Подорвав таким образом двадцать раз родительскую власть, он не менее десяти раз явно нарушил крепость супружеского союза, устроив побег чужих жен с посторонними людьми, конечно, в этот счет не входят те бесчисленные случаи, когда побега не совершалось, когда кузен Пьер работал не в чужую пользу, а просто собственными поступками практически доказывал, что он стоит за свободу чувства в замужней женщине. Старухи и ста-
рики часто журили за такое поведение кузена Пьера, но серьезно сердиться на него не могли.
— Ты весь в покойного своего отца! — говорили они ему, с добродушной укоризною покачивая головами, и в умах стариков оживало то время, как отец кузена Пьера помог им увезти их теперешних жен, а старухам вспоминалось, как отец кузена Пьера впервые практически доказал им всю сладость свободы чувства в замужней женщине.
. При этих воспоминаниях сам кузен Пьер казался старикам и старухам не просто сыном столицы, но отчасти и их собственным сыном. Кузен Пьер действительно играл по праву в их кружках роль любимого пасынка нескольких любящих отчимов и нескольких Нежных мачех.
В один из четвергов, наговорив сотни любезностей и комплиментов Трупе, кузен Пьер сидел и рассуждал в стороне с своими друзьями, Левчиновым и молодым графом Родянкою, о прелестях хозяйки дома.
— Да, она действительно очень мила,— соглашались с ним собеседники.
— Мила!— с увлечением воскликнул кузен Пьер тоном упрека.— Что вы мне говорите: мила! Она просто восхитительна! Эти худенькие, едва развившиеся женщины — огонь! Тут страстность таится, неукротимая страстность. Я ведь кое-что смыслю в этом деле.
— Что и говорить! Специалист по женской части! — усмехнулся Левчинов.
— Смейтесь, смейтесь сколько вам угодно,— хохотал кузен Пьер и выказал свои белые зубы,— а между тем эта специальность доставляет наслаждений в тысячу раз больше, чем всякая другая специальность. Вот ведь вы, не специалисты по этой части, говорите, что она мила, а я знаю, что она не только мила и наделена страстною натурою, но и вполне несчастлива с трупом своего мужа...
— Несчастлива? — изумились собеседники.— Кто это вам сказал?
— Опытность специалиста,— важно ответил кузен Пьер и опять оскалил зубы.— Да-с, милостивые государи,— балаганил он,— она несчастлива. А из этого следует, что она ищет счастия. Но счастие, в чем бы она его ни искала, найдется только в любви, а если оно может найтись только в любви, то... то... ну, од-
ним словом, надо попробовать, не можем ли мы послужить орудием для ее счастия.
— Ха-ха-ха! — засмеялся Левчинов.— Вы всегда найдете предлог для волокитства.
— Фи! для волокитства! Какие тривиальные выражения вы употребляете! — воскликнул кузен Пьер, делая шутовски серьезную мину.— Тут не волокитство, а желание осчастливить ближнего, доставить ему то, чего недостает в его жизни.
— Нет, кроме шуток,— начал носовым голосом и с зевотой задумавшийся Родянка,— вы убеждены, что она несчастлива?
— Убежден ли я? Да, убежден, клянусь гробами моих отцов! — с комическою торжественностью произнес кузен Пьер и, вдруг сощурив глаза, пристально взглянул на графа Родянку.— А ведь и вы что-то замышляете, вы это недаром спрашиваете о действительности ее несчастия... Ну, что же, вы моложе, вы победите, вам честь и слава.
— А мне кажется, что у нее есть еще более молодые поклонники,— тихо заметил Левчинов, глядевший на кого-то сквозь плющ, за которым они сидели.
— Кто это? кто? — торопливым шепотом спросил кузен Пьер и устремил глаза по направлению в ту сторону, куда смотрел Левчинов.
— Не знаю, какой-то юнец, вон он сидит,— указал Левчинов.
Глаза молодых повес устремились на указанного юношу. Он был бледен, худ, с черными всклокоченными, курчавыми волосами;, его черные глаза впились в хозяйку дома, сидевшую в кружке женщин в противо-оложном углу комнаты.
— Некрасив! — улыбнулся, зевая, граф Родян-ка.— Злое выражение и непричесанная физиономия.
— Может быть, такие растрепыши правятся женщинам: как вы об этом думаете, господин специалист по женской части? — спросил шутливо Левчинов, обращаясь к кузену Пьеру.
— Вот оно что! — глубокомысленно соображал кузен Пьер, уже не слыша вопроса.— Здравствуйте, тпогшеиг Поль! — громко проговорил он, выставляя свое цветущее личико из-за плюща.
Панютин — это был он — вздрогнул и, растерявшись, оглядывался во все стороны, чтобы отыскать то
лицо, которое назвало его по имени. Казалось, его мысли все это время носились где-то очень далеко. Наконец он увидал, что его манит к себе кузен Пьер.
— А, это вы, Петр Петрович,— поздоровался он,-подходя к кузену Пьеру и пожимая ему руку.
— Вы это о чем же так задумались, что даже испугались, когда я вас позвал? — трепал по плечу Па-нютина кузен Пьер, показывая два ряда белых зубов.
