Вот она опять бросила там женщину, а у той четыре пиджака. Во всем нужен порядок. Я сейчас вернусь. Оставайтесь здесь.
Инспектор остался, послушный, как дрессированный бульдог, единственный крепкий, неподвижный предмет в бурлящем море копошащихся покупателей, летающих вешалок и падающих стопок. Только один раз ему пришлось подвинуться, когда молодая женщина решительного вида боднула его вешалкой с ворохом блестящих платьев.
Он посмотрел на часы. Четверть первого. Скоро все должно успокоиться, и наверняка она, так или иначе, закроет в час.
Ничего не успокоилось. Шум нарастал до кульминационного момента, когда толпу протестующих покупателей насильно выставили вон и заперли дверь.
— Мне нужно поговорить с инспектором... Ради бога!
Когда все вышли, она отерла лоб широким цветастым рукавом и сказала:
— Видите, что творится? Вы должны мне дать совет — вот посмотрите хотя бы на это сырое пятно слева над дверью. Его уже два раза закрашивали, а оно снова проступает. Может быть, вы могли бы порекомендовать мне надежного маляра, при вашем положении вы, наверное, в курсе.... Как я от всего этого устала, передать вам не могу. Давайте присядем. Этот стол считается моим, но вы только взгляните... Бросьте это куда-нибудь. Ой! Дайте мне вон то розовое платье. Я его уже два дня ищу. Мне нужно, чтобы портниха его укоротила... где мои мерки? Нету. Здесь был такой маленький желтенький стикер...
— Вот этот? — Он был на рукаве.
— Ох, слава богу. Мы бы с вами хорошо сработались. Мне кажется, эта девчонка ни слова не знает по-итальянски...
Через некоторое время завод у нее кончился, как у часов. Инспектор, глядя на унявшиеся кудри и серьги, гадал, сколько ей может быть лет. Наверное, его ровесница или старше, но растрепанная копна кудрей, непосредственная манера разговора и помещение, заваленное платьями с преобладанием оборок и блесток, делали ее похожей на усталого ребенка, который никак не хочет отложить игрушки и кукольную одежку.
Он самым серьезным тоном, на какой был способен, дал ей несколько советов, и она приняла их с не меньшей серьезностью. Он так и видел ее сообщающей своим постоянным покупателям: «Приходил инспектор из Питти и сказал мне...»
И жизнь опять потечет как прежде.
Оказалось, что девушка-японка была одной из ее любимых покупательниц. Не то чтобы она много здесь тратила, но она была такая красивая и опрятная и, конечно, носила сороковой размер, а у них всегда богатый выбор одежды такого маленького размера, включая модельные экземпляры. Она помнит этот льняной свитер, чудесная вещица, но никто не хотел его покупать. Акико вытащила его из-под груды вещей темного цвета.
— Многие предпочитают вещи более веселой расцветки, знаете ли, потому что лето, особенно для поездки к морю, но она ни в какую не хотела что-нибудь сексуальное или эффектное, хотя ей бы так пошло... Со своим размером она могла покупать много вещей известных дизайнеров — Валентино, Ферре и других, по средам, на рынке на площади Санто-Спирито. Они срезают свои ярлыки, и вещи можно купить практически даром.
Эти слова звучали как музыка для уха инспектора, поскольку они снимали с Перуцци обвинения во лжи и, возможно, вообще все обвинения. «Я был уверен, что она влюбилась. Ребенок бы все изменил, правда?»
Хотя, может быть, и не все. Лучше спросить.
— О да, в ее жизни был мужчина, потому что она водила его к Домани, тут по соседству. Потому-то она и заметила наш магазин и стала сюда заходить.
— Домани?
— Домани. Японский ресторан по соседству. Вы не обратили внимания, потому что там опущены жалюзи. Сегодня у него закрыто. Приходите завтра. Там-то они уж все знают о ее друге. А потом, когда у вас выдастся свободное время, возвращайтесь сюда, ладно? Мне нужно еще кое о чем с вами посоветоваться. Подождите, я отопру вам дверь... Верно вы подметили насчет вешалок — их нужно сдвинуть к стенам, чтобы они не мешали мне видеть другой конец зала, пока я тут. Как вы говорите, во всем нужен порядок.
— Точно. Благодарю вас за помощь.
Ну что ж... Теперь домой, чтобы хорошенько подкрепиться, а после обеда надо разобрать принесенное из квартиры в спокойной уверенности, что если не здесь, то в японском ресторане он обязательно получит сведения, которые ищет. Все магазины уже закрылись, над головой у него носились обрывки теленовостей и ароматные запахи еды. Над мостовой поднимался пар. Он шел, держась поближе к стене, куда не доставало солнце. На площади Сан-Феличе монахини, сопровождавшие малышей из детского сада, передавали их ожидавшим родителям. Толпы детей постарше шли в его сторону из средней школы, расположенной на площади Питти. Двое его собственных, наверное, были уже дома.
