Все для ванны, рекомендую!
школьные поездки, каникулы на горнолыжных курортах и тому подобное.
Тот злобно фыркнул.
— Неделя в Абертоне, в двух часах езды от дома, когда мои друзья ездили кататься в разгар сезона в Доломиты и в Альпы!
— Он отправил вас в университет.
— Потому что ему самому так хотелось! Чтобы он мог похвастаться перед друзьями!
— Верно. Он хвастался этим перед друзьями. А вы бы предпочли, чтобы вместо этого он учил вас шить обувь?
— Вы что — смеетесь? Так или иначе, у меня могли быть свои идеи насчет того, что я хочу делать. Например, мне нравятся машины...
— Точнее, вам нравится их покупать.
— Да что вы знаете? Вы когда-нибудь имели приличную машину?
— Нет. А вы правы. Откуда мне знать? Никогда не знаешь, что будет лучше для твоих детей. Никто не даст тебе совета, этому нельзя научиться на собственном опыте. Когда понимаешь — или тебе кажется, что понимаешь, — где допустил ошибку, уже слишком поздно.
— Я прямо слышу, как вступают скрипки.
— У вас есть дети?
— Только не у меня. Я никогда не был женат. Меня больше интересуют развлечения.
— Вы отправляетесь в тюрьму.
Он снова пожал плечами:
— Это рано или поздно должно было случиться. Главное, что мир делится на тех, кто возит, и на тех, кто ездит. В отличие от своего дурачка-папаши я принадлежу ко второй категории. И в ней я останусь. Вы сами убедитесь, когда дело будет рассматриваться в суде. У меня отличный адвокат.
— Я уверен, что отличный. При вашем вкусе к дорогим вещам в этом не может быть сомнений. Но, по правде говоря, вы не прочь покончить со своим положением, не так ли?
— Это вы о чем?
— Вам нужны наручники, вам нужны журналисты, вам нужен судья. Будь вы немного более осторожны, никто бы ничего не узнал: ваш отец скоро умрет. К тому же тратите-то вы свое законное наследство. Но вы этого хотели, не правда ли? Вы хотели, чтобы я сюда явился, выслушал ваше оправдательное нытье. Но этого вам было мало, вы хотели, чтобы и другие люди узнали и подтвердили вашу правоту. Вот в чем ваша цель, не так ли?
— Не люди! А он! Он! Это его я ненавижу за то нищенское воспитание, которое я получил! Годы и годы бедности и стыда. Теперь все деньги на свете не купят мне того, в чем я нуждался в то время.
— Не нуждались, а хотели.
— Ну и что?! Я хотел лишь того, что было у всех!
— Нет никакого смысла сравнивать себя с другими. Всегда найдутся люди, которые живут богаче, и еще более найдется тех, что живут беднее.
— Другие меня не интересуют. Я интересуюсь только собой.
— А меня интересует Акико.
— Что?..
— Акико Камецу. Бывшая некогда подмастерьем вашего отца, которой он собирался передать свое дело, ныне покойная.
— Ах, это вы о ней...
— Да, о ней. Вы знали о намерении управляющего убедить ее привести в банк вашего отца. В самом лучшем случае это грозило бы вам потерей адвокатских полномочий. А вы уже успели заключить контракт на покупку этого помещения? Вы следили за ней и моим сержантом — ее дружком, как вы его назвали, также ныне покойном, — когда в то утро они вышли из банка?
— Она, наверное, была еще хуже, чем мой отец.
— То есть?
— Я хочу сказать, что он — пережиток века динозавров, но он пожилой человек, а девчонка вернулась в эпоху динозавров по собственной воле, с открытыми глазами. Оставить Токио ради этой помойки, чтобы сидеть в этой дыре целыми днями и ковырять туфли!.. Не говоря уж о ее бой-френде — не сочтите за обиду, но сколько люди вроде вас зарабатывают?
— Не слишком много. А теперь, если вы позволите, я позвоню.
— Он мне никогда не нравился.
— Хм.
— По-моему, он вовсе не красив, и, кроме того, в каждом фильме он одинаковый. Это не актер.
— Хм.
— По другому каналу идет какой-то фильм про Джеймса Бонда, но он начался полчаса назад, и ты знаешь, как там — невозможно уследить за сюжетом, даже если смотришь с самого начала.
— Хм.
