Не очень принято у людей признавать тот факт, что каждая услуга
требует вознаграждения. Необычная смерть является вознаграждением за не
совсем обычную жизнь.
Ему отчаянно захотелось оказаться в Азеуре, в кругу семьи, и понять,
что проснувшись, он очнулся от нечестивых снов...
Но вместо этого он пошел в притон Эмоли, публичный дом Сад Лилий. Не
в силах противиться искушению, он продолжил размышления о том, что
практически в любое время, в любом столетии, будь то даже золотой век,
всегда были стоны и жалобы на судьбу, на тяготы жизни. И еще с античных
времен известны многочисленные предсказания о том, что при желании
практически любой человек, в любую эпоху, приняв за истину, что конец
света вот-вот наступит, легко сможет оправдать наступление Апокалипсиса.
Сам Темпус не разделял столь категоричное мнение, его волновало лишь то,
что касалось его лично, как, например, то дело, которое ему сейчас
предстояло.
Появившись у Эмоли, он сразу заметил Ганса-воришку, развалившегося в
обнимку с двумя сидящими у него на коленях - по одной на каждом -
девицами.
- Эй! - махнул тот ему рукой. - У меня тут есть кое-что для тебя. -
Стряхнув с колен девиц, он поднялся на ноги, при этом оружие всех видов,
которым он был обвешан, мелодично звякнуло. Не отходившие от него шлюхи,
широко раскрыв глаза, уставились на Темпуса, одна из них, жалобно
захныкав, прижалась к бедру Шедоуспана.
- Ключ от комнаты, - ни к кому конкретно не обращаясь, бросил Темпус
и протянул руку. И получил его из рук консьержки.
- Ганс?
- Иду!
- Один!
- Ты не в моем вкусе! - насупившись сказал вор.
- Я отниму у тебя всего одну минуту. Затем весь вечер в твоем
распоряжении.
Темпус взглянул на ключ и направился к лестнице, ведущей к комнате с
номером, указанном на бирке. У себя за спиной он слышал легкие шаги
поднимающегося следом за ним Шедоуспана.
После того как состоялся деловой обмен, вор ушел, вполне
удовлетворенный как самим вознаграждением, так и чаевыми. Однако у него не
было уверенности в том, что Темпус в полной мере оценил тот риск, которому
он подвергал себя, а также в том, что он извлек максимум выгоды из их
сделки.
В этот момент он увидел женщину, которую только что обокрал, и
быстренько, пока она не заметила его и не устроила сцену, прошел с
девицами в ближайшую комнату, хотя и не в ту, что наметил раньше. Услышав,
как она прошла мимо и остановилась у дверей, за которыми ждал ее этот
верзила цербер, он нанес "упреждающий удар", зажав ей рот своей рукой,
после чего кубарем скатился по лестнице, благоразумно решив потратить свои
деньги где-нибудь в другом месте.
Останься там, он, возможно, узнал бы, чего на самом деле стоили
бриллиантовые булавки. Может быть, узнал бы и то, что же так беспокоило
этого заносчивого, угрюмого наемника, обычно легко несущего свое большое
тело, а сейчас казавшегося отяжелевшим и глубоко подавленным. Или,
возможно, смог бы понять смысл его загадочных слов, сказанных на прощанье:
- Я мог бы помочь тебе, парень, - рокотал голос Темпуса, - но только
в том случае, если бы встретился с тобой намного раньше, или же, если бы
ты любил лошадей. Ты оказал мне огромную услугу, гораздо большую, чем ты
себе представляешь. Я редко бываю в долгу у кого-либо, но у тебя я в
долгу, и ты в любой момент можешь рассчитывать на меня.
- Ты хорошо заплатил мне, цербер, и я доволен.
Ганс был несколько озадачен и смущен, оттого что тот испытывал такую
необыкновенную слабость, которую трудно было даже себе представить. Увидев
затем, как цербер выуживает свою заветную коробочку с порошком, он
подумал, что кое-что ему стало ясно.
Немного позднее он вернулся к Эмоли. Увидев у крыльца коня Темпуса,
он начал осторожно ласкать его и играть с ним, придя в конце концов к
заключению, что принятый им перед этим наркотик помогает ему увертываться
от огромных желтых лошадиных зубов.

Она пришла к нему, его Сайма - точно такая же, какой была всегда.
Сам Темпус, однако, был уже не Тот: бог Вашанка вселился в его тело.
Сам Вашанка, могущественный Бог-Громовержец, Повелитель разбоя, войн и
сражений, властитель Врат Смерти.
Он не мог бы овладеть ею ласково и нежно, как того хотел бы. И дело
было не в физической импотенции, хотя и этого можно было ожидать. Холодно
и трезво он осознавал, что не может позволить себе довести ее до
изнеможения. А бог Вашанка на меньшее не согласился бы.
Постучавшись, она вошла и сказала:
- Дай-ка мне взглянуть на них!
