Может, не целиком, но и этого достаточно, чтобы он заколебался. Четырех человек приговорили к смертной казни в суде под его председательством, во многом на основании данных ею показаний. Теперь же она заявляет, что все это ложь, хуже того, не просто ложь, а преступление, основанное на обмане, на коррупции, словом, все, что юристу, честному перед самим собой, может присниться только в самом страшном сне. И это в суде под его председательством и ответственностью.
Он уже читал ее новые показания. Но они были на бумаге, теперь он видит свидетельницу воочию, слышит ее собственные слова.
На лице у него грустное выражение, как у человека, которого нежданно-негаданно застигли врасплох. Впечатление такое, что солгали ему самому, словно он сам был виноват в этой лжи. Мне его искренне жаль, он честный человек, этого не должно было произойти. Сейчас почва уходит у него из-под ног, угрожая поглотить целиком.
Он опасается за свою репутацию, за репутацию руководимого им суда. Я сочувствую: ведь это не его вина. Его подвела система правосудия, так же как она подвела Джона Робертсона. Разница между ними есть: он понимает, в чем дело, готов это признать, внести необходимые поправки, а вот Робертсон – нет.
– Привезя вас обратно в Санта-Фе, – продолжаю я, снова поворачиваясь к ней, – они предложили вам прибегнуть к услугам адвоката?
– Нет, – не колеблясь отвечает она.
– Несмотря на то что в случае неправдоподобности вашей версии они предъявят вам обвинение как соучастнице убийства?
– Да.
– Они когда-либо предупреждали, что вы имеете право на адвоката, право на то, чтобы до его прихода не давать никаких показаний?
– Нет.
– Ваша честь! – Робертсон вскакивает с места. – Госпожа Гомес была не подозреваемой, а свидетельницей. А свидетельниц мы не знакомим с такими правами.
– Как это не знакомите, если полагаете, что сможете привлечь ее к ответственности по обвинению в соучастии в убийстве! – парирую я.
– Ваша честь, – Робертсон слегка повышает голос, – с нашей стороны никогда не предпринималось таких попыток. Поэтому необходимости знакомить ее с юридическими правами просто не было.
– Хорошо, – говорит Мартинес. – Отложим на время этот вопрос.
– Надолго, Ваша честь?
– На столько, на сколько потребуется для того, чтобы установить истинность показаний госпожи Гомес, господин прокурор. Тогда и решим.
Робертсон хочет еще что-то сказать, но, передумав, садится.
Мартинес поворачивается ко мне.
– Обо всем этом говорится в соответствующем документе, составленном в письменной форме, господин Александер. Вы хотите задать дополнительные вопросы своей свидетельнице?
– Да, сэр. Есть еще одно обстоятельство. Я снова поворачиваюсь к Рите.
– Четверо мужчин, сидящих за этим столом...
Усилием воли она заставляет себя посмотреть на них, но тут же отводит глаза.
– На суде вы заявили, что они вас изнасиловали.
– Да, – колеблясь, отвечает она.
– В самом деле?
Она снова смотрит на них. Они отвечают ей холодным, бесстрастным взглядом. Несмотря на то что сейчас она на их стороне, они не могут сострадать ей, это не в их характере. В глубине души они подонки, для которых изнасилование сродни развлечению.
– Да, – отвечает она.
– Несколько раз?
– Да.
– Наверное, это было ужасно?
– Очень.
– И больно.
– Боль была жуткая несколько дней.
– А вы обращались в больницу? Чтобы вас там осмотрели, как следует позаботились?
Она мешкает с ответом.
– Вы хотите сказать, обращалась ли я сама?
– Да.
– Нет.
– Почему же нет? Если вам было так больно?
– Я была слишком напугана.
– Напугана тем, что администрация больницы может известить полицию, вам придется выложить все начистоту о рокерах и тогда они сдержат свое обещание вернуться и убить вас?
– Да.
– Когда полиция... когда агенты сыскной полиции Санчес и Гомес... когда они вас обнаружили, вы все еще чувствовали боль?
– Да.
– Кровь еще шла?
– Да.
– Они пытались вам помочь?
– Да.
– Каким образом?
– Они сами отвезли меня в больницу.
– Протест! – Робертсон вскакивает на ноги, простирая руку к судье.
– Протест отклоняется! – рявкает Мартинес, не сводя глаз с Риты.
– И они позаботились о том, чтобы обеспечить за вами уход, – продолжаю я.
– Да.
– И только потом отвезли в горы и принялись выколачивать из вас нужную версию.
– Да.
Подойдя ближе, я останавливаюсь перед ней. Мы смотрим друг на друга в упор. Я гляжу на нее с такой нежностью и успокоением, на какие только способен.
– В прошлый раз вы солгали, не так ли? Я имею в виду тот суд.
– Да. – Она стоит, потупив глаза, все ее тело сотрясается, как в ознобе. Вот сейчас мне ее по-настоящему жаль.
