Но он отмалчивался. Мы ж с ним почти год… Думала, жена. Тоже, выходит, нет. Он вообще-то чем занимается? Занимался…
Странный вопрос. И как бы между делом, вскользь. Или Вадим в течение всего года ухитрился там и не раскрыться, или тут какой-то подвох. Евгений насторожился. Если она смогла найти Вадимов телефон, что ж теперь дурочку-то валять? Знает ведь. И наверняка.
– Чем, говоришь? Да есть тут одна контора, – ответил неохотно.
– Глубокого бурения? – усмехнулась Таня. – Так, кажется, она раньше называлась?
– Нет, не из этой области. Но… некоторые, я бы сказал, отдаленные связи имеются. Чисто формальные. Мы не пересекаемся.
– Да? – Она легко спрятала усмешку. – А я думала… Ну и ладно. Какая, в сущности, разница, верно? Или только кажется?
Теперь и Евгений так же неопределенно пожал плечами.
– Я сегодня, как прибыл, с Аленой созвонился. Она тоже не в себе, просила попозже вечерком позвонить.
– Ну понятное дело. Она, наверное, тоже хочет знать причину. А кому же, как не тебе, и знать-то ее? Вы же сослуживцы. Так и Вадька говорил… Да ладно, милый, не темни, – вдруг безнадежно махнула Татьяна рукой, – ты что, в самом деле думаешь, что нам не известно, где вы служите и чем занимаетесь? Чудак. Да у той же Алены такие связи, что она кого хошь из-под земли высчитает и достанет. Просто вы, мужики, нам понравились тогда. Не дураки, дело свое мужское знаете. Ты что думаешь, я тебя у Алены отбить, что ли, собираюсь? Это просто моя мелкая бабья блажь, чтоб она не хвасталась: вот, мол, какого славного мужичка оторвала! Понял? Ну и что теперь скажешь? Кто из нас лучше? Только по-честному, я ж ей все равно ничего не скажу. А? Или, может, ты не успел распробовать? Так это дело мы сейчас поправим. – Она с готовностью приподнялась. – Не хочешь? А-а, я, кажется, поняла. – Она снова плюхнулась на банкетку, но колени призывно раздвинула. – У тебя уже Ирка на уме. Я не возражаю, ступай. Правда, ей в настоящий момент все до фени, но ты попробуй, некоторым нравится, когда девка в отключке.
Он никак не мог сообразить: в ней играет неприкрытый цинизм или она провоцирует его? Но с какой целью?
– Ирка тоже в этом смысле – кремень, можешь не сомневаться. У нас закон – чужих не забирать, если они сами того не захотят. Но ведь ты же захотел, верно? Я сразу почувствовала, едва вошел. Ну, сам смотри-и… – Она потянулась, раскинув руки и откинув голову. Глаза ее закрылись, будто в ожидании.
– Я, пожалуй, поеду, – сказал он неожиданно.
– Давай, – просто согласилась Татьяна. – Действительно, это дело от тебя никуда не уйдет. Звони, заезжай, всегда буду рада тебя видеть. А дверь просто захлопни. Привет Алене, вы ж наверняка сегодня увидитесь. И запомни, Женька, ты отлично меня достал, молодец.
Она все это произнесла, не открывая глаз, а после устроилась поудобнее, вытянув свои превосходные обнаженные ноги.
«Вербовочная уязвимость – вот как это называется, – подумал он о себе, спускаясь по лестнице. – Причем повышенная…»
Есть такой профессиональный термин. Вадим ведь целый год провел в их компании. Но никому из своих ничего не говорил. Если б не тот случай, когда у него было скверное настроение и он вдруг открылся, возможно, позже пожалев об этом… И еще одна фраза настораживала: «У Алены такие связи…» Не тут ли первопричина?
Все это требовалось срочно и всерьез обдумать.
И тут он вспомнил…
Глава третья ЧЕРНАЯ ПАПКА
Нине не хотелось ни с кем встречаться. Она устала от бесконечных вопросов-расспросов: что говорил муж в последние дни перед самоубийством, с кем он мог встречаться во внеслужебное время, кто звонил накануне или уже после его смерти, кто интересовался его служебными делами и так далее, и тому подобное. Устала! Надоело все. Руководство, присутствующее в крематории на Хованском кладбище, было с ней сдержанно и сухо-формально. Оно и понятно: самоубийство никак не красит человека вообще, а майора ФСБ – тем более. Значит, нашлись у него веские причины уйти из жизни. Лучше бы, конечно, чтоб виновны были в том семейные неурядицы, и гораздо хуже, если поводом послужило что-то связанное со службой. Но Вадим был достаточно скрытным человеком и ни в какие свои служебные тайны, тем более неприятности, жену не посвящал. А поскольку она ничего путного для расследования обстоятельств гибели мужа сообщить не могла, к ней и всяческий интерес пропал. И когда она просто заикнулась о том, что теперь не знает, на что жить, встретила такие холодные взгляды бывшего теперь уже Вадимова начальства, что вмиг пропала всякая охота говорить на эту тему. Вот разве что один Олег, с которым муж работал, что называется, рука об руку, проявил человеческое участие. По его словам, бегал по начальству, занимаясь организацией похорон, обещал посодействовать, чтоб ребенок не остался без средств к существованию. Тут, мол, тоже масса сложностей, о которых бедная вдова даже не подозревала. Он начал было объяснять ей всякие уголовно-процессуальные дела, но она не дослушала, потому что голова ее была занята совсем другим. А впереди предстояли еще поминки, которые тоже он организовал, и все это казалось ей чем-то нереальным, далеким от всех забот, какие ей предстояли. Да, понятно, спасибо за поддержку, но давайте, если можно, поговорим позже, когда горе уляжется…
Потом несколько человек с работы Вадима приехали на девятины, посидели за рюмкой, поговорили в основном о своих же делах, оставили в конверте деньги, которые собрали среди сослуживцев, еще раз помянули и тихо разошлись.