— Мало ли о чем иногда думается, не все же рассказывать,—-отвечал тот. — Тайна? А ведь в молодости только любовные! тайны бывают, значит, вы думали о ней,— подшутил кузен Пьер.
— Вы ошибаетесь, я о ней не думал,— быстро отсветил Панютин с румянцем на щеках и совершенно невольно обратил глаза в ту сторону, где сидела Груня.
Повесы засмеялись. Панютин сердито закусил губы, поняв свою неосторожность.
— Ну, как вы теперь живете, что поделываете? — стал расспрашивать кузен Пьер.
—Университет посещаю,— коротко ответил Панютин.
Он не имел никакого желания беседовать,
— Скучаете, я думаю, без сестры? .
— Занятия есть, скучать некогда...
— Да, да, конечно! А вот у нее нет занятий, она и скучает. Вы заметили?
Панютин молча кусал губы.
— Как вы думаете, счастлива ли она? — спрашивал кузен Пьер, делая очень серьезное лицо.— Вот мы сейчас спорили об этом предмете. Я говорил, что она не может быть счастлива с трупом супруга, что ей. нужен муж молодой, живой... вот, хоть бы такой, как вы.
Панютин снова вспыхнул и сухо заметил:
— Я не мешаюсь в дела сестры. Счастлива или несчастлива она — это ее дело.
— Так, так,— согласился кузен Пьер.— А я полагал, что вы так привыкли с детства друг к другу, что одного из вас всегда должны интересовать дела другого.
Панютина снова передернуло. Кузен Пьер опять стал изливаться в похвалах прелестям Груни. Паню-
тип стоял, как на горячих угольях. Он то краснел, то бледнел. Трое повес наблюдали за жертвой своей плоской шутки и продолжали дразнить ее, как дразнят голодного, запертого в клетку тигренка, показывая ему из-за решетки со всех сторон кусок мяса. Дикий тигренок сделал попытку скрыться, его удержали.
— Постойте, куда же вы бежите? — остановил юношу кузен Пьер и взял его под руку.— Садитесь. Мы так давно не видались. Поговоримте. Что это вы хмуритесь? Ну, что, на кладбище, вашего воспитателя все по-прежнему появляются привидения похороненных мудрецов? Тень Трегубова по-старому ли восстает из своего могильного склепа и приходит во время шабаша осматривать мавзолеи кряжовского погоста? Л мавзолеев все прибавляется или ими заставлены уже все углы? Находите ли вы теперь приятным свое пребывание в жилище мертвых? Иногда, я думаю, становится немного скучно?
— По крайней мере тихо, если не весело; заниматься можно,— ответил Панютин и поспешил прибавить: — Но я большую часть времени провожу в университете.
— А, да, в университете,— серьезно проговорил кузен Пьер.— Конечно, там скучать нельзя. Молодые профессора, новые, живые идеи приводят, животрепещущие вопросы поднимают; кружки молодежи составляются; товарищество крепко стоит-за своих членов; споры, шум, сходки, заботы об участи бедных собрать-, ев, все кипит, волнуется юною жизнью, жизнью дня... Чудное это существование.
— Нет... да...— начал в замешательстве Панютин. Ему очень хотелось выругать кузена Пьера, очень хорошо знавшего, что в университете уже не было никаких кружков, никаких сходок, никаких новых идей.
Трое повес захохотали дружным смехом. Юноша снова с злобою закусил губы и, оборвав лист плюща, скомкал его в руке; казалось, он хотел бы в эту минуту точно так же скомкать, отбросить и растоптать ногами свою собственную жизнь,
— Что вы ему сказки-то рассказываете? — проговорил Левчинов.— У вас, я думаю, нет ни одного товарища? Вы едва ли знаете кого-нибудь из. студентов даже по имени,— обратился он к Панютину.
— Да, теперь студенты мало сходятся между собою,— отвечал неохотно Панютин.
— Жаль, жаль,— с сожалением произнес кузен. Пьер, продолжая свое, начатое без всякой цели, шутовство.— Ну, да это не беда, поскучаете дома и в университете, так здесь отдохнуть можно, в добром родственном кружке...
— Что это вы, Петр Петрович, с умыслом или...— начал Панютин глухим голосом и не мог сразу поды екать слово,— или по вдохновению дразните меня? —п окончил он.
Ему хотелось сказать не по вдохновению, а по глупости, но язык не повернулся на это.
— Дразню? Я и не думал дразнить вас,— изумился кузен Пьер и снова выставил свои блестящие зубы.
— Так что же вы расспрашиваете меня о моем житье-бытье? Ну, скверно оно, вы это сами знаете. Да вам-то что до этого?
Панютин сердито встал. Кузен Пьер ласково удержал его...
— Мне, право, жаль вас,— благодушно сказал он.— Вот вы все хмуритесь, скучаете, раздражаетесь, а между тем уходит то лучшее время, когда человеку нужно жить полною жизнью.
Панютин пожал плечами и выказал снова намерение уйти.