– А сегодня говорите правду.
– Да.
– Чистую правду, без всяких оговорок, без какого бы то ни было принуждения или обещаний с моей стороны?
– Да, – отвечает она твердым, звонким голосом. – Теперь я не вру.
– Госпожа Гомес.
Робертсон останавливается перед ней, покачиваясь на каблуках, подаваясь всем телом вперед. Она инстинктивно отстраняется, прижимаясь к жесткой спинке дубового стула.
– С какой стати людям, сидящим в этом зале, верить тому, о чем вы нам сегодня рассказали?
– Потому что это правда, – оправдываясь, отвечает она.
– Понятно. Правда, значит.
– Вот именно, – отвечает она уже более вызывающим тоном. Я предупредил, чтобы она была готова к такому обороту дела и ни в коем случае не шла на попятный. Правда на ее стороне, она должна ее отстаивать, хотя это легче сказать, нежели сделать.
– А то, что вы говорили на суде, тоже было правдой, не так ли?
– Нет.
– Но вы утверждали обратное? Вы поклялись на Библии, что говорите правду.
– Поклялась, но это была неправда. – Подняв голову, она переводит взгляд на Мартинеса. – Мне пришлось это сделать, господин судья. Иначе они засадили бы меня за решетку.
– Это вы так говорите! – рявкает Робертсон. Его голос эхом разносится по всему залу.
– Это правда, – подскакивает она на стуле, вид у нее встревоженный и испуганный.
– Похоже, вы чего-то боитесь, госпожа Гомес, – говорит ей Робертсон. – Я ведь только слегка повысил голос. Разумеется, так и должно быть, ведь вы совсем запутались в паутине лжи, которая плетется в этом зале, что лично у меня вызывает чувство глубочайшего отвращения!
– Неправда, – упрямо отвечает она.
– С какой стати мы должны верить хотя бы слову из того, что вы нам здесь рассказали? – гремит он. – Из того, что написано на этих страницах, где все от начала и до конца притянуто за уши, – взмахивает он протоколом, куда занесены ее новые показания.
– Потому что...
– Потому что это правда, – говорит он за нее, не скрывая сарказма. – Потому что так говорите вы, женщина, прилюдно доказавшая, что является лгуньей и лжесвидетельницей.
– Но это действительно правда, – слабым голосом произносит она.
– Ну конечно, как правда и то, что луна сделана из зеленого сыра!
Мартинес, сидя в кресле, наклоняется вперед.
– Господин прокурор, – обращается он к Робертсону, – постарайтесь обойтись без образных сравнений, о'кей? И хватит запугивать свидетельницу!
– Запугивать свидетельницу?! – восклицает Робертсон. – Запугивать... о каком запугивании здесь вообще может идти речь, Ваша честь, эта женщина не заслуживает ровным счетом никакого доверия!
– А это уже я буду решать.
– Совершенно верно. Решать будете Вы и суд. – Робертсон пытается держать себя в руках, что совсем непросто, потому что он искренне верит в то, что говорит. – Но позвольте напомнить, Ваша честь, что решение должно основываться на очевидных и веских уликах, на неопровержимых уликах, а не на россказнях свидетельницы, что тогда она солгала, а сейчас говорит правду. Нужно иметь существенные доказательства того, что ее нынешние показания и представляют собой истину. Как и быть убежденным в том, – продолжает он, поворачиваясь на секунду лицом к моим подзащитным, чтобы те видели полное презрение к ним, написанное у него на лице, – что если сегодняшние показания, принесенные ею под присягой, соответствуют истине, то ряд служащих суда, на котором вы председательствуете, совершили уголовно наказуемые деяния. Выходит, они лгут напропалую, тогда как Рите Гомес самое время занять место по правую руку от Пресвятой Девы Марии.
– Я отдаю себе отчет в своих обязанностях, – ледяным тоном отвечает ему Мартинес. – Но все равно благодарю за напоминание.
– Никоим образом не хочу выразить вам неуважение, господин судья, – отвечает Робертсон, решая немного покаяться, – но дело в том, что я не верю ей. За все годы авдокатской практики мне не приходилось встречать более непредсказуемого и противоречивого свидетеля.
Мартинес бросает на него взгляд из-под полуопущенных ресниц.
– Когда она выступала свидетельницей с вашей стороны, вы ей верили.
На его месте я привел бы тот же самый довод.
– Потому что ее показания не противоречили остальным фактам по данному делу, – парирует Робертсон. – А то, что мы слышим сегодня, лишено всяких оснований.
– Не могу с вами согласиться, – качает головой Мартинес.
– Позвольте пояснить свое мнение на конкретном примере, – умоляющим тоном произносит Робертсон.
– Это было бы кстати, – сухо отвечает Мартинес.
Робертсон поворачивается к Рите.
– Вы сказали, что, когда агенты сыскной полиции Гомес и Санчес вас обнаружили, вы все еще неважно себя чувствовали после изнасилования.
