Держа поднос на коленях, Сэм сел на кровати и торжественно положил две последние детали на место.
– Жаль, что ты не можешь остаться дома, – сказал он.
Глава 19
«Я не хочу, чтобы все так вышло».
Так я говорила и верила, с непоколебимой убежденностью и невежеством, хотя мне был уже двадцать один год. Но все было зря; я столкнулась с чем-то более сильным, чем мое желание. Меня победила биология.
В дебрях тропического леса я наконец решилась. Доведенная гормонами, страхом и любовью почти до сумасшествия, после ужина у костра я приперла Хэла к стенке.
– Я беременна.
Он закрыл глаза.
– Так я и знал. Что ты собираешься делать?
– Оставить ребенка. Это не обсуждается. Это наш ребенок. – Я ощутила трепет волнения и нежности. – Наш ребенок, Хэл.
– Нет, – бесстрастно проговорил он. – В мои планы это не входит. Я не хочу детей.
Было темно, и я не могла разглядеть его лица. Но я знала, что его голубые глаза загорелись знакомым упрямым безжалостным огнем, в то время как в моих, наверное, отразились растерянность и гнев… да, гнев.
– Но мы не можем это игнорировать. Это не перерасход на счету и не головная боль.
– Я не просил ребенка.
– Ты ведешь себя возмутительно.
– Разумеется. Если честность тебя возмущает, то да.
– Но это случилось! – Я протянула к Хэлу руку, но он отпрянул. Рука упала.
– Мы планировали работать и путешествовать.
– Знаю. И я тоже хотела этого, но иногда планы меняются. Мы должны построить другие планы.
Он долго и пристально смотрел на меня сквозь сумерки, и мне казалось, что его взгляд говорит: прошло столько времени, а мы до сих пор совершенно друг друга не понимаем.
– Но я не хочу менять свои планы, Роуз.
Я чувствовала, как Хэл меня отвергает; вкус отторжения был у меня на языке. В голове проносились обрывки прошлых разговоров: беспечное упоминание «натуры вечного странника» и его утверждение, что «лучшая жизнь, единственно возможная жизнь, лишена оков». Эти слова всегда убеждали меня в том, какое у Хэла интригующее восприятие жизни; как он не похож на других.
Постепенно я стала осознавать, какие меня жду сложности.
– Хэл, я предвидела, что ты будешь в ужасе, что рассердишься, но думала, что в конце концов ты скажешь: «Это не то, чего я хотел, но мы справимся».
Это его уязвило; он сел на корточки рядом со мной.
– Я когда-нибудь тебе лгал? Я тебе что-нибудь обещал? – Он покачал головой. – Я не могу… я точно знаю, что не могу. Я из другого теста… мне нужно… Нет, я хочу продолжать работать, как и планировал. Жизнь коротка, и я хочу быть свободным, чтобы уделять ей все силы. Но мне очень жаль, Роуз, что так получилось.
Я посмотрела на него в упор.
– Мы несем ответственность за ребенка. У него никого больше нет.
– Только если я соглашусь взять эту ответственность на себя.
Перспектива остаться в одиночестве с ребенком на руках заставила меня запаниковать, и я услышала лепет невежественной, отчаявшейся незнакомки. Я спорила, что ребенок не изменит нашу жизнь; слова лились из меня потоком. Нам не надо ничего менять. Детей подвязывают на грудь и таскают с собой; оставляют в камерах хранения; оставляют на попечение другим людям. При желании рождение ребенка пройдет почти незаметно и никак не помешает нашей жизни.
Он молча слушал. И наконец пошевелился.
– Даже я лучше разбираюсь в воспитании детей.
Я опустила голову.
– Хорошо, больше мы об этом разговаривать не будем. Я сама обо всем позабочусь.
Очевидно, этому разговору предстояло продолжиться, но пока я больше не могла говорить. К тому же мне надо было подумать.
Хэл поднялся: ему нужно было проверить костер и что-то обсудить с проводником. Я осталась на месте. Вечер стоял душный, но внутри у меня было холодно.
Мы молча разошлись по гамакам. В ту ночь я слышала, как Хэл переворачивается и что-то бормочет во сне – тогда и во все следующие ночи, когда я лежала без сна и раздумывала о проблеме, с которой столкнулась лицом к лицу.
Мы держались вежливо и обходительно, почти как незнакомые люди. Мне стало лучше, меньше тошнило, и я сопровождала Хэла в запланированных поездках. Физически мы никогда не были ближе, но это была близость двух людей, которые предпочли находиться по разные стороны изгороди.
В понедельник, на третьей неделе, я очнулась от неспокойного сна и ощутила сильный спазм в пояснице. Я приняла аспирин и побрела к гамаку. В ту ночь, в отчаянии, я выпросила стакан бренди из бутылки, которая хранилась в аптечке в медицинских целях. Хэл пристально посмотрел на меня, но ни о чем расспрашивать не стал. Он лишь произнес:
– Завтра важный день. Надеюсь, тебе хватит сил. – Нам снова предстояло путешествие вверх по реке.