— Ты мне еще не сказал, как тебе новая люстра.
— Хм.
— О боже. Ты, наверное, слышал, что сегодня утром Землю захватили марсиане?
— Нет. Мне нужно позвонить. Нет, ты смотри дальше.
Был только один фильм, на котором инспектор мог сосредоточить внимание, и он был записан на пленку камерой наружного наблюдения. Включив свет в коридоре, он под голоса, доносящиеся из телевизора, позвонил в тратторию Лапо. Никто не отвечал. Он посмотрел на часы. В девять тридцать вечера Лапо должен работать. Он ждал долго. Потом набрал номер еще раз — на тот случай, если в первый раз ошибся. Никто не отвечал. Он положил трубку и затем связался с городским патрулем.
— Где вы сейчас находитесь?
— Понте-Веккьо.
— Слушайте, проверьте для меня один адрес. Это траттория, которая должна сейчас работать, но там не отвечают... — Он объяснил, где это.
— Мы будем там через полминуты. Что нам делать?
— Ничего. Позвоните мне, когда приедете.
Он стоял у телефона и ждал, наблюдая за мельканием света на телеэкране в открытую дверь гостиной. Не успел телефон зазвонить, как он поднял трубку.
— Инспектор? Здесь закрыто. Столы сдвинуты, жалюзи опущены. Висит записка: «Закрыто по болезни». Ресторан напротив — работает. Спросить там?
— Не надо. Завтра я сам загляну. Все спокойно?
— Порядок. У патруля на площади Сан-Спирито было небольшое происшествие, но теперь все тихо. Машин много. Быстрее бы ввели летний запрет на проезд через центр ночью. Уже так жарко, как будто сейчас июль. Мы застряли в пробке, вы слышите?
Тереза переключила канал. Он сел и стал смотреть Джеймса Бонда.
— Все в порядке?
— Что?.. А, да. Я хотел заказать столик у Лапо на день рождения Джованни, но у него закрыто.
— Закрыто? Почему?
— Видимо, кто-то заболел. Наверное, его теща. У нее уже был один удар.
— Что ж, торопиться нам некуда. Что с тобой такое? Почему у тебя такой озабоченный вид? Я думала, что все уже в порядке. Очевидно, что человек, которого ты арестовал, виновен в смерти этой несчастной девушки, и доброе имя Эспозито теперь восстановлено. Это самое главное. Такой славный мальчик! Как подумаю о его бедной матери...
— Да. У Тото все хорошо?
— Конечно, хорошо. Ты же сам видел, что он съел ветчину и дыню?
— И это означает, что у него все хорошо? Ты так уверена?
— Конечно, уверена. Мне кажется, тебе пора ложиться спать. Ты пока еще не пришел в себя после поездки в Рим.
«Мой сын работает в Ареццо и засыпает в поездах, но на шоссе слишком опасно...»
«Я не вожу машину. Джерардо обо всем позаботился».
«Я люблю машины».
Перуцци, без сомнения, были любящими родителями. Они сделали все, что могли, и все же...
«Дурацкие казармы! Почему ты не найдешь нормальную работу, как отцы других ребят?»
Что случилось с отцом Эспозито? Дали бы они его матери взглянуть на его лицо, на два его лица? Да ни за что на свете...
Опасность повсюду.
— Салва!
— Иду... Ты скоро?
— Я мигом. Только приготовлю нам чай с ромашкой. Ложись в постель, я все принесу.
Позже, когда погасили свет, он спросил:
— А ты помнишь, как Тото кричал на меня, чтобы я нашел себе нормальную работу, как отцы других ребят?
— Нет.
— Нет? Не помнишь?
— Когда это было? Давно, наверное? — зевнула она.
— Давно. Несколько лет назад. Тогда еще они с друзьями попались на краже какой-то ерунды в универмаге. Они там прогуливали физкультуру.
— А, вот оно что. Так он, наверное, испугался, что ты его арестуешь. Ему тогда несладко пришлось. И как ты только ухитряешься помнить такие мелочи?
— Разве это забудешь? Я очень расстроился.
— Он тоже. Но, насколько я помню, он расстроился, потому что ты не разрешил ему оставить кошку.
— Кошку? Какую еще кошку?
— Ту бродячую кошку. Она в конце концов очутилась в Боболи, как и все остальные, а потом вы с Тото вместе пошли ее искать. Но, кажется, так и не нашли.
