Мне не этого жаль, мне жаль, что тебе нельзя ответить. Мне жаль, что в твоих вопросах нет никакого смысла.
Что за черт, должен же ты сказать хоть что-то в свое оправдание.
Нет.
Ничего?
Ничего.
Что это значит – ничего? Совсем ничего? Просто ничего? Ты прожил на свете шестьдесят пять лет, и ты – пустое место? Тебе нечего сказать? Ни одного гребаного словечка?
Нет.
Почему нет, твою мать?
Потому что жаба и матка похожи по форме. Сейчас еще рановато, но, когда станешь постарше, посмотри, какая кожа у тебя на руках. Посмотри на серую воду, которая остается после того, как вымоешь голову.
Что ты хочешь сказать, приятель?
Я скажу тебе. Но сначала я тебе кое-что дам.
Герати застонал. Он подтянул к себе руки и ноги и в конце концов кое-как сумел подняться. Через секунду он уже ковылял в дом, а потом вернулся с черной шляпой-котелком в руке. Он протянул шляпу Квину, а тот размахнулся и швырнул ее в море. Шляпа взлетела в воздух, на миг зависла и скользнула вниз вдоль скалы в воду, а за ней погналась стая чаек. Квин покачивался вперед и назад, кивая в такт головой.
Сядь, велел Герати.
Что?
Я сказал, сядь.
Квин сел. Руку у него до сих пор саднило. Квина все еще трясло, но больше всего его раздражало то, что Герати совершенно невозмутим. Его дядя большим пальцем ткнул через плечо.
Это рыбацкая деревня.
Я, черт возьми, знаю, что это такое.
Да ну. Тогда ты знаешь, что такое О-Бон. Знаешь, кто такой Нитирен.
Квин промолчал.
Что? Знаешь?
Нет.
Значит, ты не понял того, что тебе следовало бы понять тогда в баре в Бронксе. Что ж, слушай меня. Рыбаки закидывают и чинят сети, штормы и приливы сменяют друг друга. Так бывает здесь большую часть года, и ни о чем другом люди не думают, больше им просто и думать не о чем. Но раз в году все меняется. На середину лета приходится день, который называется О-Бон, Празднество Мертвых – время, когда призраки возвращаются в тот мир, который они знали при жизни. Крестьяне угощают духов рисом и саке, они ликуют, ведь это призраки их друзей и родственников. Они беседуют, вспоминают, и так проходит день. Так все идет честь-честью, пока не наступит тьма, и тогда в деревне гасят все огни. Почему? Потому что в этой тьме бродят призраки. Они здесь, они хотят остаться в земном мире. Они не хотят уходить.
Жители собираются на берегу. Юноши поднимают на плечах храмовый алтарь и несут его в воду. Старики спускают на воду маленькие бумажные кораблики и поджигают их, чтобы те унесли с собой неугомонные воспоминания.
Алтарь начинает яростно трястись. Духи отвернулись от утлых суденышек, которые им предложили. Лучше они останутся в деревне, во тьме домов, где жили прежде. Они не спешат вернуться в бездну.
Перед алтарем, зайдя в воду по грудь, стоит человек – заступник, который должен обратиться лицом к морю и потребовать от мертвых оставить обитель живых – громким голосом, способным заглушить плач десяти тысяч страдающих душ. Он должен перекричать вопли мертвых, вой ветра, мольбы всех призраков, которых когда-то знали мужчины и женщины этой деревни. Он должен найти в себе силы, и говорить громко, и победить.
Герати широко раскинул руки. Его взгляд остановился на парящей в воздухе чайке. Завораживающий, монотонный напев поднимался над террасой, буддистское песнопение с неразличимыми словами, все набиравшее и набиравшее силу, и мощь, и ритм. Поскрипывали сосны, шумел прибой. Неожиданно пение оборвалось, и чайка улетела. Герати опустил руки.
