И она бы сразу сообразила, что скрывает мамаша. Ну конечно, женская чуткость... Однако из-за своей чуткости и отзывчивости они наверняка не захотели бы расследовать убийства. При том что именно они часто становятся жертвами, так что им все равно приходится иметь дело с убийцами. Хотя... Отзывчивость? Та мерзкая разукрашенная кукла и глазом не моргнула, когда увидела лицо утопленницы, сбагрив проблему садовнику, который едва не хлопнулся в обморок. Так что тут ничего нельзя сказать с уверенностью...
Прервав свои размышления, он глотнул вина и прикончил остатки фритатты. Объедение.
— Тебе добавки?
— Чуть-чуть. Я так мечтал попробовать сегодня фритатты, а с луком — моя любимая.
Она удивилась:
— Я знаю.
— Кстати: что происходит с Тото? Я не хочу, чтобы он у нас бегал голодный.
— Бегал какой?.. Не хотела я тебе сегодня голову морочить — эта женщина и впрямь тебе все нервы измотала! Ну да ладно, послушай: Тото решил стать вегетарианцем. Это, возможно, пройдет, но, ради бога, ничего ему не говори!
— Кем?..
— Вегетарианцем. Чем больше обращать внимания, тем больше он станет упрямиться, из гордости. Ты же знаешь, какой он.
— Хм...
Из гордости? Мыслимо разве отказаться от отбивной по-флорентийски, особенно с жареным картофелем, из гордости? Он-то считает — немыслимо. Или от жареного кролика... со свежей зеленью, оливками и сухим вином, как Тереза всегда готовит...
— Ты хотела оставить это назавтра?
— Нет, доедай. Еще вина? Приходил электрик и оставил счет...

Глава третья

Машину вел Эспозито. Инспектор подумал, что, взяв его с собой, сделает благое дело. Лоренцини, которому унылая физиономия Эспозито надоела не меньше, чем Нарди и его женщины, посчитал, что это будет просто великолепно. Итак, сначала их путь лежал в сердце квартала Сан-Фердиано. Было позднее утро. У булочной стояли и разговаривали женщины, в мясной лавке, где Констанца набросилась на Монику, собралась большая очередь. На другом углу крохотного перекрестка размещалось заведение, бывшее некогда баром Франко, куда приходили позавтракать, посидеть посплетничать или посмотреть в среду вечером футбольный матч в облаках табачного дыма. Во время оно, когда инспектор расследовал убийство несчастной сумасшедшей Клементины, бар Франко оказался для инспектора прямо подарком небес: Франко знал все обо всех, поддерживал мир и улаживал споры, точно квартальный судья. Будь все по-прежнему, инспектору не пришлось бы сюда ехать. Но Франко умер, и все изменилось: пыльные бутылки, круглые окна-розетки, автоматы для игры в пинбол и завсегдатаи, развалившиеся на простых стульях, уступили место туристам и розовым скатертям, табличкам «не курить» и ланчам из салатов и пасты, разогретой в микроволновке. А через дорогу в окне первого этажа торчал Нарди. Облокотясь на подоконник и закатав рукава рубашки, он курил, подставив лицо солнцу. Он увидел их у дверей своего подъезда и вышел открывать. Сочувствие — вот в чем он нуждался. А ему пришлось выслушать нотацию. Инспектор не считал себя сумасбродом, но, по его мнению, человек, который едва справляется с одной женщиной, не должен вешать себе на шею вторую. Конечно, Нарди справлялся для своих-то лет недурно — с помощью инспектора, разумеется, и еще, вероятно, благодаря тому, что женщины до сих пор мирно уживались. Да, теперь он явно поджал хвост. Они все втроем стояли в выложенной коричневым кафелем прихожей. Дома Нарди носил шлепанцы — те, что хорошо подметают пол, когда ими шаркаешь.
— Послушайте, инспектор, поговорите с ней, пожалуйста.
— С вашей женой?
— Нет, нет! С Моникой! Она грозится...
— Я знаю, чем она грозится, Нарди, но если вы хотите, чтобы все это быстрее кончилось, то вам придется заставить Констанцу хотя бы принести извинения.
— Я не могу этого сделать. А почему бы вам не пройти и не присесть? Она ушла за покупками.
В открытую дверь гостиной было видно, как клубы сигаретного дыма выплывают через окно на улицу.
— Нет, нет...
Нарди огорченно косился на Эспозито. Видимо, его смущало присутствие совсем молодого человека. Мысленно вздохнув, инспектор отослал Эспозито обратно в машину.
— Спасибо. Я не хотел... проходите, присядьте на минутку.
— Нет, я не могу. Мне нужно в Институт судебной медицины. Просто объясните, из-за чего поднялся весь этот шум. Вы же... внимательны к своей супруге, верно? Вы понимаете, о чем я.
— Не просто внимателен! Нет, нет. Моей жене никогда не нужно было ходить за этим на сторону.