— Я не помню никакой кошки. Я только помню, как он кричал и бросался на меня.
Повернувшись, Тереза положила руку ему на грудь:
— Слава богу, что у него есть ты. Он такой ранимый и раздражительный. И когда он злится на тебя, ты стоишь спокойный, как дуб. Это всегда его остужает.
— Но я никогда не знаю, что ему ответить.
— Неважно, что ты ответишь. Просто помолчи. А теперь спи.
— У меня никак не идут из головы Акико и Эспозито. Взять хотя бы нас с тобой. Хотя мы и не знали друг друга, но мы из одного города, и наши семьи были знакомы по меньшей мере на протяжении двух или трех поколений.
— Времена меняются. А вспомни мою тетку Кармелу, младшую сестру моего отца. Она умерла вскоре после нашей свадьбы.
— Да, но причем здесь Эспозито?
— При том, что Акико убежала из дома. Не то чтобы тетя Кармела тоже убежала, но она терпеть не могла Ното, где все друг друга знали, обсуждали, осуждали, сплетничали. Она встречалась с парнями из Сиракуз и потом вышла за одного из них замуж. По тем временам ее поведение было возмутительно. Считалось, что ей есть что скрывать, если не хочет быть на виду, и все в таком духе. Когда родился ее первый ребенок, все так и кинулись вычислять сроки. Всю жизнь ее это преследовало, эти подозрения. Потом она сама мне рассказывала, что ей совершенно нечего было скрывать. Единственной причиной ее странного с точки зрения семьи поведения послужило то, что она ненавидела, когда люди суют нос в чужие дела с полной уверенностью, что у них есть право обсуждать или даже вмешиваться. Это я могу понять.
— Да, но... Акико погибла в чужой стране. Она лежит в холодильнике, и у нее нет лица.
— Ты связался с ее родителями?
— Капитан ведет переговоры с консульством. Я понимаю, почему она убежала. В конце концов, браки по принуждению в наши дни... Но иметь рядом людей, которые действительно тебя знают, тоже нужно, так ведь? Таких, которые знают тебя всю жизнь, знают, кто ты такой?
— Я об этом не задумывалась. Наверное, ты прав.
— Может быть, все зависит от умения поддерживать равновесие.
— Или от удачи.
Прежде чем покончить с собой, Эспозито написал своей матери. Написал, делая вид, что это вовсе не предсмертная записка. Наверное, он сопротивлялся страшному желанию, которое, он чувствовал, одолевает его, до последнего момента, пока не повалился с сиденья в поезде со странным болезненным стоном, поразившим его попутчиков. Когда Акико исчезла из его жизни, не желая, как он считал, отвечать на телефонные звонки, он пришел к Перуцци. Тот сказал, что она в Риме. Энцо поехал в Рим, но никого там не нашел. Затем ее друг, вернувшись из Токио, простодушно поделился с ним ложными сведениями об аборте Акико. Эспозито решил: все кончено.
«Она, наверное, меня возненавидела», — написал он матери. Слово в слово то, что он сказал Тишимицу.
Инспектор, читавший записку в кабинете капитана, понимал: то была неправда. Ее чувства не изменились, и печальнее всего, что Эспозито умер, так этого и не узнав.
Заключительную часть письма инспектор читал с некоторым страхом, потому что речь в ней шла о нем самом.
«Он дал мне отпуск, чтобы я съездил домой, но я сошел с поезда здесь. Теперь я жалею, что не рассказал ему всего. Мысленно я рассказывал ему уже сто раз. Да только он в меня так верит — он даже говорил мне, что когда-нибудь я стану офицером. Я не хочу его разочаровывать. Ему никогда не увидеть меня офицером, если он узнает, какой я на самом деле: я не могу отделить свою личную жизнь от службы, даже если службе это мешает. Пока я занят, все не так уж плохо, но, когда я не работаю, все предстает в таком черном свете, что становится трудно дышать. Я не принимаю никаких лекарств. Мне приходится справляться самому. Мне очень жаль. Правда, очень жаль. Я сейчас в гостинице. Номер совсем маленький, с видами Неаполитанского залива на стенах. Я говорил ей, что ты о ней позаботишься. Она могла бы немедленно оставить мастерскую и переехать к тебе, пока мы не поженимся. Как она могла это сделать, даже не сказав мне? Жаль, что сейчас здесь нет инспектора. Мне было бы все равно, что он подумает и скажет обо мне, если бы он просто был здесь. Все кажется нереальным и шатким. Мне ни в чем нет опоры, и я боюсь, что всех подведу. Простите».
