– Прошу прощения, сэр, но боюсь, я никак не вспомню… – пробормотал Дойл, беспокойно оглядывая резко напиравший на ограждение батальон знаменитостей.
– О, я Пепперман, мистер Конан Дойл, – прогудел гигант, галантно снимая шапку. – Майор Роландо Пепперман, импресарио вашего литературного турне, к вашим услугам.
– Майор Пепперман, конечно, пожалуйста, простите меня…
– Нет, не стоит извинений, я не послал телеграфом более подробное описание моей скромной персоны.
Его голубые глаза сверкали, могучие мускулы распирали готовую треснуть визитку: этот полный неуемной, избыточной энергии человек служил живым воплощением самой сущности Америки, ее буйного оптимизма.
Пепперман молниеносно обнял рукой плечо Дойла и повернул его лицом к толпе:
– Дамы и господа, представляю вам мистера Артура Конан Дойла, творца великого Шерлока Холмса! Добро пожаловать в Нью-Йорк!
Пепперман подбросил свою шапку в воздух, отчего толпа пришла в еще большее возбуждение, соперничая по части громкости издаваемых звуков с медными инструментами оркестра. Широко раскрытые глаза Дойла ослепили вспышки фотографов, и вместо лиц представителей элиты Нью-Йорка перед его глазами заплясали черные точки.
Дойл пожал тридцать рук и получил столько же визиток; какофония поглотила выкрикиваемые их носителями пожелания, но осталось впечатление, что каждый из них хотел, чтобы он поел в его ресторане, появился в его журнале, посетил его новейший театральный триумф или остановился в его роскошнейшем отеле. Правда, за всеми этими лестными предложениями зачастую следовала тревожащая фраза «В обмен на коммерческую поддержку».
Зачем явились на пристань расфуфыренные актрисы, Дойл так и не понял. Зато Иннес, тут же оказавшийся посреди их веселой стайки, был от них в восторге.
Представители политических кругов вручили Дойлу свиток, знаменующий официальное приглашение, и некий тяжеленный латунный предмет, который, как он догадался, являлся символическим ключом от города, но гораздо лучше мог бы послужить в качестве холодного оружия. Особенно если бы Дойлу пришлось отбиваться им от толпы почитателей. Правда, от этого его избавил Пепперман, под охраной которого писатель проследовал за заграждение на запруженную народом улицу к поджидавшей флотилии экипажей.
На тот случай, если его попросят об импровизированном выступлении (Дойла предупредили, что американцы больше всего любят произносить и слушать спичи), он попытался собраться с мыслями, чтобы в доступной форме донести их до слушателей, но они с Пепперманом уже подошли к экипажу, а собравшаяся толпа, похоже, с радостью предавалась возможности кричать во всю глотку и ничем другим не интересовалась.
Дойл помахал почитателям рукой, потом еще и наконец последовал примеру Пеппермана и подбросил в воздух шляпу: похоже, согласно американским обычаям, то был сигнал к массовому сумасшествию.
Когда истерия чуть унялась, Дойл, глядя поверх голов, приметил позади толпы выходившего с мрачным видом из дверей таможенного сектора Лайонела Штерна. Простой гроб с телом Руперта Зейлига загружали в катафалк под присмотром так и не снявшего сутаны католического священника Джека Спаркса.
«Что ж, о безопасности Штерна беспокоиться нечего. Напротив, если вся американская публика окажется столь же пылкой в выражении чувств, как жители Нью-Йорка, мне стоит подумать о целости собственной шкуры».
В тот же день, но позже, когда после изнурительного обыска корабля в поисках последнего беглеца две дюжины копов из полицейского департамента Нью-Йорка покинули борт «Эльбы» с пустыми руками, никто не обратил внимания на рослого светловолосого офицера среди них, с номером 473 на значке. Правда, когда по возвращении в участок выяснилось, что жетон 473 отсутствует, оказалось, что никто не помнит, когда в последний раз общался с его владельцем.
Прошло еще три дня, прежде чем нашлось обнаженное тело владельца этого значка, патрульного по имени О'Кифи. Его обнаружили завернутым в джутовый мешок и засунутым в морозильный шкаф для мяса на камбузе «Эльбы».
Денвер, Колорадо
«Кто этот странный старик? Вот так вид: забавная круглая шляпа, отороченный мехом черный плащ длиной до пола, лента вокруг пояса, необычный, но смахивающий на официальный покрой воротника и галстука. Тонкий как спичка, едва ли у него хватит силы, чтобы поднять свой чемодан. Но надо же, какая у него приятная улыбка и как любезно он поднял шляпу, поблагодарив за что-то негров-носильщиков. Похоже, он спрашивал у них дорогу. И как бедняга только решился отправиться в путь, тяжело, наверное, в его-то возрасте… Прямо сердце кровью обливается: он кажется таким уязвимым и при этом так бросается в глаза. Все на него таращатся, но, кажется, это старика совсем не волнует.