Сказала легко и уверенно, не сомневаясь в том, что украденные у нее
драгоценности уже у него, и потому, не мешкая, сразу принялась распускать
шнуровку на своем наряде из кожи.
Он протянул ей небольшой аккуратный сверток.
- Вот, держи. Как их у тебя украли?
- Что это голос у тебя такой хриплый, как никогда раньше? - ответила
она, а затем стала рассказывать:
- Мне нужны были деньги, подвернулся этот мужчина... На самом-то деле
оставалось еще немного... Ну, а этот был такой отчаянный и напористый
малый. Мне, конечно, следовало бы понять... Он был вдвое моложе меня. На
что, спрашивается, могла быть нужна ему такая старая шлюха? Но он
согласился заплатить столько, сколько я сказала, и без лишних разговоров!
А потом он меня ограбил.
Она оглянулась и осмотрела комнату. Насколько он помнил, в глазах у
нее всегда легко было прочесть ее мысли. Видно было, что она просто
ошарашена.
- То положение, до которого я опустился?..
Она поняла, что он имел в виду. Потянув носом, она оценила, конечно,
мерзкий затхлый запах старого постельного белья, и весь вид его самого,
развалившегося здесь в полном обмундировании, от которого тоже несло
вонью.
- Оба мы с тобой хороши, оба деградировали. И то, что я, в силу
сложившихся обстоятельств, оказалась здесь, производит, конечно
душераздирающее впечатление, как впрочем, и твое присутствие здесь.
- Благодарю. Именно это я и хотел услышать. Не нужно!..
- Я думала, ты захочешь меня.
Уже обнаженная по пояс, она, взглянув на него, перестала раздеваться.
- Да, хотел. Теперь не хочу. Примешь наркотик?
На его чреслах подпрыгивал ее шарфик. Если бы она увидела это, то
смогла бы в полной мере оценить степень его деградации. Сознательно не
снимая его, он надеялся, что в момент, когда воля его ослабеет и
похотливое желание затмит сознание, этот шарфик напомнит ему, что эту
женщину он не смеет оскорбить насилием.
Подложив под себя стройную, как у оленихи, ногу, она удобно
устроилась на одеяле.
- Ты просто смеешься надо мной, - чувствуя себя немного задетой,
вздохнула она, затем взяла и приняла наркотик.
- Если я дотронусь до тебя, ты можешь заболеть после этого.
Она мяла в руках сверток со своими булавками внутри.
- Мне же платят, - она постучала пальцем по свертку. - А я не могу
оставаться в долгу.
- Парень, который стянул их, действовал по моему указанию.
- Ты еще и сводничаешь?
Он содрогнулся.
- Почему ты не вернешься домой?
Легкий аромат, исходивший от нее, напоминал запахи моря и цветочного
меда. И он с тоской подумал о том, что она здесь лишь потому, что он сам
заставил ее появиться - в счет долга.
Она наклонилась к нему, приложив палец к губам.
- По той же причине, что и ты. Дома нет, все кануло в вечность.
- Ты так думаешь?
Резко дернув головой, он поудобнее устроился на скрипнувшем под ним
деревянном подголовнике.
- Я уверена в этом!
- А я вот давно уже не могу быть уверенным в чем бы то ни было. Не
уверен, например, в том, что руки твои говорят именно о том, что должно
быть сказано.
- Не могу я, - говорила она, осыпая поцелуями его шею, несмотря на
все его попытки уклониться от ее губ, - оставаться... у тебя... в долгу.
- Извини, - жестко сказал он, решительно высвободившись из ее
объятий. - Я действительно не в настроении.
Она пожала плечами, затем вынула из свертка булавки и заколола ими
свои волосы.
- Потом ты, я уверена, пожалеешь об этом.
- Ты, возможно права, - с тяжелым вздохом сказал он. - Но это мои
проблемы. Ничего ты мне не должна. Мы квиты. Я все еще помню твою щедрость
в далеком прошлом, когда ты знала еще, что такое дар бездумный и
бескорыстный.
Меньше всего на свете ему бы хотелось обидеть ее. Но обнажать душу
свою перед ней он тоже не собирался. Не видя иного выхода из этого
сложного положения, он выпроводил ее отсюда. Он обошелся с ней со всей
жестокостью, на которую был способен, но сделал это ради общего их блага.
Громким голосом он позвал снизу консьержку.
Спустившись с крыльца прямо в приятную ночную прохладу, он сразу
заметил какое-то движение рядом с его серым скакуном.
- Это я, Шедоуспан.
- А это я, Шедоуспан, - хриплым голосом парировал он.
Пряча лицо, он взобрался на лошадь не с той стороны и она
неодобрительно фыркнула.
- Так в чем дело?
В этот момент луна зашла за тучи, и Темпуса скрыла плотная пелена из
ночных облаков и теней. Ганс не смог бы, наверное, толком объяснить, что
его поразило, но этот Темпус проделал это мастерски. Он вздрогнул. Да,
давно уже нет никаких Повелителей Теней...