— Что же тогда стряслось?
— Она хочет бросить меня, вот что стряслось!
— Моника?
— Нет! Констанца!
— Зачем мне тогда разговаривать с Моникой?
— Чтобы она убедила Констанцу не бросать меня!
— Чтобы она... Слушайте, Нарди, это должно было случиться. Это ведь уже не первый раз. И потом — куда Констанца собирается уходить?
— Она никуда не собирается уходить!
— Отлично!
— Это я должен уйти. Она бросает меня, но это дом ее матери. Она хочет, чтобы я выметался. Это мне нужно искать себе место для жилья. Теперь вы понимаете?
— Да... А Моника?..
— Она живет со своей матерью, вы же знаете. Мать — милая женщина, я не имею ничего против нее, но ей же почти девяносто. Понравится ли ей, если я... ну, например, захочу ходить по дому в трусах, когда будет жарко — как я хожу у себя? Я не могу жить гостем в чужом доме. Вам понятно?
— Ну, понятно. Но если ей под девяносто...
— Да она здоровее нас с вами! Она еще меня переживет. Так вы поговорите с ней?
— С кем, с матерью?
— С Моникой!
К концу их беседы инспектор совершенно обессилел. Нарди никогда не надевал свои зубные протезы. Собственных зубов у него оставалось всего четыре штуки, причем возраст и никотин их не красили. Совсем не красили. Поневоле задумаешься...
Когда они тронулись, он решил, что надо обязательно постараться впрячь в это дело Лоренцини. Пускай Нарди со своими дамами и прочие начинают к нему привыкать. Молодой Эспозито, сидевший рядом, был, без сомнения, красивый парень. Высокий, смуглый, статный и с прекрасными зубами — Тереза, кажется, без ума от него и его ослепительной улыбки. Боясь, что молодой человек не в лучшей форме для вождения, инспектор решил оживить его интерес к происходящему на трассе:
— Вы только посмотрите, сколько машин. Так мы целый час будем ехать.
Машин было не больше и не меньше, чем в любой другой день, и дорога всегда занимала час. И несмотря на все эти бензиновые выхлопы салон был полон ароматом цветущих на всех улицах лаймов, так что поездка проходила не без приятности. Вот только угрюмое молчание Эспозито раздражало его сильнее, чем диатрибы Нарди. Инспектор утешал себя мыслью о предстоящей встрече с профессором Форли, когда им с Эспозито придется внимательно слушать вопросы профессора и шевелить извилинами, пытаясь на них ответить, хотя профессор станет сам отвечать прежде, чем они успеют открыть рот. Институт судебной медицины одновременно был и факультетом Флорентийского университета, где преподавал профессор Форли. Будучи одаренным оратором, он каждый год читал цикл лекций по судебной патанатомии курсантам полицейской сержантской школы, сбивая их с толку своей необычной системой изложения материала. Система была плодом его изобретения, и он очень гордился ее эффективностью.
Форли заранее записывал лекции на магнитофон и ставил пленку курсантам, а сам ходил туда-сюда по классу, заложив руки за спину и слушая себя, пока у него не лопалось терпение. И тогда он сам себя перебивал, начиная говорить слово в слово то, что было записано на пленке, все больше раздражаясь от конкуренции, — пока со злостью не выключал магнитофон.
Один из курсантов нарисовал карикатуру, на которой изо рта профессора и из динамика магнитофона исходили два одинаковых круглых контура со словами: «Большинство мух, вовлеченных в процесс разложения, откладывают личинки, проходящие три стадии развития: первую, вторую и третью возрастные стадии...» По школе разошлись ксерокопии, одна из которых в конце концов попала в руки профессору. Когда инспектор и Эспозито приехали и были направлены по широкому мраморному коридору в кабинет профессора, то эта карикатура, висящая на доске объявлений позади его стола, было первое, что они увидели. Рисунок был хорош. Костлявая профессорская челюсть выдавалась далеко вперед, большие руки крепко сцеплены за спиной. Эспозито перевел взгляд с карикатуры на инспектора.
— А он и не обиделся.
Инспектор, знавший Форли много лет, ответил:
— С чего ему обижаться?.. Как вы пережили то вскрытие?
— Все было нормально. Я боялся только запаха. Меня обычно тошнит от запахов, но это было терпимо... Хотя говорят, что он...
— Следит за тем, чтобы по таким дням в меню столовой всегда была лазанья.
— Правда?
— Конечно, нет! Как будто профессорам есть какое-нибудь дело до столовых. Это старая байка.
— Наверно. Хотя я не ел лазаньи с того самого дня.
Вот это да! Профессор творил чудеса, еще не успев войти в кабинет! Эспозито давненько уже не выдавал столь связных речей.
— Здравствуйте-здравствуйте-здравствуйте!
— Извините, что побеспокоили...