Кого-то он напоминает… кого же? Кого-то хорошо знакомого… Господи, вот же кого: Авраама Линкольна! Хотя бородка гораздо длиннее и волосы седые. Но у него те же глаза: грустные, щенячьи».
– Неужели есть еще место чудесам? – сказал Бендиго Ример, слегка подтолкнув ее локтем и кивнув в сторону приближавшегося мужчины. – Еврей на железнодорожном вокзале Денвера.
– Славный какой… – отозвалась Эйлин, закончив сворачивать сигарету и чиркнув спичкой о твердую деревянную скамью. – Похож на Авраама Линкольна.
– Ну надо же, а ведь точно! – воскликнул Ример. – Один к одному. Представь: Линкольн в роли Шейлока. Что за нелепая ирония!
Старик дошел до секции, наполовину заваленной багажом «Антрепризы», со вздохом поставил чемодан и, достав длинный белый носовой платок, утер со лба пот. Остальные члены труппы, те немногие, кто не страдал от излишеств, допущенных в предыдущий вечер, лежали на скамейках, вылупившись на это экзотическое существо с ленивым любопытством искушенных знатоков жизни. Старик огляделся по сторонам, заметил их равнодушное внимание и приятно улыбнулся.
«Устал, да, но в хорошем настроении», – подумала Эйлин, улыбнувшись в ответ.
– Говорят, – начал, отдышавшись, старик, – что это вроде бы то место, где можно сесть на поезд до Феникса?
– Да, сэр, у вас достоверная информация, – сказал Ример. – Мы и сами держим туда путь; бедная, но лучшая на всем Западе труппа «для представлений трагических, комических, исторических, пасторальных, пасторально-комических, историко-пасторальных, трагико-исторических, трагико-комико-историко-пасторальных, для неопределенных сцен и неограниченных поэм».
– Такое уж у нас широкое амплуа, – с улыбкой добавила Эйлин, полуобернувшись в его сторону.
– Слова великого Шекспира, произнесенные в таком неожиданном месте и с таким очевидным мастерством, не только ласкают слух, но и умиротворяют душу, – произнес старик.
Ример глупо ухмыльнулся и покраснел как свекла: он буквально таял от любой похвалы. Впору было ожидать, что сейчас он перекатится на спину и задерет лапки, чтобы незнакомец мог почесать ему брюшко.
– Почему бы вам не присесть? – предложила Эйлин.
– Весьма любезно с вашей стороны, спасибо, – наклонил голову пожилой мужчина и уселся на скамейку прямо напротив нее.
– Меня зовут Бендиго Ример, сэр, и мы с удовольствием примем вас в нашу компанию. Мы «Странствующая антреприза», труппа, пользующаяся более чем скромным успехом в этой бурно развивающейся метрополии, и вы встретили нас как раз на пути в город Феникс. Мы несем культуру в пустыню, как воду в сады Вавилона.
– Это славно, – кивнул старик.
Он улыбнулся Эйлин, и в глазах его промелькнула лукавая искорка – только что не подмигнул. Признаться, такого честного, доброго и открытого лица она не видела с тех пор, как покинула Нью-Йорк.
– И зов какого рога манит вас, сэр, в землю полыни и краснокожих?
– Боюсь, мои причины не столь высоки, как ваши. Всего лишь небольшое дело.
– Ах, дело. – В устах Римера это слово прозвучало как тайный пароль. – Колеса коммерции вращаются без остановки.
– Меня зовут Эйлин, а вас?
– Иаков. Иаков Штерн.
– Вы торговец бриллиантами, мистер Штерн, или, может быть, специализируетесь по мехам, а то и драгоценным металлам? – спросил Ример, снова обратившись к утомительному перечню культурных стереотипов.
– Я раввин.
– Как же я не догадался, а ведь вы в облачении духовного пастыря, да и сам ваш облик свидетельствует о самоотверженной жизни духа. Великолепно! Я не знал, что в Фениксе есть еврейский храм.
– Я тоже, – сказал Штерн.
– Представь себе, Эйлин, одно из двенадцати колен Израилевых возвращается в пустыню, – возгласил Ример. – Вокруг нас творится история, но очи наши слишком слабы, чтобы разглядеть ее знаки.
Эйлин поежилась; она уже придумывала отговорку, чтобы не ехать с Римером, а занять в поезде место рядом со Штерном.
Иаков же подумал, что если его сны и вправду откровение, то мистер Бендиго Ример может оказаться куда ближе к истине, чем мог бы себе представить. Впрочем, сейчас он больше заботился о том, как поудобнее пристроить свой костлявый зад на жесткой деревянной скамье вагона. Его спина пульсировала от боли, колени ныли, как будто кузнец бил по ним молотком, в легких жгло, в ушах звенело, он был голоден, умирал от жажды, и ему нужно было облегчить мочевой пузырь.