Как будто ничего и не было, прошептал он. Алтарь больше не сотрясается на плечах юношей. Горящие кораблики, которые пустили старики, уплывают по темным водам. Мертвые спят, а живые ставят паруса и рыбачат в море. Опасный ритуал завершен.
А Нитирен? Безвестный монах, который жил в тринадцатом веке. Он ютился в одиночестве, незаметно, где-то на этих островах в те времена, когда в Азии правил Князь Князей, Князь всех племен, воинственный конник, столь бесстрашный и несгибаемый, словно в нем воплотилась сама воля пустыни.
Однажды Князь изучал свою империю и решил, что нужно завоевать эти несколько маленьких островов у побережья Азии, не ради обогащения его, но исключительно ради симметрии карт.
И вот Кубла-хан приказал построить флот, способный перевезти сотню тысяч его лучших конников. Кто, кроме жителя пустыни, построил бы величайший в истории флот из соображений симметрии?
Япония и не надеется победить армию величайшего в мире царства. Император удаляется в уединенную обитель, чтобы сочинить стихотворение, его генералы полируют мечи и диктуют любовные письма. Торговцы рисом закапывают золото, крестьяне рожают и умирают, дамы вздыхают над своими нарядами.
А безымянный монах без устали бредет по пыльной дороге на юг, к берегу, с которого непобедимые конники хана хлынут на Японию.
И вот приходит день, когда на горизонте показывается флот. Японские войска быстро строятся и перестраиваются – перед тем, как разбежаться. Генералы с честью делают харакири. Император созерцает закат из своего храма в горах. Столица охвачена пожарами и грабежами. Побережье пустеет. На много миль вглубь страны нет никого.
Кроме одного человека, который с трудом бредет в лучах заходящего солнца. Уже совсем стемнело, когда он добрался до берега, проковылял по песку и уселся у воды, впервые за много дней дав себе отдохнуть. Он складывает руки на коленях и склоняет голову – маленький человек, невидимый во мраке, лицом к лицу с лесом мачт.
В глухую полночь поднимается ветер. Натягиваются якорные цепи кораблей, а ветер крепнет, ярость его растет, растет вселяемый им ужас, пока не превращается в один невыносимый кошмар, рожденный сознанием одного человека.
Наутро небо ясно, горизонт чист. Море снова опустело. Божественный ветер, камикадзе, полностью уничтожил великолепный флот Кубла-хана и его великолепных конников.
Спустя много лет ученики Нитирена спрашивают его, чем объяснить такое чудо. Нам не поверят, говорят ученики.
Да, не поверят, отвечает Нитирен, но вы все равно должны сказать им правду. Вы должны сказать, что однажды один человек мечтал о том, чтобы поднялся ветер, что он мечтал об этом и желал этого всем сердцем, и ветер действительно поднялся.
* * *
Зима, сказал Герати. Последняя, может быть?
Человек, о котором идет речь, уже не молод. Вообще-то он стар и устал. У него множество вредных привычек, он беден. За шестьдесят пять лет воровства и обмана ему достались только две ценные вещи, и обе – дары дракона. Одна – золотой крестик. Вторая – коллекция редких переводных рукописей.
Крестик он снял с женщины, для которой тот стал тяжким бременем. Это было в Шанхае перед войной.
Коллекцию рукописей он нашел в китайском крыле склада, где Кемпейтай хранила документы. Однажды ночью он под охраной вывез рукописи, чтобы перепрятать, и поджег крыло. Это было в Токио сразу после войны.
Пусть пройдет двадцать лет. Путь они просто пройдут.
Зима. Последняя зима или что-то в этом роде. Наш приятель кладет в дорожный чемодан две бутылки ирландского виски и на поезде едет в Камакуру. Он приходит на пляж и усаживается на песок.
Зачем? Чтобы вспомнить давний вечер, когда он распил две бутылки ирландского виски с забытым актером театра Но? Чтобы вспомнить тех четверых, которые однажды устроили пикник на этом самом пляже?
