Он именно так и сделает.Но в таком случае его, Курцина, долг – еще раз подумать самому, хорошенько потрудиться, прежде чем обращаться за помощью к другим.С этими мыслями он принялся за дело – и неожиданно нашел поддержку в фармакологии. Она подсказала ему, как проследить пути передачи нервного импульса из полости рта к внутренним органам. Он впрыснет испытуемым по ампуле атропина и на короткое время выведет этим из строя блуждающий нерв. Возникнет ситуация, как если бы его пересекли. Больному это не принесет ни малейшего вреда.Закономерность, установленная Павловым на животных, подтвердилась на человеке. После введения атропина еда не вызывала у исследуемых отделения желудочного сока… И эту научную задачу удалось разрешить у изголовья больного. Важность ее вскоре сказалась и принесла медицине великую пользу. История одного спора Выслушав аспиранта, Быков сказал:– Мы снова убедились, что мнимое кормление вызывает у желудочных желез отделение сока. Проверьте теперь, можно ли так же вызвать сокоотделение, раздражая желудок механически.Странное предложение! До чего эти физиологи склонны избегать клинических тем! Что толку в таком эксперименте?– Мне кажется, – осторожно заметил Курцин, – что опыты ничего не дадут. Павловская школа держится твердого мнения на этот счет.– Знаю, знаю, – охотно подтвердил Быков, – однако же медики с ними не согласны. Рассудите нас, попробуйте проверить на людях. Собака собакой, а человек – особая статья, – шутя повторил он слова аспиранта.– Пробовали и на людях, без малого сто лет, как пробуют, – возражал аспирант.Курцин как мог отбивался от нежеланной работы. К чему она ему? Никому эти опыты не принесли ни радости, ни удовлетворения. Противники спорят по сей день.– Многие врачи утверждают, что мы неправы. Иван Петрович нам скажет спасибо, если мы внесем ясность в этот вопрос. Попытайтесь бородкой пера или стеклянной палочкой раздражать стенки желудка. Посоветуйтесь с физиологами, они многое вам расскажут…Спасибо за рекомендацию, но уж советоваться он будет с клиницистами. У них и опыта больше, и знаний не меньше, и добыли они их не на кроликах и собаках, а на человеке. Не следует переоценивать могущество лабораторного опыта; все тайны организма, его расцвета и упадка, страданий и благополучия будут раскрыты у изголовья больного…– Врачи говорят, – как бы невзначай вспоминает вдруг аспирант, – что сотрудники Павлова допустили в этих опытах ошибку.– Возможно, – легко уступает Быков.– Так думают и некоторые физиологи.– Физиологи? – переспрашивает ученый и некоторое время молчит.– Многие физиологи, – невозмутимо продолжает аспирант, – согласны с врачами, что механическое раздражение желудка вызывает отделение сока.Ученый подумал, что помощник вызывает его на откровенность, и неопределенно кивнул головой.– И врачи и физиологи, – после короткой паузы продолжал говорить Быков, – будут вам благодарны, если вы разрешите затруднение науки и ответите, достаточно ли одного механического раздражения, чтобы железы выделяли желудочный сок.Учитель был великодушней ученика. Он знал, что аспирант питает симпатию к клинической практике, мыслит как врач и не слишком доверяет лабораторному опыту, но зачем он противопоставляет физиологу врача? Какой в этом смысл? Через всю жизнь пронес Быков свою любовь к медицине, его привязанность к ней жива по сей день, по ту сторону лаборатории ему неизменно видится клиника…Судьбе было угодно, чтобы благотворное влияние врачей, счастливо возникшее в дни детства Курцина, получило свое продолжение. Место дяди-профессора занял профессор Обуховской больницы Михаил Алексеевич Горшков. Знаток желудочно-кишечных заболеваний, он поддержал в аспиранте интерес к врачеванию и со временем стал его духовным отцом.Как большинство практикующих терапевтов, профессор верил, что ложе больного – лучшая школа для познания организма. «Пройдут годы, – говорил он, – и наши потомки будут так же улыбаться над нашими потугами разгадать болезни человека по состоянию кролика, как мы взираем с улыбкой на римских гадателей, судивших о человеке и его судьбе по кишкам распотрошенной курицы».Страстный приверженец лекарственного лечения, он воздавал должное отсталым народам, раньше нас оценившим достоинства сенеги, ипекакуаны, листьев кока и хинной корки и применявшим до нас лечение водой, паровые ванны, поглаживание и поколачивание больной части тела.Аспирант не все разделял в суждениях профессора.– Я не могу, Михаил Алексеевич, согласиться с вами, – сказал он ему однажды. – В ваших суждениях много восторга по адресу далекого прошлого и ни одного доброго слова в пользу тех, кто живет и трудится с нами сегодня. Как коммунист и врач, я должен вступиться за прогрессивные идеи современности. Потомки, возможно, и улыбнутся «над нашими потугами разгадать болезни», но и будут восхищаться нами.