Инспектор поднял озадаченный взгляд от ксерокопии.
— Это конец письма, — сказал капитан. — Как видите, оно было написано в гостинице. Он не закончил его и не подписал, но вложил в конверт и запечатал. Оно лежало у него в заднем кармане. Естественно, письмо передали его матери вместе с остальными личными вещами. Я сам с ней говорил.
— Ну и как она?
— Ужасно!.. У меня создалось впечатление, что она все время ждала, что это должно произойти. Она сказала: «Он был так похож на своего отца. Я никогда ему об этом не говорила, а сам он отца не помнил. Мой муж, Дженнаро, был замечательный человек, красавец, но принимал все слишком близко к сердцу. Он с детства страдал ревматизмом, и сердце начало его беспокоить, когда ему было едва за тридцать. Он так часто болел, что потерял работу. Он чувствовал, что подвел нас, считал, что мне не следовало выходить за него замуж, потому что я оказалась на всю жизнь прикована к инвалиду. Естественно, страховые компании отказывались его страховать. Я никогда не говорила о смерти отца с Энцо — может быть, напрасно? Когда открывается сезон охоты, часто погибают люди. Вот я и решила: не стану рассказывать Энцо правду, пусть думает, что это был несчастный случай. От револьвера Дженнаро я избавилась — отдала одному из его друзей. Но Энцо словно чувствовал... Энцо был не на дежурстве, не в форме, почему при нем было оружие? Дети как-то узнают то, что мы от них скрываем...» Она просила меня особенно поблагодарить вас.
— Меня? — удивился инспектор.
— Он всегда повторял ей, что вы ему как отец. На мой взгляд, у нее такое ощущение, что ему был больше необходим отец, чем жена. Кстати, магистрат дал разрешение на вывоз тела. Я хотя бы это мог ей сообщить. Мне очень жаль, что я не смог помочь вам в отношении вскрытия, но, как я уже сказал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Тот злобно фыркнул.
— Неделя в Абертоне, в двух часах езды от дома, когда мои друзья ездили кататься в разгар сезона в Доломиты и в Альпы!
— Он отправил вас в университет.
— Потому что ему самому так хотелось! Чтобы он мог похвастаться перед друзьями!
— Верно. Он хвастался этим перед друзьями. А вы бы предпочли, чтобы вместо этого он учил вас шить обувь?
— Вы что — смеетесь? Так или иначе, у меня могли быть свои идеи насчет того, что я хочу делать. Например, мне нравятся машины...
— Точнее, вам нравится их покупать.
— Да что вы знаете? Вы когда-нибудь имели приличную машину?
— Нет. А вы правы. Откуда мне знать? Никогда не знаешь, что будет лучше для твоих детей. Никто не даст тебе совета, этому нельзя научиться на собственном опыте. Когда понимаешь — или тебе кажется, что понимаешь, — где допустил ошибку, уже слишком поздно.
— Я прямо слышу, как вступают скрипки.
— У вас есть дети?
— Только не у меня. Я никогда не был женат. Меня больше интересуют развлечения.
— Вы отправляетесь в тюрьму.
Он снова пожал плечами:
— Это рано или поздно должно было случиться. Главное, что мир делится на тех, кто возит, и на тех, кто ездит. В отличие от своего дурачка-папаши я принадлежу ко второй категории. И в ней я останусь. Вы сами убедитесь, когда дело будет рассматриваться в суде. У меня отличный адвокат.
— Я уверен, что отличный. При вашем вкусе к дорогим вещам в этом не может быть сомнений. Но, по правде говоря, вы не прочь покончить со своим положением, не так ли?
— Это вы о чем?
— Вам нужны наручники, вам нужны журналисты, вам нужен судья. Будь вы немного более осторожны, никто бы ничего не узнал: ваш отец скоро умрет. К тому же тратите-то вы свое законное наследство. Но вы этого хотели, не правда ли? Вы хотели, чтобы я сюда явился, выслушал ваше оправдательное нытье. Но этого вам было мало, вы хотели, чтобы и другие люди узнали и подтвердили вашу правоту. Вот в чем ваша цель, не так ли?