Я накинулась на него:
– Ты ведешь себя жестоко.
– Угу, – кивнул он, – так оно и есть.
– Хэл, мы совершили ошибку.
– Я понял. И это я веду себя плохо. Но мы приехали сюда заниматься другим делом. Так давай же делать то, что планировали. А потом подумаем. – Он немного смягчился. – Дай мне привыкнуть, Роуз.
Когда настало время уезжать, стало ясно, что я не в состоянии вылезти из гамака, не то что переправляться по реке.
Хэл наклонился надо мной – я лежала, с перекошенным от боли и неудобства лицом. Его акцент стал более отчетливым:
– Что ты хочешь, чтобы я сделал?
Я попыталась сесть, но безуспешно.
– Хэл, как думаешь, здесь можно где-нибудь нормально прилечь? Мне нужно чувствовать под собой твердую землю.
Он погладил меня по лицу, и всего на минуту-две снова стал прежним.
– Посмотрим, что можно сделать. А потом надо будет увезти тебя отсюда.
– Вдруг я потеряю ребенка? – пролепетала я. – Но я не хочу, Хэл. У него есть право жить.
Он промолчал.
Вдвоем с проводником они соорудили примитивное ложе и перенесли меня туда. Хэл попытался послать радиограмму в Кецель, но в результате тропического шторма, бушующего поблизости, прием был невозможен, и к тому времени, когда ему удалось наладить связь, все свободные самолеты уже были откомандированы. Ему удалось проконсультироваться с доктором, который сказал, что если я отдохну, возможный выкидыш удастся остановить. Он снабдил Хэла основными инструкциями и посоветовал ему как можно скорее доставить меня в Кецель. Что беременная женщина вообще делает в тропическом лесу, спросил он Хэла. Хуже всего, что он запретил мне принимать аспирин.
Хэл наклонился над моей кроватью. Я поежилась и почувствовала струйку пота, стекающую по ногам на кроваво-алый глиняный пол.
– Тебе лучше?
– Хуже.
– Бедняжка Роуз.
У меня возникло странное ощущение, как будто мое тело гниет.
– От меня пахнет?
– Нет. – Его губы коснулись моей мокрой щеки. – Ты прекрасна.
– Здесь плохое освещение, – проговорила я.
Хэл отложил долговременную поездку вверх по реке, но я убедила его пойти в альтернативный дневной поход и проверить достоверность сообщений о следах индейцев. Надо отдать Хэлу должное, он согласился с неохотой, но я заставила его уйти.
– Я пока не могу двигаться, но я в безопасности, так что уходи.
Он взял мою руку.
– Прости меня, – сказал он. Сердиться и быть холодной казалось глупым.
– Ты моя радость, Хэл. – Я слышала, как у него перехватило дыхание. – С тобой я испытываю самую глубокую радость, острейшие, нежнейшие эмоции и иногда… мне кажется, что мы неотделимы друг от друга. Хочу, чтобы ты это знал.
Он долго смотрел на меня сверху вниз. Потом, поставив рядом со мной еду и воду, он проинструктировал носильщика, который остался дежурить. Через брешь в хижине я наблюдала, как он грузит вещи и трогается.
Тянулся день. Я сосредоточила взгляд на дереве, что вырисовывалось в дверном проеме. У него были перепончатые блестящие листья, а ствол изрыт дырочками, обнажавшими древесину цвета сырого мяса. Дерево напомнило мне мертвеца из реки.
Я изучила карту. Был почти полдень, и Хэл должен был прибыть на место, где река изгибалась и поворачивала обратно; в два часа он должен повернуть назад. Но в тропическом лесу никогда нельзя быть уверенным в том, что все пройдет гладко. Карта упала на пол.
Носильщик заглянул в хижину и ушел. Как будто по расписанию на опушку обрушился тропический ливень, и так же быстро кончился. Листья задымились от влаги, и из пара на опушку вышли фигуры поющих, танцующих яномами: их ступни сбивали лесную землю в кроваво-алую глину. Я очнулась. Это был сон. Я перевернулась на другой бок.
Через несколько часов боль возобновилась с удушающей силой, а потом все было кончено.
В наступающей темноте я боролась со своим телом, которое не поддавалось моему контролю. Здесь не было ни ангелов, ни горящих свечей.
Должно быть, я закричала, потому что в хижину украдкой заглянул носильщик. Он посмотрел на меня и вернулся с питьем. У напитка был отвратительный вкус, но мне уже было безразлично.
Становилось все темнее, и я то засыпала, то просыпалась. Я взмокла от пота и пропиталась кровью. Моим скользким рукам было не за что, не за кого ухватиться: вокруг не было ничего, кроме моей утраты. Ничего, кроме темного, пульсирующего сердца джунглей.
Хэл был моей сокровенной радостью, но этого оказалось недостаточно. В жизни есть и другие важные вещи. Мне хотелось ответственности, которая Хэлу была не нужна. И больше, всего мне хотелось иметь право оставить ребенка. В этом была моя свобода – пусть сомнительная, ограниченная, но все же возможная. Мой выбор был так же прост, как и выбор Хэла; только он был другим.