Курцин был склонен к радикальным средствам лечения, к решительному вмешательству врача.– Я далек от мысли выступить против лекарственных средств лечения, – сказал он Горшкову, – но как хирургу мне близки слова Парацельса: «Покой лучше тревоги, но тревога полезнее покоя».Когда Курцин сообщил Горшкову, чем он намерен заняться, и спросил его совета, тот неожиданно пришел в волнение.– Почетная задача, – сказал он, – весьма почетная, поздравляю.Чем она почетная? Уж не тем ли, что к сотне противоречивых опытов ему предстоит прибавить сто первый?– Я не вижу в этой работе ничего привлекательного для себя.До чего молодежь безрассудна! Не приступив еще к делу, не потрудившись над ним как следует, не пожертвовав для идеи минутой покоя, они готовы от нее отречься.Ученый помолчал, благодушно усмехнулся и с укоризной в голосе произнес:– Было время, мой друг, когда хирургов называли шарлатанами и в метрических свидетельствах, выданных ремесленникам, писали: «Рожден в законном браке, не имеет в родне крепостных, цирюльников, банщиков и хирургов». Заплечных дел мастера причислялись также к медицинской профессии. Они, как известно, не только решали вопросы жизни и смерти, но и лечили… Снимая с дыбы свою жертву, палач должен был вправлять вывихнутые суставы. В ту пору с медиков немного спрашивали. Но вы живете, Иван Терентьевич, в советское время, когда звание исследователя делает честь человеку. Будьте же строже к своим суждениям… Порученным вам делом занимался и я. До меня интересовался им Павлов, были выводы, подкрепленные его авторитетом, и все же я дерзнул… Иван Петрович не обиделся, когда я ему заявил: «Железы желудка отвечают сокоотделением на раздражение зондом». Он пришел к диаметрально противоположному заключению, однако, выслушав меня, спокойно сказал: «Попробуем еще раз». Я был тогда не один; десятки врачей повторили мои опыты и согласились со мною. В лаборатории Павлова, где давно уже не исследовали пищеварение, вновь принялись за старое. Собакам через пищевод вводили тонкий зонд и раздражали им желудок. Опыты повторяли множество раз – и безрезультатно: железы оставались безмолвны. На съезде терапевтов было вновь и окончательно подтверждено, что механическое раздражение бессильно вызвать отделение желудочного сока… На вашу долю, мой друг, – закончил профессор, – выпала почетная задача – стать арбитром в этом старом споре…– Простите меня, Михаил Алексеевич, – менее уверенно произнес аспирант, в равной мере смущенный упреками ученого и его искренним признанием, – эта работа не имеет значения для нас. Клиника проживет без нее…– Ошибаетесь, мой друг, – сказал профессор. – Будет время, и вы посмеетесь над своими словами. Сейчас, когда полагают, что механическое действие на стенки желудка не усиливает отделение желудочного сока, мы разрешаем больному, страдающему повышенным сокоотделением, принимать грубую пищу. Опыт подсказывает, что этого делать нельзя, но ведь теория говорит другое.Не без волнения приступил Курцин к заданию Быкова.Молодой паренек, над которым проводились испытания с мнимым кормлением, согласился послужить науке. Он аккуратно приходил по утрам, готовый сделать все, о чем попросят. Исследования проводились в помещении, изолированном от всего, что могло напоминать о пище. В этой стадии исканий не было врага более опасного для опытов, чем мысль – живое представление о еде.– Не курите, пожалуйста, – просил паренька аспирант, – отрешитесь от того, что на свете существуют завтраки и чаи… Хотите, я расскажу вам о чудесной кобылице, которая побила все рекорды на свете… Не интересуетесь лошадьми? Жаль, очень жаль… А как вы относитесь к боксу?Непринужденный разговор имел назначение отвлечь испытуемого от мыслей о завтраке, который будет возможен лишь спустя два часа.– Надо вам знать, – утешал он больного, – что воздержание в пище – мудрейшее изобретение самой природы…Постится головастик, прежде чем стать лягушкой, куколка, готовящаяся стать бабочкой… И летняя и зимняя спячка без пищи – все это вынужденный и порой полезный пост.Настроив испытуемого на благодушный лад, исследователь приступил к делу.Промыв больному желудок, он стал раздражать его бородкой пера. Прошло немного времени, и надо прямо сказать – занятие утомило аспиранта. Уверенность в том, что у него ничего не выйдет, серьезно мешала ему. Павлов учил, и не без основания, что железы желудка откликаются лишь на строго определенные раздражения: на пищу и продукты ее расщепления, – чего ради спорить и возражать? Если механическое действие и способно вызвать отделение желудочного сока, то только в желудке, наполняемом пищей.