я им не верю; ты должна понимать это,— произнес Алексей Алексеевич и пытливо взглянул на жену.
— И очень умно делаешь,— сухо ответила она.
— Ты настолько честная женщина и настолько знаешь обязанности жены, что...
— Пожалуйста, избавь меня от школьных наставлений,— резко перебила его Груня.— Я никого не люблю, я ни с кем не кокетничаю, и, значит, об этом нечего и говорить. — Но, знаешь, люди видят иногда то, чего еще и нет, и выводят...
— Я тебе сказала, что об этом нечего говорить! — почти крикнула Груня и встала с своего места.— Неужели все вы так тупы, что не можете понять, как вы оскорбляете женщину разъяснением ей ее обязанностей? Или ты считай меня честною женщиной и никогда не учи меня моим обязанностям на этом пути, или прямо признай, что я одна из тех, которые могут пасть, и тогда принимай свои меры и не толкуй о своей вере в мою честность.
Лицо Груни пылало негодованием, она как-то чересчур горячо отстаивала себя от подозрений мужа. Алексей Алексеевич и обрадовался, и растерялся от этой неожиданной вспышки. Он вдруг увидал, что его жена принадлежит к разряду тех женщин, которые выше всего ставят исполнение своего супружеского долга, и ему стало совестно, что он мог, хотя в течение минуты, подозревать ее и сомневаться в ней. Снова он был готов благодарить судьбу за то, что у его жены холодная, а не страстная натура. Почти совершенно успокоенный, ушел он и лег спать, нисколько не думая о том, что его жена, может быть, не уснет во всю ночь после этой сцепы...
При всех своих обширных и, может быть, для чего-нибудь необходимых знаниях Алексей Алексеевич все-таки был плохим психологом и совершенно не знал человеческого сердца. Он восхищался теперь тем, что его честная жена так горячо приняла к сердцу его несправедливые подозрения, и не раздумывал о том, что эта вспышка была, может быть, результатом начала той внутренней борьбы, вследствие которой человек переходит от старых убеждений к новым, и тем горячее отстаивает свои старые убеждения, чем сильнее побивают их против его воли жизненные факты. Действительно, Груня переживала именно такую пору внутренней ломки: все ее прежние, освященные преданием и обычаем, отношения к близким людям, видимо, побивались фактами жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37