– Да, это так. Мне на самом деле было еще очень плохо.
– Еще вы сказали, что они отвезли вас в больницу и там вам оказали помощь.
– Да.
– А что это была за больница, госпожа Гомес? Не помните?
– Точно не могу сказать. У меня перед глазами был сплошной туман. Я не обратила внимания.
– Но это была больница с травматологическим отделением? Они доставили вас в травматологическое отделение?
– Точно, в травматологическое отделение.
– А сама больница находится в Санта-Фе.
Она кивает.
– Ехать за тридевять земель не было нужды.
– А кто за все платил, госпожа Гомес? Вы сами?
– Да вы что! У меня таких денег нет.
– Ну, тогда, может, ваша страховая компания?
– Я не застрахована. – Рита готова смеяться, она ведь живет в буквальном смысле слова на улице, поэтому мысль, что человек может позволить себе такую роскошь, как страховка, кажется ей просто смехотворной. – Я не могу позволить себе ни машины, ни приличной квартиры.
– Может, полицейские за вас заплатили? Я имею в виду агентов сыскной полиции, которые якобы вас туда и доставили?
– Наверное, они. Я об этом не думала.
Робертсон поворачивается к судейскому месту. И я внезапно понимаю, к чему он клонит, и начинаю клясть себя на чем свет стоит за то, что не прислушивался толком к тому, что он говорит.
– Ваша честь, в Санта-Фе и его окрестностях есть три больницы с травматологическими отделениями. Мы побывали во всех трех и проверили всех больных, поступивших в день, когда, как утверждает госпожа Гомес, ее туда доставили. В период с того дня, когда, по ее словам, она была изнасилована, и до того дня, когда она добровольно сделала свое заявление, ни в одной из этих больниц не значатся сведения о женщине по имени Рита Гомес – ни в травматологии, ни в каком-либо другом больничном отделении.
Пройдя через зал, он подходит к своему столу, берет с него большой конверт и передает Мартинесу.
– Могу я попросить экземпляр и для себя тоже? – раздраженно спрашиваю я, бросая искоса взгляд на Мэри-Лу. Я чертовски зол на самого себя, я просмотрел этот оборот.
Он передает мне точно такой же конверт, я протягиваю его Мэри-Лу, которая на скорую руну просматривает его содержимое и молча отдает мне. Мы оба словно лишились дара речи.
Мартинес более внимательно изучает содержимое конверта.
– Похоже, все оформлено в надлежащем виде, – наконец говорит он.
– Совершенно верно, Ваша честь, – отвечает Робертсон. – Мои подчиненные лично проверили и перепроверили все эти данные. Нам самим нужно было в этом удостовериться. Ни в один из тех дней, о которых я говорю, ее и в помине не было ни в одной из больниц Санта-Фе.
Бросив суровый взгляд на Риту, он снова поворачивается к судейскому месту.
– Все просто, как дважды два, Ваша честь, она солгала, сказав, что была в больнице.
– Да, похоже, – отвечает Мартинес.
– У нее это в крови, Ваша честь! Она не может не лгать. А если она солгала в этом случае, кто может поручиться за то, что она не солгала и в чем-то другом? Кто может поручиться за то, что сегодняшние показания в суде и ее так называемое заявление, сделанные под присягой, на которых эти показания и основаны, не являются ложью от начала и до конца, на которую она решилась из-за отчаяния?
– Нет, это правда!
Мартинес ударяет молотком по столу.
– Госпожа Гомес, прошу, держите себя в руках!
– У меня свой взгляд на то, как развивались события, Ваша честь, – говорит Робертсон. – Он в большей степени согласуется с теми фактами, которые выяснились по ходу суда, и с замешанными в этом деле людьми.
Повернувшись, он пристально смотрит на наш стол, на четырех подсудимых в комбинезонах, выдаваемых в камерах смертников.
– Сидящие перед нами мужчины – настоящее отребье, самые отъявленные подонки, которые поразили наше общество, словно раковая опухоль. Они совершили преступления, за которые их можно упрятать за решетку до конца их дней. Состоялся справедливый суд, который вынес им приговор. Им было воздано по заслугам.
– Так что насчет этой чертовой истории с больницей? – шепотом спрашивает Одинокий Волк, наклоняясь поближе ко мне. – Это что, серьезно?
– Не знаю. Попробую выяснить.
Чем скорее я это сделаю, тем лучше, потому что в противном случае в нашей аргументации засияет большая прореха.
– Однако они не могли с этим смириться, – продолжает Робертсон. – Так или иначе им нужно было заставить ее изменить показания. – Он поворачивается к скамье присяжных. – Все мы знаем, какие жуткие истории ходят про таких вот типов. Знаем мы и о том, что своими ядовитыми щупальцами они уже опутали всю страну. Знаем, что их собратья по оружию из других филиалов той же организации уже стоят наготове, ожидая момента, когда смогут прийти им на помощь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70