И вот потянулись тягостные дни. Никто не звонил, не интересовался, что у нее и как, а из разговоров на поминках она поняла, что по факту самоубийства Вадима расследование будет скорее всего прекращено, ибо оснований для применения статьи 110 Уголовного кодекса нет. Никто не угрожал Вадиму, не доводил до самоубийства, выходит, нет и преступления.
И тут появилось новое лицо – Евгений Сергеевич Осетров.
Нина действительно не помнила такого человека. Нет, может, он и присутствовал на похоронах – много все-таки собралось народа. Но этот человек утверждает, что ничего не знал, значит, получалось, не был. И теперь хотел зачем-то встретиться. А вдруг, подумала она, этот Осетров хоть что-то знает, и согласилась поговорить с ним…
А Евгений мчался к себе домой.
Ну как же он мог забыть-то! Как раз незадолго до командировки они с Вадимом обсуждали новую проблему, неожиданно возникшую в деле «Норда». Но касалась она не самой авиакомпании, а ее незримого, так сказать, хозяина – господина Деревицкого, интересы которого вдруг обнаружились на предприятиях лесной промышленности Вятской губернии, в которой вскоре должны были состояться губернаторские выборы. И многие средства массовой информации, принадлежавшие холдингу господина Деревицкого, уже активно включились в разворачивающуюся битву с применением всех самых отъявленных форм черного пиара. Сражаться было за что, и Деревицкий дал команду не стесняться.
А там и не стеснялись. Вплоть до того, что кандидатуру, выдвигаемую олигархом, по некоторым сведениям, стали все активнее поддерживать сотрудники местного УФСБ. Запахло такой коррупцией, что руководство ФСБ поручило Департаменту экономической безопасности, его аналитикам и оперативникам, провести по ряду фактов оперативную проверку. С этим заданием, собственно, и должен был отбыть туда Вадим Рогожин.
И случилось так, что в тот вечер они снова засиделись вдвоем, а когда, усталые, покинули наконец здание, как-то не сговариваясь, но дружно пошли в сторону все того же вечернего кафе.
Заказали, помимо всякой травы, по хорошему бифштексу с кровью и по сто пятьдесят коньяку. Дороговато, конечно, но Вадим заметил походя, что он при деньгах. Женя не любил застольной зависимости и потому счет разделили поровну – по-немецки.
Как водится, перекинулись своими соображениями о женщинах, в смысле о Татьяне с Аленой, о том, что встречи в последнее время стали редкими. Женя тоже посетовал, что придется убыть на целых полмесяца. Вадим в тот вечер почему-то больше интересовался, как у Жени складывается с Аленой. Да как? А никак, от случая к случаю. Друг другу не в тягость, и это, пожалуй, самое главное. Алена Осетрову вообще казалась более серьезной женщиной, чем та же Татьяна, не говоря уже об Ирке – заводной, всегда веселой, даже иной раз безрассудной. Вот уж кто действительно живет в свое удовольствие! А Таня – что говорить, суперсексуальная особа! Вадим, смеясь, кивал; уж он-то знал, но, пользуясь любой паузой, снова возвращался к Алене, словно именно она и была предметом его постоянных размышлений.
Женя уж подумал: может, ревнует? Или сожалеет, что в свое время уступил эту чуточку холодную, словно себе на уме, красотку? А что, всякое бывает. И потом, Женя не мог утверждать с полной уверенностью, что так уж сильно привязался к Алене. Нет, он с удовольствием встречался с нею, она очень даже достойно вела себя в постели, в ее уютной двухкомнатной квартирке на Филях Женя всегда чувствовал себя прекрасно, раскованно. Но, пожалуй, самое главное – они не успевали надоедать друг другу: то он был занят или улетал в очередную командировку на день-другой, то у нее находились неотложные дела. Так что за достаточно, кстати, недолгое время знакомства все у них складывалось, по расхожему выражению, тип-топ.
Заметив в какой-то момент, что у Вадима, похоже, портится по какой-то причине настроение, Женя ушел от темы и предложил два варианта: либо заказать еще по стопарю, либо разбегаться.