— Нисколько. Рад вас видеть, инспектор. Вы насчет утопленницы, верно? Я пока не препарировал внутренние органы — кроме легких, чтобы установить, что она утонула. И еще затребовали отчет нарколога. К чему такая спешка? Вы, полицейские, всегда утверждаете, что только первые сорок восемь часов имеют значение, а они уже давно прошли в нашем случае. Напали на след, наверное?
— Нет, отнюдь.
Он даже не пытался объяснить причину их прихода. Он знал, что результаты вскрытия будут представлены в виде отчета. Но он пришел не за этим. Он пришел узнать кое-что, чего Форли не напишет в отчете. Некоторые люди имеют талант понимать живых, а Форли имел талант понимать мертвых. Он разговаривал с ними во время вскрытия. Они не лгут, уверял он.
— Значит, она утонула? Я спрашиваю, потому что воды так мало...
Профессор вонзил свой орлиный взор в Эспозито:
— Вы совсем недавно окончили школу. Сколько воды мне потребовалось бы, чтобы убить инспектора здесь и сейчас?
— Одна капля, синьор.
— Если бы она попала куда?
— В ноздрю, синьор, и достаточно сильно ударила обонятельный нерв, синьор.
— Не говорите мне «синьор». А что случилось бы с сердцем инспектора?
— Мог бы наступить паралич, си...
— А я вас, кажется, помню. Эспозито.
— Так точно.
Щеки молодого человека слегка зарумянились под коричневым загаром. Глаза его загорелись. Инспектор и забыл, что раньше Эспозито всегда выглядел именно так!
— Только не пытайтесь убить инспектора из водяного пистолета, Эспозито. Зная его, я не уверен, что его симпатическая нервная система способна усиливать легкие раздражения. Ваша дама точно захлебнулась, инспектор, в легких обнаружились водоросли, но без помощи тут не обошлось: ей нанесли удар по затылку. Не могу рассказать об этом подробнее, поскольку тело сильно тронуто разложением, но уверен — ударили острым предметом. Проникающая травма черепа. Она, возможно, находилась без сознания, когда утонула.
— Мы не обнаружили поблизости ничего похожего на орудие убийства. И наверняка это был какой-то мелкий предмет, верно? Это, конечно, огромный парк, и мы прочесываем его, но если нам не повезет найти предмет со следами крови или волосами...
— С тем же успехом Эспозито может пытаться убить вас из водяного пистолета. На вашем месте я бы поискал в пруду. На ней была только одна туфля. Люди сидят на этих каменных бортиках. Итак: одна туфля. Эспозито?
— Кто-то мог схватить ее за ноги и сбросить в воду спиной вперед...
— И?
— И она ударилась головой.
— Спустите воду из пруда, инспектор.
— Да, нам в любом случае придется это делать. Мы не нашли ни сумки, ни документов. У молодой женщины, я думаю, должна быть при себе хоть какая-то сумочка...
— Спустите воду. Жалко, что руки пострадали. Они могли бы мне о многом поведать. А так... Остается только констатировать: молодая — лет под тридцать, я бы сказал, кажется, здоровая, некурящая... ну, что еще?
Профессор заходил по кабинету, выпятив подбородок, сцепив руки за спиной, забыв о своих слушателях. Прошло десять минут, а он даже не остановился, чтобы перевести дыхание...
— Однако этот случай представляет интерес по многим причинам. Что же мы могли наблюдать? Что гипервентиляция привела к отеку легких и гипоксии, тогда как в другом случае, упомянутом мною ранее в качестве примера под номером три...
Не хватало только магнитофона. Инспектор и Эспозито, не сумев побороть искушения, взглянули сначала на карикатуру, а затем друг на друга. Этого им делать не следовало. Вскоре Эспозито уже давился истерическим смехом, который в конце концов прорвался наружу, хотя он старался зажать рот ладонью. Профессор осекся на полуслове:
— Вам нехорошо?
— Нет, все в порядке. Просто аллергия на лаймовую пыльцу. В мае я все время чихаю. Извините меня. — Он закрыл лицо бумажным носовым платком.
Огромные черные очки инспектора грозно уставились на молодого человека. А профессор вскоре опять увлеченно зажурчал, позабыв об их присутствии. Когда они собрались уходить, он предложил им взглянуть на легкие утопленницы под микроскопом. Инспектор потащил Эспозито прочь.
Подойдя к машине, инспектор, немало пораженный познаниями Эспозито, сказал:
— Вы, похоже, многое узнали из лекций Форли.
— Да, это интересный предмет, не то что юриспруденция или, еще хуже, военное дело, которое нам тоже приходилось изучать. Кроме того, он хороший учитель.
— Да, но вы, наверное, были очень толковым студентом. Он вспомнил вас. Мне рассказывали, что иногда к нему приходят за подписью, а он, если занят какой-нибудь проблемой, не сразу может вспомнить, как пишется его собственное имя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23