«Я развалина. Слава богу – какое бесценное напоминание о том, что мы духовные существа и, если мы обитаем в физическом мире, нашей единственной наградой будет боль. С другой стороны, если бы у меня перед носом материализовались горячая ванна и миска супа, я бы только порадовался».
Чем дальше он продвигался на юг, тем сильнее и ярче становился тот сон: теперь каждая ночь приносила с собой новые образы и подробности. На протяжении всего пути из Чикаго Иаков буквально заставлял себя спать, и не столько для отдыха, хотя отдых в его состоянии никак не мог быть лишним, но прежде всего для того, чтобы увидеть больше. Во сне его не покидало тревожное ощущение бодрствующего сознания, отчетливое понимание того, что он движется сквозь сновидение. Не имея возможности управлять потоком событий, он, однако, научился смещать фокус своего внимания и охватывать более широкую панораму происходящего. Конкретное содержание самого сна не было на первый взгляд таким пугающим, но вокруг его границ угадывалась столь грозная и могущественная световая, звуковая и цветовая аура, что каждую ночь он пробуждался в холодном поту, с глухо бьющимся сердцем, и глаза его щипали непрошеные слезы. Пропавшее колено Израилево.
Во сне он видел людей в белом, собравшихся на площади, поклонявшихся чему-то на помосте, от которого исходил немыслимый свет… но всякий раз сам предмет их почитания, как ни досадно, оставался вне поля его зрения.
Остальные повторяющиеся образы запомнились хорошо. Огромная черная башня, отбрасывавшая тени на волны белого песка. Подземная палата, крипта или храм, вырубленный в скале. Еще пять человек, фигуры и лица которых всегда затенены. Древняя, переплетенная в кожу книга, лежащая в серебряном ларце. Книга, написанная на иврите. Тянущаяся к ее старинным страницам когтистая, чешуйчатая рука.
И фраза, звучащая в его голове: «Нас шестеро».
На данный момент это было все, чем он располагал. Никакого плана у Иакова не было. Телесно он чувствовал себя слабым, казалось, что конечности держатся только на тонкой коже, но его сознание оставалось ясным, а решимости и целеустремленности с каждой милей только добавлялось. Почему Феникс? Что двигало его в том направлении? Только инстинкт. Сон происходил в пустыне, поэтому он и направлялся в самую большую известную пустыню – в Западной Аризоне и будет продолжать путь, пока не наткнется на то, что согласуется с его видением. Тогда… кто знает? Несомненно, произойдет что-то еще. А может быть, и нет. Может быть, воздух пустыни сотворит чудо с его легкими.
– …Целую неделю мы играли в Миннеаполисе, перед забитыми до отказа залами, каждый вечер, в этом городе ценят хороший театр, сердечные, доброжелательные северяне, вы понимаете, они привыкли к долгим зимам, это полезный опыт – очень терпеливая и восприимчивая публика…
Пока Ример был поглощен своим монологом, Иаков отдыхал, ощущая, как восстанавливается сердечный ритм. Что ж, для человека, пребывающего в столь незавидном состоянии, он чувствовал себя на удивление хорошо. После пятидесяти лет, проведенных над книгами, неожиданное дальнее путешествие ощущалось как откровение. Есть сэндвичи, наблюдать за впечатляющими американскими пейзажами, проплывавшими за окном поезда, – это воистину воодушевляет. Поля и реки, вечнозеленые леса, горы, вершины которых окрашены пунцовым закатом, – никогда прежде ему не доводилось бывать вблизи столь изысканной природной красоты. Мир казался таким огромным, необъятным, и все попытки его философского осмысления на этом фоне виделись смехотворными. Правда, порой это делало путешествие в собственных же глазах какой-то унизительной глупостью, однако ребе регулярно испытывал подобное чувство, стоя на углу улицы или направляясь к мяснику. Обобщенный стыд есть неизбежная часть человеческого состояния, напомнил он себе. Почему бы не продолжать двигаться вперед? И если окажется, что это всего лишь результат какого-то повреждения его старческого сознания и в конце пути он не столкнется ни с каким ужасным бедствием, так ведь это только к лучшему. Ну а это неожиданное и необъяснимое путешествие по Дикому Западу запомнится его друзьям и знакомым как еще один, может быть, самый яркий пример уже хорошо известной эксцентричности Иакова Штерна.
Он был уверен только в одном: не пройдет и часа, как кондуктор свистком возвестит об отбытии их поезда. Актер всю дорогу будет с упоением разглагольствовать о себе и прервет это занятие лишь с прибытием поезда на место или с наступлением конца света, в зависимости от того, какое событие произойдет раньше. Ну а провести до той поры время в обществе красивой женщины не столь уж страшная участь.
«Может быть, она будет сидеть рядом со мной. Бывает и хуже».
– Шляпа охотника на оленей теперь нарасхват.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60