Может быть, попробовать средствами, близкими к естественному насыщению, оказать давление на стенки желудка? Ввести в фистулу резиновый баллон, наполнить его воздухом, затем постепенно снижать давление, как это происходит в желудке, когда пища частично переходит в двенадцатиперстную кишку. Короче – скопировать все этапы пищеварения. Пробудит ли этот опыт железы к действию?Курцин так и поступил. В желудок ввели баллончик из тончайшей резины, наполнили воздухом и подставили склянку к свищу. Исследователь ждал ответа на вопрос: достаточно ли одного растяжения стенок желудка, чтобы железы пришли в возбуждение?Прошло пять минут, и прозрачная влага капля за каплей потекла в пробирку.– О чем вы думаете, мой дорогой? – с тревогой спросил аспирант.Уж не случилось ли чего-нибудь с испытуемым? Не взбрело ли ему в голову мысленно представить себе сдобную булку?– Со мной? Ничего… И думать я как будто не думал.– Не подводите меня, – просил исследователь, – давайте лучше потолкуем с вами о чем-нибудь.Темы о футболе, о боксе и кобылицах были снова отвергнуты, и аспирант поспешил заговорить о другом: о спасительных способах лечения холодом и об отважных друзьях медицины. Какое только испытание не готовы они принять во славу советской науки! Сколько мужества надо, чтобы дать себя охладить до двадцати восьми градусов, пролежать обнаженным среди мешков льда. Испытуемые при этом впадали в состояние, схожее со спячкой, и с перерывами просыпали до сорока суток. Эти страдания не были напрасны – метод лечения холодом был утвержден. Пусть над этим призадумаются те, кто не способен просидеть без мысли о пище два-три часа.Простим Курцину его кажущуюся суровость и невеселую повесть о подвижниках науки. На что только не отважится нежное сердце врача, исполненное любви к медицине и к своим подопечным…Опыт в клинике повторили. В желудок ввели баллончик из тончайшей резины, наполнили воздухом и подставили склянку к свищу.Спустя пятнадцать минут пробирка наполнилась жидкостью до краев. Аспирант подставил другую и вскоре поспешил в лабораторию. Что принес ему этот опыт? Железы желудка выделяют воду и соли, слизь, соляную кислоту и ферменты. Чего же в этой склянке больше? Каково, наконец, качество самого желудочного сока?Он опустил в пробирку несколько капель химического реактива, и жидкость в ней покраснела. Какая удача – резко кислая реакция, сок высокой переваривающей силы. И все это добыто механическим раздражением желудка…Час спустя экспериментатор сказал испытуемому:– Я скоро отпущу вас. Небось изголодались?Тот отрицательно покачал головой:– У меня и аппетита-то нет.– Куда же он делся?– Я и сам не пойму, куда он пропал. Был и не стало его.Три часа непрерывно выделялся желудочный сок. Когда воздух был удален и резиновые стенки спались, возбуждение желез еще некоторое время продолжалось.И на другом и на третьем больном подтвердилось, что механическое давление на стенки желудка, независимо от того, наполняют ли его пищей или растягивают резиновым баллоном, возбуждает деятельность желез. И еще было установлено, что в наполненном желудке возникают импульсы, ослабляющие возбудимость пищевого центра в мозгу, и чувство голода идет на убыль.Курцина стала тревожить странная мысль: не слишком ли он легковерен, полагая, что затруднения столетней давности, стоившие исследователям величайших усилий, именно им разрешены? Среди тех, кто занимался этим вопросом, были опытные и мудрые люди, необычайно искусные мастера. Каждый из них так же думал, вероятно, как он: «Слава богу, с Карфагеном покончено». До какого-то' момента все шло хорошо, затем возникали изъятия из правил: одно исключение влекло за собой другое, из-под ног ученого ускользала почва, теория тускнела, и на смену ей появлялись другие.Таких примеров в физиологии немало. Взять хоть бы историю с зондом, во всех отношениях поучительную и интересную. Внутренняя поверхность желудка усеяна, как известно, нервными окончаниями, возбуждающими железы к отделению сока, едва пища коснется стенок желудка. Однако введение зонда и его раздражающее действие не всегда вызывает сокоотделение.Как это объяснить? Можно этот опыт и самому проверить, но заранее известны его результаты. Вначале возникнет незначительное препятствие – несоответствие между тем, что должно быть, и тем, что есть на самом деле. Исследователь разработает новую методику, утвердит свои поиски в другом направлении в надежде получить недвусмысленный ответ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65