— Не люди! А он! Он! Это его я ненавижу за то нищенское воспитание, которое я получил! Годы и годы бедности и стыда. Теперь все деньги на свете не купят мне того, в чем я нуждался в то время.
— Не нуждались, а хотели.
— Ну и что?! Я хотел лишь того, что было у всех!
— Нет никакого смысла сравнивать себя с другими. Всегда найдутся люди, которые живут богаче, и еще более найдется тех, что живут беднее.
— Другие меня не интересуют. Я интересуюсь только собой.
— А меня интересует Акико.
— Что?..
— Акико Камецу. Бывшая некогда подмастерьем вашего отца, которой он собирался передать свое дело, ныне покойная.
— Ах, это вы о ней...
— Да, о ней. Вы знали о намерении управляющего убедить ее привести в банк вашего отца. В самом лучшем случае это грозило бы вам потерей адвокатских полномочий. А вы уже успели заключить контракт на покупку этого помещения? Вы следили за ней и моим сержантом — ее дружком, как вы его назвали, также ныне покойном, — когда в то утро они вышли из банка?
— Она, наверное, была еще хуже, чем мой отец.
— То есть?
— Я хочу сказать, что он — пережиток века динозавров, но он пожилой человек, а девчонка вернулась в эпоху динозавров по собственной воле, с открытыми глазами. Оставить Токио ради этой помойки, чтобы сидеть в этой дыре целыми днями и ковырять туфли!.. Не говоря уж о ее бой-френде — не сочтите за обиду, но сколько люди вроде вас зарабатывают?
— Не слишком много. А теперь, если вы позволите, я позвоню.
— Он мне никогда не нравился.
— Хм.
— По-моему, он вовсе не красив, и, кроме того, в каждом фильме он одинаковый. Это не актер.
— Хм.
— По другому каналу идет какой-то фильм про Джеймса Бонда, но он начался полчаса назад, и ты знаешь, как там — невозможно уследить за сюжетом, даже если смотришь с самого начала.
— Хм.
— Ты мне еще не сказал, как тебе новая люстра.
— Хм.
— О боже. Ты, наверное, слышал, что сегодня утром Землю захватили марсиане?
— Нет. Мне нужно позвонить. Нет, ты смотри дальше.
Был только один фильм, на котором инспектор мог сосредоточить внимание, и он был записан на пленку камерой наружного наблюдения. Включив свет в коридоре, он под голоса, доносящиеся из телевизора, позвонил в тратторию Лапо. Никто не отвечал. Он посмотрел на часы. В девять тридцать вечера Лапо должен работать. Он ждал долго. Потом набрал номер еще раз — на тот случай, если в первый раз ошибся. Никто не отвечал. Он положил трубку и затем связался с городским патрулем.
— Где вы сейчас находитесь?
— Понте-Веккьо.
— Слушайте, проверьте для меня один адрес. Это траттория, которая должна сейчас работать, но там не отвечают... — Он объяснил, где это.
— Мы будем там через полминуты. Что нам делать?
— Ничего. Позвоните мне, когда приедете.
Он стоял у телефона и ждал, наблюдая за мельканием света на телеэкране в открытую дверь гостиной. Не успел телефон зазвонить, как он поднял трубку.
— Инспектор? Здесь закрыто. Столы сдвинуты, жалюзи опущены. Висит записка: «Закрыто по болезни». Ресторан напротив — работает. Спросить там?
— Не надо. Завтра я сам загляну. Все спокойно?
— Порядок. У патруля на площади Сан-Спирито было небольшое происшествие, но теперь все тихо. Машин много. Быстрее бы ввели летний запрет на проезд через центр ночью. Уже так жарко, как будто сейчас июль. Мы застряли в пробке, вы слышите?
Тереза переключила канал. Он сел и стал смотреть Джеймса Бонда.
— Все в порядке?
— Что?.. А, да. Я хотел заказать столик у Лапо на день рождения Джованни, но у него закрыто.
— Закрыто? Почему?
— Видимо, кто-то заболел. Наверное, его теща. У нее уже был один удар.