Возможно. В любом случае, он садится на песок и откупоривает первую бутылку.
Проходит час, или два часа, или меньше часа. Наш приятель смотрит на волны и не замечает времени. Откуда-то из тьмы появляется незнакомец и садится рядом с ним. Он выпивает, бормочет, бессмысленным взглядом смотрит на звезды. И через некоторое время начинает говорить.
Он говорит о тутовых деревьях, о сосновых рощицах, о великаньих ступеньках, которые никуда не ведут, о дубинках и освежителе из писсуара вроде леденца, об обгрызенном собакой лице, о грибах, о ночи в Нанкине.
Наш приятель слушает этот бессвязный бред и приходит в ужас. Потому что Он рассеял надменных помышлениями сЕрдца их. Неужели вселенский хаос бесконечен? Неужели этот голос из волн излагает историю двадцатого века? Тринадцатого века? Века, который отделяет от настоящего миллион лет?
Незнакомец – маленький, крохотный. В чем дело? Жесты? Взгляд? Посадка головы?
По какой-то причине наш приятель вспоминает крохотную женщину в Шанхае. Он думает о ней и вдруг понимает, что этот маленький человек и та маленькая женщина как-то связаны друг с другом. Почему? Как? Этого не объяснить, этого не постичь. Они чем-то связаны, вот и все.
Незнакомец пьет, говорит, смотрит на звезды. Перед рассветом он засыпает, голый, лишь обернувшись полотенцем. Кажется, во время рассказа он испытывал непреодолимое желание раздеться. Наш приятель тихо встает на ноги и уходит, но не с пустыми руками. Нет, он забирает огромную шинель незнакомца, потому что принял решение. Два решения.
Во-первых, он отвезет коллекцию рукописей в Америку и дорого продаст ее, чтобы спокойно прожить на вырученные деньги остаток дней.
Во-вторых, он вернет золотой крестик законному владельцу.
Цель у него одна. Он хочет уверить себя в том, что бредовая история, рассказанная незнакомцем на пляже, не закончится так, как начиналась. Он хочет доказать себе, что даже история столь дикая и кошмарная, как эта, может нести в себе хоть малую толику логики и здравого смысла. А больше всего он хочет удостовериться, что был же какой-то смысл в жутковатом и печальном параде событий и людей, который он называет своей жизнью.
Он начинает действовать. Он едет в Америку, и коллекцию конфискуют. Ее забирают, но те, кто забрал ее, те, кто хранит ее на складе в Нью-Йорке, не понимают, что это бессмысленно. Бессмысленно, потому что ключ, шифр к примечаниям, тайна дракона, ключи от королевства остались у него.
Неудача? Нет, полная катастрофа. Он болен и стар, и теперь ему не на что жить. Он приехал в Нью-Йорк, думая, что разбогатеет, наконец-то разбогатеет на склоне лет, но богатящихся Он отпустил ни с чем.
Наш приятель свалился в приюте для бродяг-алкоголиков. Через три дня он уже ковыляет на север, чтобы вернуть золотой крестик законному владельцу. В Нью-Йорк он по случайному стечению обстоятельств возвращается в праздник святой, в честь которой была названа его мать, – в день святой Бригитты. Он возвращается в район, где вырос. Пошатываясь, входит в бар, что в свое время принадлежал его отцу и назывался в его честь, в честь другого Эдди, который, как и все бармены, был мирским исповедником. Сыграв в кости, он поднимается на борт грузового корабля и возвращается в Японию. В кармане у него книга с тайными кодами – все, что у него осталось.
Лето.
Летний вечер. Последнее лето, или что-то вроде того. Пьяный, одуревший от хрена, наш приятель лежит на спине на пустыре в Токио, в трущобах, на мокром песке, потому что прилег отдохнуть в гигантском писсуаре, рядом с бродячими алкоголиками. Люди в писсуаре умирают, они все умирают, и еще до исхода ночи их оберут до нитки. Что им остается, кроме как уснуть и провалиться в забытье? Он засыпает.