Может, Джованни и был дома, но не Тото. Дойдя до площади, инспектор увидел своего сына, который шел не напрямик к палаццо Питти и домой, а бежал к нему с сияющим лицом и кричал: «А я тебя жду!»
От удивления инспектор остановился как вкопанный. Тото уже давно стал таким отчужденным... а тут он скачет вприпрыжку, словно маленький мальчик, который хочет, чтобы отец подхватил его и закружил...
Улыбаясь, он едва не протянул руки ему навстречу. Сын промчался мимо, даже не заметив его. Инспектор, озадаченно нахмурясь, обернулся и увидел, что Тото стоит, положив ладони на плечи худенькой светловолосой девочке, и что-то ей горячо говорит. Она слушала, наклонив голову с распущенными длинными локонами, как на картине Боттичелли. Пальцы ее вытянутых по бокам рук комкали рукава темной футболки, не по размеру длинной. Инспектор повернулся и пошел домой один.

После обеда приемная была полна народу, но, взглянув только раз на эти лица со следами тревоги или надежды, он решил, что Лоренцинй его помощь не требуется. Он прошел к себе, вежливо поздоровавшись, и закрылся в кабинете, чтобы заняться вещами из квартиры девушки-японки.
Сев за стол и подвинув себе кучу вещдоков, он продолжал думать о Тото. С ним всегда было трудно, не то что с Джованни. Хотя его ум и находчивость не могли не вызывать восхищения. А теперь... Надо отдать ему должное, вегетарианка она или нет, а девочка премилая. За обедом место Тото снова пустовало, но Терезе не пришлось даже взглядом призывать мужа к молчанию. Он и так не сказал ни слова.
Это Джованни сообщил ему, что родители девочки разводятся и, как только закончится четверть, она должна уехать с матерью в Данию.
— Он обещает убежать из дому. Но он не убежит, правда, мам?
— Конечно нет. И отдай мне после обеда свою футболку. Ты забрызгал ее томатным соком, а я пока не стирала темное. Кто-нибудь хочет добавки?
Ты думаешь, что твои дети всегда будут детьми, а потом они внезапно взрослеют. Красивая девочка, но иностранка. Японка тоже убежала от семьи, и посмотрите, чем это закончилось.
Он с уважением думал о своем младшем, но ему было страшно. Как говорится, маленькие детки — маленькие бедки. И если они вдруг перестают быть детьми, то мир совершенно меняется. Его сын пробежал мимо, даже не заметив его, и теперь он чувствовал себя таким одиноким, как будто оба ребенка уже уехали из дому. Что ж, однажды они уедут.
А ты занимайся своей работой, сказал он себе, открывая папку, лежавшую перед ним. Она-то никуда от тебя не убежит. Конечно, к тому времени он уже выйдет в отставку... Все в жизни, что кажется тебе таким прочным и постоянным, на самом деле подспудно движется, а ты этого не замечаешь.
Голова Лоренцини просунулась в дверь весьма кстати.
— К вам посетитель.
Это был Беппе, пожилой садовник, он едва не лопался от сознания собственной важности, глядя сквозь листья огромного растения.
— Входите, входите... Что это у вас такое?
— Это кентия. Она вам не испачкает пол, внизу у нее поддон. У нас завоз был, и я подумал, что эта как раз подойдет вам. Я поставлю ее возле окна. Это вам от меня в благодарность.
— В благодарность?
— Ну, помните квартиру, которую вы посоветовали моей внучке? Первого числа они въезжают... Не поливайте ее слишком часто, а то зальете. Но, по правде, я не за этим пришел. Я насчет туфли. Пойдемте лучше со мной — мы ее не трогали. Я так и сказал Джованни, я так и сказал: они захотят сделать фотографии, как возле пруда. Верно?
— Я... да, совершенно верно. Где вы ее...
— Ну тогда идемте, что ли?
Когда они поднимались по усыпанной гравием дорожке, Беппе, несмотря на свою полноту и крутой подъем, болтал без остановки. Это все вчерашний ливень, понимаете. После ливня мы всегда чистим водостоки. Вот и вчера чистили, смотрите. Видите?
Через каждые несколько метров в толще не успевшего еще просохнуть гравия виднелась керамическая труба, идущая по диагонали вниз, в некое сооружение, напоминающее небольшой склеп.
— Здесь нам нужно налево, а там опять вверх по главной аллее.
Главная аллея еще круче забирала вверх, и Беппе ненадолго замолчал, переводя дыхание.
— Долго нам еще идти? — спросил инспектор.
— Уже недалеко. Джованни там стоит на часах. Мы решили, что ему нужно там остаться, на всякий случай...
Широкая полоса песка и гравия поднялась к сияющему горизонту, увенчанному силуэтом конной статуи, установленной на каменной лестнице. Огромные пушистые белые облака проплывали в вышине ярко-синего неба, и все вокруг пахло сырой листвой лавра.
Джованни, главный садовник, посторонился, когда они подошли, чтобы инспектор мог взглянуть на находку.