— Что ж, торопиться нам некуда. Что с тобой такое? Почему у тебя такой озабоченный вид? Я думала, что все уже в порядке. Очевидно, что человек, которого ты арестовал, виновен в смерти этой несчастной девушки, и доброе имя Эспозито теперь восстановлено. Это самое главное. Такой славный мальчик! Как подумаю о его бедной матери...
— Да. У Тото все хорошо?
— Конечно, хорошо. Ты же сам видел, что он съел ветчину и дыню?
— И это означает, что у него все хорошо? Ты так уверена?
— Конечно, уверена. Мне кажется, тебе пора ложиться спать. Ты пока еще не пришел в себя после поездки в Рим.
«Мой сын работает в Ареццо и засыпает в поездах, но на шоссе слишком опасно...»
«Я не вожу машину. Джерардо обо всем позаботился».
«Я люблю машины».
Перуцци, без сомнения, были любящими родителями. Они сделали все, что могли, и все же...
«Дурацкие казармы! Почему ты не найдешь нормальную работу, как отцы других ребят?»
Что случилось с отцом Эспозито? Дали бы они его матери взглянуть на его лицо, на два его лица? Да ни за что на свете...
Опасность повсюду.
— Салва!
— Иду... Ты скоро?
— Я мигом. Только приготовлю нам чай с ромашкой. Ложись в постель, я все принесу.
Позже, когда погасили свет, он спросил:
— А ты помнишь, как Тото кричал на меня, чтобы я нашел себе нормальную работу, как отцы других ребят?
— Нет.
— Нет? Не помнишь?
— Когда это было? Давно, наверное? — зевнула она.
— Давно. Несколько лет назад. Тогда еще они с друзьями попались на краже какой-то ерунды в универмаге. Они там прогуливали физкультуру.
— А, вот оно что. Так он, наверное, испугался, что ты его арестуешь. Ему тогда несладко пришлось. И как ты только ухитряешься помнить такие мелочи?
— Разве это забудешь? Я очень расстроился.
— Он тоже. Но, насколько я помню, он расстроился, потому что ты не разрешил ему оставить кошку.
— Кошку? Какую еще кошку?
— Ту бродячую кошку. Она в конце концов очутилась в Боболи, как и все остальные, а потом вы с Тото вместе пошли ее искать. Но, кажется, так и не нашли.
— Я не помню никакой кошки. Я только помню, как он кричал и бросался на меня.
Повернувшись, Тереза положила руку ему на грудь:
— Слава богу, что у него есть ты. Он такой ранимый и раздражительный. И когда он злится на тебя, ты стоишь спокойный, как дуб. Это всегда его остужает.
— Но я никогда не знаю, что ему ответить.
— Неважно, что ты ответишь. Просто помолчи. А теперь спи.
— У меня никак не идут из головы Акико и Эспозито. Взять хотя бы нас с тобой. Хотя мы и не знали друг друга, но мы из одного города, и наши семьи были знакомы по меньшей мере на протяжении двух или трех поколений.
— Времена меняются. А вспомни мою тетку Кармелу, младшую сестру моего отца. Она умерла вскоре после нашей свадьбы.
— Да, но причем здесь Эспозито?
— При том, что Акико убежала из дома. Не то чтобы тетя Кармела тоже убежала, но она терпеть не могла Ното, где все друг друга знали, обсуждали, осуждали, сплетничали. Она встречалась с парнями из Сиракуз и потом вышла за одного из них замуж. По тем временам ее поведение было возмутительно. Считалось, что ей есть что скрывать, если не хочет быть на виду, и все в таком духе. Когда родился ее первый ребенок, все так и кинулись вычислять сроки. Всю жизнь ее это преследовало, эти подозрения. Потом она сама мне рассказывала, что ей совершенно нечего было скрывать. Единственной причиной ее странного с точки зрения семьи поведения послужило то, что она ненавидела, когда люди суют нос в чужие дела с полной уверенностью, что у них есть право обсуждать или даже вмешиваться. Это я могу понять.
— Да, но... Акико погибла в чужой стране. Она лежит в холодильнике, и у нее нет лица.
— Ты связался с ее родителями?
— Капитан ведет переговоры с консульством. Я понимаю, почему она убежала. В конце концов, браки по принуждению в наши дни... Но иметь рядом людей, которые действительно тебя знают, тоже нужно, так ведь? Таких, которые знают тебя всю жизнь, знают, кто ты такой?
— Я об этом не задумывалась. Наверное, ты прав.