- Я вот тут любовался твоим конем. Им видно, заинтересовались и
какие-то лихие люди, подъехавшие на лошадях. Похоже, они приняли меня за
хозяина, да и конь твой к себе не подпускал. Они и ускакали прочь. А я
подумал, что нужно дождаться тебя и сказать об этом.
Почти неосознанно он почувствовал какое-то движение вдали, и конь
его, видимо, услышав цоканье подкованных железом копыт, навострил уши.
- Мне кажется, тебе стоило бы продолжить свой путь туда, куда ты
направлялся, - нарочито спокойно сказал Темпус.
И вот уже первый наездник резко осадил свою лошадь прямо впритык к
нему, за ним последовали другие, появившиеся следом. Двое. Трое. Четверо.
Еще двое.
- Батюшки!.. - выдохнул ученик Каджета-Клятвенника, только сейчас
сообразивший, что не он один подстерегал тут Темпуса.
- Эта драка тебе не по зубам, юнец.
- Я понимаю. Посмотрим, понимают ли это они.
Голубая ночь. Голубые злые духи. Нарастающий грохот шести пар
лошадиных копыт, стремительно приближающихся, а затем обрушивающихся еще
на одну; яростное всхрапывание; смешанный отсвет от вспенившихся лошадиных
морд, оскаленных зубов и сверкающих обнаженных клинков; устрашающее
лязганье металла над сбившимися в кучу, дрожащими от напряжения и испуга
животными. Отчаянный вызов на смертный бой, брошенный его серым другому
жеребцу; молотящие по живому телу копыта и огромные, норовящие укусить
лошадиные морды с разинутой пастью; пронзительный предсмертный рев лошади
с жестоко располосованной шеей. И все это время не сводя глаз с вора,
оказавшегося втянутым в эту резню, следя за тем, чтобы его серый жеребец
постоянно находился между озверевшими голубыми лошадьми и парнишкой,
которому удалось-таки прикончить двоих, одному из которых он, швырнув нож,
попал прямо в глаз, а другому - зверски перерезал глотку тесаком, хорошо
запомнившимся Темпусу, который сам вытащил страшное оружие из ужасающей
раны. И долго еще будет вспоминать он почти сладострастные вопли,
причудливо соединявшие в себе такие несовместимые чувства, как восторг и
ужас, наслаждение и отвращение. Времени у него было достаточно для того,
чтобы разобраться во всем и решиться на что-то.
Он должен был, наконец, наметив жертву, пустить в ход свой меч,
почувствовать, как бешено пульсирует кровь и постепенно согревается клинок
в его руке. Хотя ему не очень-то нравилось использовать свое преимущество
в делах такого рода. Цвет занимавшейся утренней зари или, может быть,
нежно-розовый цвет кожи ребенка напомнил ему жарко заалевший в его руке
клинок. И вдруг он почувствовал, что клинок задергался и обмотавшиеся
вокруг клинка поводья его серебристого скакуна сразу ослабли и беспомощно
повисли. Когда-нибудь потом он будет рассказывать об этом, если только
захочет, прерывающимся от волнения голосом, напрягшись всем телом и ощущая
слабость в коленях.
Меч Темпуса беспощадно и неумолимо бил и крушил направо и налево.
Одним мощным ударом, с плеча, разрубал он, словно масло, прекрасные тела,
а грозное оружие разрезал, как легкий шелк. Над головой у него просвистел
голубой бумеранг, брошенный в него в отместку за сраженного его могучим
ударом всадника, чьи внутренности прямо у него на глазах черной липкой
массой вывалились из распоротого живота на седло под ним. Использовав
момент, когда конь напавшего на него голубого дьявола после мощного прыжка
еще летел в воздухе, Темпус нанес сильный удар мечом по мстительному
бумерангу, и - цвет его сразу поменялся с голубого на алый. Темпус был
доволен, что заставил смертоносное оружие вернуться к тому, кто метнул его
в него. Теперь их осталось двое.
Один занялся воришкой, который вытащим и направил на него опасный
ибарский нож, слишком короткий, однако, для того, чтобы долго
противостоять мечу противника, и слишком широкий, чтобы его можно было
метнуть. В этот момент Темпус, которому удалось отогнать своего коня под
прикрытие Сада Лилий, сильнейшим ударом снес голову врага с плеч, так что
мозги брызнули во все стороны. Оставался последний, против которого
Шедоуспан отчаянным жестом выставил свой не очень длинный, с кривым
лезвием нож, крепко сжимая его рукоять обеими руками.
- Эй, сзади...
Темпус знал, что последний враг у него за спиной. Но на парнишку
всерьез рассчитывать не приходилось. Цербер принял решение. Пригнувшись и
изо всех сил дернув поводья вниз, он резким движением отбросил свое тело в
сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35