Переделывать Хэла было бессмысленно – сейчас или когда-либо в будущем. Он твердо стоял на своем пути, и я не собиралась всю жизнь любить и ждать, а потом, по прошествии времени, просто ждать. У моего тела был один недостаток биологического свойства, и я не могла бродить по тропам в джунглях и сплавляться по рекам, зная о нем. Я неверно выбрала время. Вздрогнув, я очнулась; в хижину вошел Хэл и принес миску с водой. Он был очень возбужден.
– Роуз! Мы их видели! Они задержались достаточно долго и вступили с нами в контакт. Я сделал потрясающие фотографии. Это отличная поездка, лучшая поездка. Нужно заклеить мозоли на ногах, но сперва я тебя вымою. Я ничего подобного в жизни не делал, это было… – Он откинул мой спальный мешок. Наши глаза встретились.
Он изо всех сил пытался не подать виду. Но внезапная вспышка в его глазах цвета горечавки поведала мне, как сильно его напугало то, что здесь произошло.
– Можно я помою тебя, Роуз?
Одному Богу известно, как Хэлу удалось нагреть воду. Как же я соскучилась по обычной теплой воде! Осторожно, нежно он обмыл меня губкой, и, будучи в лихорадочном состоянии, я вообразила, будто по полу потекла кровь. Я была беззащитна, мне негде было укрыться, и я позволила ему проделать это со мной, морщась от уязвимости, от того, что я женщина.
Хэл говорил со мной тихо и ласково:
– Я особенно тщательно мою твои ноги, потому что ноги – это самое главное. Если стопам неудобно, то неудобно всему телу. Это первое правило путешественника. – Он раздвинул мои пальцы, капнул между ними воды и высушил кожу. – Твои ножки довольны?
– Мои ножки очень довольны, благодарю. Хэл заставил меня перевернуться на спину, и произошло чудо: я стала чувствовать себя чистой. Он провел губкой у меня под мышками.
– Если тебе жестко, я разорву рубашку.
Он вымыл меня и поцеловал. Слабая, испуганная и отчаявшаяся от любви, я ответила на поцелуй – поцелуй Иуды.
Через неделю мы вылетели обратно в Кецель на том же небезопасном самолете и остановились в отеле у аэропорта.
Ночью я сказала Хэлу, что ухожу от него, потому что люблю: люблю так сильно, что мне невыносимо видеть, как мы разрушаем друг другу жизнь.
– Мне нужно спокойствие, стабильность, семья, – призналась я. – Рано или поздно эти проблемы все равно возникнут, так не лучше ли решить их сейчас и покончить с этим?
Хэл лежал на подушке ко мне лицом; при этих словах он отвернулся. Он не сказал ничего, что заставило бы меня передумать. Я знала, что он ничего не скажет. Хэл вздохнул, и я дотронулась до его плеча, чтобы он обернулся. Обомлев, я увидела, что он плачет.
– Я не хочу той жизни, о которой ты говоришь, – ответил он, – но мне от этого только тяжелее.
На следующее утро я проснулась поздно. Горячее солнце проникло в комнату; дешевое постельное белье казалось грязным и шероховатым.
Хэл и его рюкзак исчезли. Я лежала и представляла, как он идет по узким, тесным улицам, останавливается, чтобы выпить кофе, просеивает сквозь пальцы щепотку ярких пряностей на уличном прилавке. Он уже перестраивает настоящее и говорит о будущем, предвкушает возвращение в тропические леса. И ему, и мне было известно, что он только что освободился от многих лет компромиссов, несогласия, от призрака меня – ждущей.
По пути в аэропорт я попросила таксиста остановиться и вышла из машины. Жара вонзилась в меня сверлом; шум и запахи были как пощечина органам чувств. Небо было дурного дымного серого цвета, как металл пистолета. По краям дороги высились горы мусора; в них рылись какие-то люди, разгребая помои голыми руками. Я подошла к ближайшей куче и положила туда свои ботинки. Не прошло и двух секунд, как кто-то подскочил и выхватил их.
Я вернулась в такси. Разрозненные постройки города оставались позади; на их месте появились поля и низкий кустарник. Я не оглянулась.
Когда мы только начали встречаться, Хэл прочел мне лекцию о том, что все люди должны путешествовать: это расширяет кругозор. Влюбленная, я не хотела подвергать это сомнению и согласилась.
Он ошибался, и как бы он удивился, если бы ему это сказали, – путешествия сужают кругозор. По-моему, это слова Бернарда Шоу.
В самолете по пути домой я познакомилась с Натаном.
* * *
Натан был заворожен моей историей.
– Почему, – хотелось ему знать, – почему, если ты так любила этого мерзавца, та его бросила?
Я попыталась объяснить, что мне не хватило бы мужества натыкаться на мертвецов в джунглях: точнее, обнаруживать то, символом чего они являлись. Еще меньше мне хотелось быть той, что ждет его дома. Я не призналась, что на самом деле любила Хэла так сильно, что в конце концов перестала доверять этой любви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38