Решили в высшей степени грамотно: дернуть и – разбежаться.
Но когда покидали кафе, Вадим, державший под мышкой черную папку на «молнии», немного помявшись, попросил Женю о небольшом одолжении. Он хотел, чтобы на время его командировки вот эта папочка с кое-какими документами, которые он не хотел оставлять на службе, полежала у Жени дома. Это буквально на несколько дней. Но у Жени дом не пустует, там всегда мать находится, а вот Вадим на свое жилье рассчитывать не может. Еще залезет какой-нибудь хмырь, нынче ведь квартирные кражи стали обычным явлением. А материалы – нет, совсем не секретные, они скорее личного характера, вот поэтому он и не хотел бы оставлять их в свое отсутствие на службе.
Какой разговор? Женя взял папку и, открыв дверцу своей «Нивы», кинул ее на сиденье рядом с водительским.
Вадим проследил взглядом за этим жестом – Жене показалось, что он хотел что-то добавить, но промолчал и протянул руку, прощаясь. Он шел к метро, значит, в противоположную сторону. И не попросил товарища подвезти его. Да тут и ходьбы-то минуты три, не больше.
На том и расстались тогда.
Приехав домой, Осетров, не засовывая нос, разумеется, в чужую папку, просто сунул ее в ящик письменного стола, за которым когда-то работал Сергей Сергеевич, а теперь и сам Женя, и забыл о ней. Потому что на следующий день улетал в Сибирь.
И вот вернулся… И новостей – хоть отбавляй! Мало того, что Вадим учинил этакое, так еще и Танькины чары, будь она неладна… Как-то все пошло наперекосяк. И теперь, вспомнив о черной папке, Евгений вдруг подумал, что именно в ней может найтись объяснение и непонятному самоубийству, и необычно вызывающему поведению Татьяны, которая наверняка знает много больше, но предпочитает помалкивать, и, возможно, непонятному интересу Вадима к Алене, проявленному в их последний вечер.
Папка лежала там, куда он ее бросил, – в нижнем ящике письменного стола. Углы ее были перетянуты черными резинками. Неясно, зачем они, если уже и так есть «молния». Черт знает что придумывают.
Невзирая на безмолвные призывы матери, обрадованной появлением сына и уже хлопотавшей на кухне, накрывая обед, Евгений заявил, что ему недосуг, он уедет на час-другой, а вот когда вернется, тут уж наконец и поужинает. Но мать не отставала со своими заботами, и он сдался – на один лишь бутерброд с колбасой и стакан минералки.
Пока она готовила, он внимательно оглядел папку, потом снял резинки, расстегнул «молнию» и разложил папку, словно книгу. Внутри лежал газетный сверток. Ну как если бы три-четыре общие тетради обернули газетой, не толще. И тоже перетянут двумя резинками – крест-накрест. И под ними – сложенный белый бумажный листок, скорее всего, записка.
А тут и Галина Ивановна появилась с бутербродом на тарелке и стаканом минеральной воды.
– Ну поел бы как человек! – взмолилась она.
– Потом, ма… – Он засунул бутерброд целиком в рот и отмахнулся обеими руками. – Э-э-ха-ха!
Это он сказал: мне некогда. Мать лишь всплеснула руками и жалостно уставилась на него. Но Женя жестом показал ей, чтоб уходила, не мешала. Дело же вот, перед ним, – он ткнул пальцем в раскрытую папку. И когда мать вышла, он, не прикасаясь к свертку, внимательно оглядел его еще раз и за кончик двумя пальцами вытащил записку. Аккуратно развернул ее, словно боясь оставить отпечатки своих пальцев. Действительно записка.
"Женя, ты меня прости, пожалуйста, но у меня просто нет иного выхода. Я хотел тебе сказать, но… Словом, постарайся меня понять, хотя, боюсь, это будет тебе нелегко.
Здесь, в свертке, пятьдесят тысяч. Это все, что я смогу сделать для своей семьи. А в общем, я увяз. Если ты и сам еще не сообразил, то прими мой последний совет: пошли их к черту. Ты догадываешься, о ком я. Записку эту ты уничтожь, чтоб и духу ее не осталось. А сверток постарайся отдать моей Нинке, но чтоб она и рта не открывала, иначе всем будет очень плохо. Еще хуже, чем мне сейчас, когда я пишу тебе.
И еще. На даче в цветочном горшке есть моя заначка – от лучших времен. Пусть найдет. Она у меня баба умная и сумеет распорядиться тем, что осталось от всей моей жизни. Если уже не нашли.
Прости за последнюю просьбу. Мне больше некого просить.
Если ты читаешь эти строчки, значит, вопрос со мной уже решился. Еще раз прости, друг.
Вадим".
Евгений тупо глядел на записку, веря и не веря написанному. Казалось, что это какой-то бред. Но вот они, слова-то! Написаны! И почерк Вадима, его рука. Правда, написано ровно, без торопливости, словно заранее все обдумано.
Но почему именно его, Женю, выбрал Вадим своим душеприказчиком, так, что ли?
1 2 3 4 5 6 7 8