— Может быть, все зависит от умения поддерживать равновесие.
— Или от удачи.
Прежде чем покончить с собой, Эспозито написал своей матери. Написал, делая вид, что это вовсе не предсмертная записка. Наверное, он сопротивлялся страшному желанию, которое, он чувствовал, одолевает его, до последнего момента, пока не повалился с сиденья в поезде со странным болезненным стоном, поразившим его попутчиков. Когда Акико исчезла из его жизни, не желая, как он считал, отвечать на телефонные звонки, он пришел к Перуцци. Тот сказал, что она в Риме. Энцо поехал в Рим, но никого там не нашел. Затем ее друг, вернувшись из Токио, простодушно поделился с ним ложными сведениями об аборте Акико. Эспозито решил: все кончено.
«Она, наверное, меня возненавидела», — написал он матери. Слово в слово то, что он сказал Тишимицу.
Инспектор, читавший записку в кабинете капитана, понимал: то была неправда. Ее чувства не изменились, и печальнее всего, что Эспозито умер, так этого и не узнав.
Заключительную часть письма инспектор читал с некоторым страхом, потому что речь в ней шла о нем самом.
«Он дал мне отпуск, чтобы я съездил домой, но я сошел с поезда здесь. Теперь я жалею, что не рассказал ему всего. Мысленно я рассказывал ему уже сто раз. Да только он в меня так верит — он даже говорил мне, что когда-нибудь я стану офицером. Я не хочу его разочаровывать. Ему никогда не увидеть меня офицером, если он узнает, какой я на самом деле: я не могу отделить свою личную жизнь от службы, даже если службе это мешает. Пока я занят, все не так уж плохо, но, когда я не работаю, все предстает в таком черном свете, что становится трудно дышать. Я не принимаю никаких лекарств. Мне приходится справляться самому. Мне очень жаль. Правда, очень жаль. Я сейчас в гостинице. Номер совсем маленький, с видами Неаполитанского залива на стенах. Я говорил ей, что ты о ней позаботишься. Она могла бы немедленно оставить мастерскую и переехать к тебе, пока мы не поженимся. Как она могла это сделать, даже не сказав мне? Жаль, что сейчас здесь нет инспектора. Мне было бы все равно, что он подумает и скажет обо мне, если бы он просто был здесь. Все кажется нереальным и шатким. Мне ни в чем нет опоры, и я боюсь, что всех подведу. Простите».
Инспектор поднял озадаченный взгляд от ксерокопии.
— Это конец письма, — сказал капитан. — Как видите, оно было написано в гостинице. Он не закончил его и не подписал, но вложил в конверт и запечатал. Оно лежало у него в заднем кармане. Естественно, письмо передали его матери вместе с остальными личными вещами. Я сам с ней говорил.
— Ну и как она?
— Ужасно!.. У меня создалось впечатление, что она все время ждала, что это должно произойти. Она сказала: «Он был так похож на своего отца. Я никогда ему об этом не говорила, а сам он отца не помнил. Мой муж, Дженнаро, был замечательный человек, красавец, но принимал все слишком близко к сердцу. Он с детства страдал ревматизмом, и сердце начало его беспокоить, когда ему было едва за тридцать. Он так часто болел, что потерял работу. Он чувствовал, что подвел нас, считал, что мне не следовало выходить за него замуж, потому что я оказалась на всю жизнь прикована к инвалиду. Естественно, страховые компании отказывались его страховать. Я никогда не говорила о смерти отца с Энцо — может быть, напрасно? Когда открывается сезон охоты, часто погибают люди. Вот я и решила: не стану рассказывать Энцо правду, пусть думает, что это был несчастный случай. От револьвера Дженнаро я избавилась — отдала одному из его друзей. Но Энцо словно чувствовал... Энцо был не на дежурстве, не в форме, почему при нем было оружие? Дети как-то узнают то, что мы от них скрываем...» Она просила меня особенно поблагодарить вас.
— Меня? — удивился инспектор.
— Он всегда повторял ей, что вы ему как отец. На мой взгляд, у нее такое ощущение, что ему был больше необходим отец, чем жена. Кстати, магистрат дал разрешение на вывоз тела. Я хотя бы это мог ей сообщить. Мне очень жаль, что я не смог помочь вам в отношении вскрытия, но, как я уже сказал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23