— Мы ее не касались. Вы, наверное, будете фотографировать, как там, у пруда. Это просто удача. Здесь эти стоки шириной всего в руку, но внизу-то они широченные. Если бы ее снесло вниз, вам бы ее никогда не увидеть. Тут она застряла, каблуком зацепилась. Сверху на нее гравия нанесло, листьев, труба забилась, поэтому мы ее и приметили.
— Я сразу сообразил, что это та, которую вы ищите, — сказал Беппе. — И не ошибся, верно?
— Да, верно. — Инспектор выпрямился и огляделся. — Пруд, где мы ее нашли, должен быть выше справа. Если убийца спускался по этой аллее, то он, значит, направлялся не к ближайшим от пруда воротам Порта-Анналена...
Внизу, у начала главной аллеи, был расположен самый большой пруд с островом посередине, ворота Порта-Романа и кольцевые дороги. Эти ворота были дальше всего от мастерской Перуцци, от самого Перуцци, от Иссино, от квартиры девушки, от ее мира. Люди, приезжавшие в город на машине, парковались у городских ворот возле Порта-Романа. Ее приятель, может быть... Из Рима... Кто упомянул Рим? Лапо... или Перуцци? Это Перуцци, захлопывая дверь, багровый от гнева, кричал: «Если она не в Риме, то я не знаю, где она!»
И Лапо говорил что-то о римском друге.
Был ли гнев обувщика вызван поведением незадачливых туристов или служил прикрытием для ревности?
«Если у вас есть время бегать за малолетками, которые не знают, чего хотят...»
Желая поскорее вернуться в свой кабинет к письмам и фотографиям, он ушел, как только на место прибыл эксперт. Шагая вниз по скрипящему гравию, он слышал, как отдышавшийся Беппе заново рассказывает эксперту всю историю с уточнениями:
— Если вам понадобится со мной связаться, то инспектор знает мое имя и адрес.
— Нет, я думаю, не понадобится. Отойдите в сторонку, ладно?
Он прибавил шагу. Приемная в отделении пустовала. Он заглянул в диспетчерскую, где сквозь треск мотоциклов можно было услышать перекличку патруля.
— Все в порядке?
Молодой карабинер, сидевший за пультом, поднял голову:
— Все хорошо. Тихо.
— Лоренцини?
— У него кто-то есть. Женщина. Она, наверное, там все глаза выплакала. Я отсюда ее слышал, но теперь она, кажется, успокоилась.
— О боже, готов поспорить, что это Моника. Слушайте, когда он закончит, передайте ему, что я у себя и чтобы меня не беспокоили по меньшей мере в течение часа. Никаких звонков.
— Хорошо.
Но и два часа спустя, когда плачущую Монику уже выпроводили и когда сменился мотопатруль, он все сидел за столом, онемев от потрясения. Когда Лоренцини, наконец, в недоумении открыл дверь, инспектор не нашелся что сказать и только уставился на него невидящим взглядом.
— Что с вами? Что случилось?
Инспектор уронил голову на руки и стал тереть глаза. Затем, с глубоким вздохом, он внутренне собрался и попросил:
— Вы бы лучше зашли.

Глава седьмая

— Вы позвонили на Борго-Оньиссанти?
— Нет.
— Вы никому пока не говорили?
— Нет.
Разве это объяснишь? Он просидел здесь бог весть сколько времени как парализованный, потому что стоило ему пошевелиться, стоило сказать кому-то хоть слово или начать что-то предпринимать в отношении увиденного — и оно бы превратилось в реальность. Он старался не дышать, чтобы остановить вращение земли. Он за это в ответе, никуда не денешься. Его вина. И Лоренцини выбивает пальцами барабанную дробь, напрягшись от нетерпения...
— Я думал, как быть, — соврал инспектор. — Не хочу сделать еще хуже...
— Куда же еще хуже? Она мертва. Что может быть хуже смерти?
Лоренцини смерил инспектора взглядом, как бывало всегда, когда его вопиющее здравомыслие сталкивалось с явлением, которое он именовал «сицилийством». С годами Лоренцини научился выдержке, но сейчас он явно ощущал, что не время осторожно ходить вокруг да около, как, по его мнению, привык делать его шеф-южанин.
— Вы хотите, чтобы я позвонил? Или чтобы я сходил туда? Какие трудности? Мы должны действовать! — Лоренцини даже не пытался скрыть раздражения. — Вы представляете, что начнется, если пронюхают газетчики?
— Да.
Вот и Лапо говорил: «Боже милосердый, да если б я трепался, все это попало бы на первую страницу...»
Фотографии были разложены на столе. Красные крыши, купола и башни, снятые с площади Микеланджело, виды долины Арно с Беллогвардо, Понте-Веккьо с моста Санта-Тринита. Перуцци и Иссино в своих длинных фартуках у дверей мастерской, крупные кадры туфель, детали туфель, эскизы туфель.
А затем целая пачка его фотографий. Горящие глаза, красивое лицо с легким румянцем, какой был у Тото, когда он сегодня промчался мимо отца, лицо влюбленного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23