— Право, вам надо поближе с обществом познакомиться, там найдутся и друзья, и развлечения.
— На улицу, что ли выйти да прохожих в друзья скликать? — спросил Панютин.
—Зачем такая эксцентричность? Просто вот заходите ко мне, я вас и познакомлю с молодежью,— сказал кузен Пьер.
Панютин сухо поблагодарил его и ушел.
— Ха-ха-ха! — захохотали Левчинов и граф Ро-дянка.— Для чего вы это такую комедию с этим диким зверем разыграли?
— Субъект интересный! — ответил кузен Пьер и выставил свои зубы.
Собеседники пожали плечами, как будто выражая этим то мнение, что не стоило начинать комедии из пустяков. Граф Родянка даже зевнул, выражая этим томившую его скуку. А кузен Пьер очень многозначительно взглянул на них и стал объяснять дело.
— Этот зверек очень сердит на свое положение и очень скучает,— начал он.— Сверх того, он очень неопытен. Из этого ясно следует, что его легко приманить какою-нибудь забавой к себе.
— Очень нужно нам всяких дураков приманивать,— презрительно промолвил граф Родянка и опять зевнул, точно зевота была задачею его жизни.
— Я не знаю, дурак он или умный, но мне он нужен,— сказал кузен Пьер.— Он, во-первых, мне передаст, любит ли его нареченная сестра своего мужа или не любит, счастлива ли она или нет, а, во-вторых, ОН передаст своей нареченной сестре, что я интересуюсь ею и жалею ее.
— Так он и станет ей это передавать, если он сам без ума от нее,— лениво заметил граф Родянка, пожимая плечами.
— Вы упустили из виду его неопытность. Он разгорячится и все выскажет сестре.
— Какое ужасное коварство! — с комическим ужасом произнес Левчинов и захохотал.
— Это будет целый роман,— тем же скучающим и носовым тоном промолвил граф Родянка.
Кузен Пьер оскалил свои белые зубы.
— А знаете, ведь действительно было бы интересно увидать первые шаги этого зверька в пашем обществе. Смеху доставило бы много.
— А черт его знает, еще скандал какой-нибудь учинит. Это, кажется, грубая натура,— снова зевнул граф.— Пошло все это и нисколько не весело,—доба-нил он и помолчал.
— Вы сегодня куда? — спросил он у собеседников через минуту.
— Не худо бы к мисс Шрам,— ответил Левчинов.
— Идет,— ответили остальные и, распрощавшись с обществом Обносковых, понеслись к мисс Шрам, одной из самых отчаянных наездниц цирка.
У нее уже собралась целая ватага разгульной молодежи. Трое новых посетителей были встречены с восторгом.
— Погодите, погодите, я вам скоро новичка привезу! — говорил кузен Пьер.— Дикаря с островов Тихого океана.
Левчинов и граф Родянка опять пожали плечами, как будто удивляясь странной настойчивости кузена
Пьера, и скоро среди шумной оргии у мисс Шрам забыли обо всей пошлой сцене и пошлых разговорах, происходивших между ними в скучном доме Обнос-ковых.
Но у кузена Пьера не выходили из головы два-мо-лодые лица: лицо Павла и лицо Груии. Это были два новых актера, которых он мог заставить разыграть какую-нибудь комедию, еще не известного ему содержания, но во всяком случае потешную для него. Как всякий специалист, кузен Пьер принимался за новы'е, относящиеся к его любимому предмету опыты, не зная, что из них выйдет, но наслаждаясь вперед самым процессом этих опытов и возможностью не сидеть без дела. Сверх того, кузену Пьеру давно приелись азбука и зады его специальности; он заметно старел, не по летам, но по усиленной жизни этих лет, и начинал чувствовать, что и дружба с тридцатипятнлетни-ми женщинами, и кутежи с наездницами и актрисами,' и возня с пресытившимися друзьями становятся крайне Однообразными, что в этой музыке он наизусть знает каждую нотку. Ему нужно было что-нибудь новое, выходящее из ряда этого, по-видимому, бурного и разнообразного, но, в сущности, такого же скучного и однообразного существования, как и существования какого-нибудь канцеляриста с вечной перепиской похожих до крайности одна на другую бумаг.
Павел Панютин со дня свадьбы Груни не находил себе нигде покоя, тосковал, худел и ходил, как человек, утративший нечто, составлявшее всю цель его существования. Действительно, в Груне он терял все.
С самого детства никто не следил за ним, не указывал ему дороги, не направлял его мыслей. Он рос, играл, учился, скучал, терпел нападки от людей, озлоблялся; его ласкали или бранили, лечили от недугов и наказывали за лень, но ни один человек не сумел или не счел нужным заглянуть в его душевный
мирок. Но было одно существо, которое никогда не успокаивалось на том, что Павла тогда-то наказали за лень, и спешило помочь ему приготовить трудный урок или решить не понятую мальчиком задачу. Это существо не считало прописанного доктором лекарства вполне достаточным для выздоровления Павла, когда он хворал, но оно проводило дни у постели больного, старалось угадать его желания и облегчить его бессонные ночи своими нежными речами, своим желанным присутствием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37