Спит, храпит и бредит, потому что, разумеется, не может пока забыть, время еще не пришло, он должен скатиться еще ниже. Пока он спит беспокойным сном в писсуаре, над ним роятся призраки, вокруг него витают целые сонмы душ. Все, кого он знал на Востоке за последние сорок лет, сейчас возвращаются к нему.
Во, сне он встречается с этими людьми, вновь погружается в атмосферу старой дружбы, вместе с ними беззлобно смеется над какими-то старыми историями, тоскует о безвозвратно ушедшем прошлом, на самом деле мечтая вымолить у них хоть что-то, ради чего он смог бы жить дальше.
Ведь вот он до чего дошел. Он больше не может найти оправдания своей жизни. Или он найдет оправдание, или ему конец.
Он составляет список и начинает сначала. В эту ночь и все другие летние ночи он лежит на мокром песке писсуара, продираясь сквозь список имен и лиц. Встречаясь с этими людьми, он мило улыбается. Он потакает их странностям, он старается снискать их расположение всеми возможными способами, он просит извинения и с энтузиазмом приветствует все, что бы они ни делали.
Он льстит им, восхищается ими, он говорит, как они добры и сильны, как нежны и скромны. Он обращает бесчисленные мольбы ко всем святым о ниспослании блага этим людям. Он улыбается. Он с надеждой потирает руки.
Он, шаркая, пускается в пляс, думая, что это их позабавит. Он просит пожалеть его, он умоляет.
Он опускается на колени и плачет, всхлипывая, признается во всех реальных и воображаемых грехах. Он снимает одежду, чтобы они увидели, что ему нечего скрывать. Спрятав лицо в ладонях, он украдкой подсматривает из-за пальцев.
Смехотворно. Неужели хоть кого-то обманет этот нелепый спектакль?
Конечно нет. Нет ни шанса, и он знает об этом, но все равно продолжает, потому что утратил гордость. Утратил. Он отчаянно пытается найти хоть какое-то оправдание собственной жалкой жизни.
Он хватает вещицы, которые они выкинули за ненадобностью. Неважно, что это, он жадно хватает их и прижимает к груди, сжимает в ладонях, сдавливает большими пальцами, облизывает, увлажняет слезами, прячет за пазухой.
В шинели, набитой обломками жизнекрушения.
Там пресс-папье, якобы нефритовое, на самом деле стеклянное, поддельный канадский паспорт, два поддельных бельгийских паспорта, банка с отвинчивающейся крышкой, Литания ко всем святым, помятый кинопроектор, мешок для сбора тайных пожертвований, слои свитеров, собрание книг по животноводству времен русской революции, драный фланелевый красный платок, перетянутый куском бечевки, две бутылки ирландского виски, путешествие – из Токио на юго-запад, с остановкой и зимовкой в филиппинских горах перед тем возвращением обратно в Токио, ручной фонарик, эксгибиционизм, многовековая развращенность, скрывающаяся за улыбкой обычного человека в кимоно, ручная тележка, пар, поднимающийся из кастрюли кипящей репы.
Викторианские стулья, набитые конским волосом, пушки, захваченные во время Русско-японской войны 1905 года, нежная улыбка, три противогаза, запечатанные бамбуковые трубочки, цветы Токио, испаряющиеся пороги, материализующиеся кладбища, полночные камни на могилах, мертвые кошки, обмененный рис, выторгованные соленья, автограф, вегетарианская диета – никакого меда и яиц, пальто, треснувшие маски и рваные костюмы театра Но, моча, изливающаяся на мох, кимоно принцессы, так и не начатая рукопись, полный указатель к рукописи, в котором нет ни слова, еще две бутылки ирландского виски, когти, сминающие черепа грызунов, опять репа, ничего, кроме репы, почти четверть века, правление длиною почти в восемьсот лет, рухнувшая стена сада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39